Приглашаем посетить сайт
Орловка (orlovka.niv.ru)

Бегак Борис: Улыбка Корнея Чуковского

Дошкольное воспитание, № 2
1981

 

1

Поселок Переделкино, что под Москвой. Улица, которую литераторы в шутку назвали Аллеей классиков. Серьезная шутка.

В Аллее классиков тишина. Давно ли? Давно ли звучал на весь поселок, на весь писательский городок голос патриарха этих мест Корнея Ивановича Чуковского? Человека заметного роста, постоянно окруженного взрослыми и детьми – без общения с детьми особенно трудно представить себе Чуковского… Его рассказы, его беседы были неисчерпаемы, ибо острая память писателя – критика, исследователя, языковеда, переводчика, поэта, сказочника – вместила несколько эпох, и эпохи эти, их люди и нравы оживали перед слушателями.

Голос Чуковского всегда неправдоподобно молодой! Увлекательные его разговоры и насмешливые реплики. Его ораторские выступления, где дыхание вырвавшегося на свободу слова не стеснено рамками книжной или журнальной страницы!

В этих живых речах и разговорах – неповторимые черты Чуковского с его пристальным вниманием к деталям, с его умением заглянуть в глубину вопроса, с его озорной ребячливостью…

И как контраст звучному, веселому голосу писателя в его повседневном общении с людьми звучала тишина, рабочая тишина, реявшая над его письменным столом, за которым можно было увидеть Чуковского с самого рассвета. Редкостно большой день работы, притом, как он сам говорил, многостаночной. Порою он мог трудиться одновременно над стихами для малышей, литературоведческим исследованием, очерком для газеты, воспоминаниями.

Дом Чуковского… Официально он еще не музей, но экскурсии сюда все идут и идут. До сих пор дом посетило более пятнадцати тысяч человек.

Много это или мало?

Для музея – немного, для скромного дома писателя – немало. Журнал отзывов тут наполнен благодарностями детей и взрослых, посетителей местных, иногородних, зарубежных – от ребенка до аспиранта.

Гости сетуют на то, что книжек Чуковского днем с огнем не найти. Знакомая жалоба! Вот уже который год ни один большой издательский тираж не в состоянии удовлетворить потребность новых миллионов малышей, для которых эти красочные книжки остаются таким же насущным духовным хлебом, каким был для их отцов и дедов.

Оживленное внимание посетителей привлекают подарки, собранные в кабинете Чуковского. Исключительная коллекция. Разумеется, не просто коллекция. Не говоря о подарках книжных из разных стран земли, тут немало целеустремленно-забавного. И детские рисунки. И «добрый лев», который еще недавно произносил по-английски: «Я люблю детей». И крокодилы, крокодильчики, крокодилята из разного материала, разного вида и формы…

А рядом с дачей Чуковского – веселый, обозначенный громадными разноцветными буквами терем-теремок. В тереме живет одно из благороднейших дел писателя – его дорогой подарок ребятам, детская библиотека. Построена она во всех подробностях по замыслу Корнея Ивановича за его собственный счет и передана им государству.

Без Корнея Ивановича библиотека его имени успела пережить беду, пожар, но выдержала и это испытание.

Как всякое создание Чуковского, она не похожа на подобные себе. Не похожа прежде всего тем, что читатели ее начинаются с трехлетнего возраста. В этом смысле библиотека имени Чуковского уникальна. Здесь малыш действительно чувствует себя читателем, сам находит на полках открытого доступа свои любимые книжки (или по крайней мере картинки), здесь он начинает радоваться искусству. И это очень важно.

А вот специальная полка в книжном фонде, где собраны энциклопедии для самых маленьких.

Кроме общего читального зала, в библиотеке есть и зал для младших читателей. В нем все удобно для их занятий – эти удобства предусмотрел Чуковский.

Памятный зал. Тут собрано многое, относящееся к творческой работе самого Корнея Ивановича, зал для всех возрастов. В других местах – дарственные издания советских писателей, их портреты, подаренные библиотеке. Вот афиша очередного костра, знаменитого начинания писателя «Здравствуй, лето». Снимок: открытие костра – Чуковский обращается к детям (каждый из них, уже взрослый, с радостью узнает на снимке себя…). Репродукции книжных иллюстраций лучших детских графиков. Наивные, но выразительные рисунки самих детей к Мойдодыру, к Айболиту…

Еще фотографии на стенах – улыбающийся Корней Иванович с детьми. В обществе детей настроение у него всегда было хорошее!

2

Он приехал на праздничный утренник в подмосковную школу. Ребята вежливо скучали, слушая доклад. Но вот на эстраде выросла внушительная фигура писателя.

– Очень хороший доклад прочли вам, – серьезно сказал Чуковский (только глаза его смеялись). – А я не докладчик. Я, знаете, сказочник. Вот прочту вам сказку…



И вдруг увидала Котауси.
У Котауси злые глазауси
И злые-презлые зубауси…

Надо было видеть и слышать бурю восторга, поднявшуюся в детской аудитории после этой незатейливой шутки!

Прием ее Чуковский позаимствовал в английском фольклоре, но русский фольклор, песенка и сказка, также с древнейших времен пользуется подобными словесными играми.

В них охотно играл писатель, заслуживший звание лауреата Ленинской премии, степень доктора филологических наук и почетного доктора литературы старейшего университета Англии.

Сказка… За нее Чуковский боролся всю жизнь, потому что не раз и не два повторялись наскоки ложных авторитетов на сказочный жанр, не раз во имя превратно понятого реализма повторялись прямые и косвенные попытки поставить лыко в строку любимой сказочной фантазии. Чуковский боролся за сказку во всеоружии своего знания детства, во всеоружии всесторонне изученного тысячелетнего опыта народного творчества.

«Я бегу, бегу, бегу, удержаться не могу», – этот возглас героя «Мойдодыра» 1 становится чем-то вроде формулы, выражающей типичное положение персонажей в сказках Чуковского. Медведи мчатся на велосипедах, одеяло улетает от неряхи, посуда скачет по полям и лугам, Танечка с Ванечкой убегают в загадочную Африку, а доктор Айболит летит туда верхом на орле… Движение здесь не самоцель, а происшествия не что иное, как преодоление препятствий. Игра? Конечно. Но игра, помогающая воспитывать в малышах мужество, чувство коллектива. Игра, облеченная в динамичные, звучные, прозрачные стихи, каких не видала детская литература до Чуковского. Звонкие строки этих стихов рассчитаны на чтение вслух, они насыщены звукописью, игрой слов, оригинальными словосочетаниями, изобилуют повторами в народном духе.

Неожиданные контрасты характерны для сказок Чуковского. Он любил литературную пародию и исподволь ставил ее на службу детской поэме.


Я кровожадный,
Я беспощадный,
Я злой разбойник Бармалей –

такие ритмически веселые, прямо-таки опереточные куплеты поет страшный людоед. А дети предлагают ему конфет и чаю с сухарями, как будто это не злодей, во власти которого они очутились, а птичка из старых хрестоматийных стихов!

Игра! Вот важнейшая и первостепенная основа подобных построений. Игре, столь необходимому элементу детской жизни, подчинено все народонаселение сказочных поэм Чуковского в самых прихотливых сочетаниях действующих лиц. И в первую очередь бесконечно разнообразное зверье.

Причудлива зоология Чуковского-сказочника – и там, где животные выступают в своих собственных ролях слона и медведя, носорога и зайца, и там (гораздо чаще!), где они действуют вопреки своим реальным свойствам. Действуют в игровом мире, где смещены обычные масштабы, где то и дело норовят ходить вверх ногами. Где большие, сильные звери охвачены паническим страхом перед ничтожной букашкой-таракашкой. Где маленький комарик становится героем-победителем.

Для Чуковского-сказочника все звери, птицы, рыбы, насекомые, так сказать, равны в правах. Даже хищники, даже «малютки-акулята», у которых «уже двенадцать суток зубки болят», заслуживают сочувствия доктора Айболита. Такое сочувствие вроде рабочей сказочной гипотезы. Оно не мешает детям в другой сказке смело вооружиться против той же акулы, когда она угрожает им.

В процессе игры у детей зачастую меняется отношение к предмету игры. Так и в сказках Чуковского. Крокодил Крокодилович – вначале вторгшийся в город наглый хищник, под конец – любимец маленького героя. Вскоре он становится излюбленным персонажем сказочника. Он – заботливый отец Кокоши и Тотоши. И даже борец за справедливость, помощник в беде: спасает детей от разбойника Бармалея. Как спасает? Своим традиционным способом – проглатывает злодея, как муху.

К такому сказочному глотанию он приучен с детства. Правда, не всегда на пользу идет эта привычка. Ребята помнят, как один из малолетних крокодильчиков по ошибке проглотил самовар (хорошо еще, если не кипящий!), и выручает озорника только аптекарь Бегемот, который кладет ему на живот прохладительную лягушку…

Да что там самовар! Однажды зверь этой породы так увлекся глотанием, что слопал даже солнце, погрузив землю во тьму, и сразу превратился из положительного персонажа в отрицательный. Героем дня стал другой зверь – дедушка Медведь. Ему приходится применить силу, чтобы отнять солнце у бессовестного похитителя.

От перестановки мест подобных слагаемых (закон игры!) меняется их соотношение, меняется и творческая сумма.

– приходится нырять за ней и приколачивать ее к небесам гвоздями, где бабочка, помахав крылышками, тушит горящее море, которое не удается погасить никаким иным способом.

Легко вздыхает маленький читатель-слушатель, переживая избавление от бед и опасностей, постигающих сказочных героев. Но может ли ребенок, радуясь счастливому финалу поведанных ему происшествий, оставаться неподвижным? Торжествующий танец – типичное выражение радостных эмоций малыша, не слишком скованных сухостью взрослых. Именно поэтому в сказках Чуковского победа, избавление от опасности постоянно венчаются веселой пляской. Пляшет на радостях пес Дружок, вызволенный из крокодильей пасти. Танцует, целуя начисто вымытого мальчишку, могучий Мойдодыр. Лихо отплясывает слониха-щеголиха, счастливая избавлением звериного народа от тирана-Тараканища. Выразительно – и каждый по-своему – оттопывают гости Мухи-Цокотухи, празднуя свадьбу хозяйки с ее избавителем от злодея-Паука храбрым Комариком…

В этом творческом приеме, где содержанию всегда точно соответствует и ритм стиха, и звуковой его рисунок, и воплощенная в стихе индивидуальная характеристика того или иного персонажа, как нельзя лучше сказалось глубокое постижение писателем специфики детского восприятия, детских чаяний…

Потому-то и мораль сказок Чуковского совсем не похожа на назидания присяжных моралистов. Это тот случай, когда дети с охотой повторяют предложенное им нравоучение. Секрет прост: оно рождается из игры. Из игры в «Мойдодыра»: «надо, надо умываться по утрам и вечерам». Из игры в «Айболита»: «слава добрым докторам!» Из игры в «Телефон» (тут не простая болтовня: у каждого просьба, каждому надо помочь). Игры в «Крокодила», в «Бармалея», в «Тараканище», в «Муху-Цокотуху»… Но везде, и там и тут, - сражение со злом, преодоление опасности, торжество победы. Борьба за справедливость, за человечность, облеченная в лукавую оболочку фантастического, комического, трагикомического происшествия. И одновременно – осмеяние трусости, издевка над эгоизмом. Причем основное лицо всех этих нравственно направленных действий – сам ребенок. Сам читатель-слушатель.

Эта нравственная основа сказок Чуковского, собственно, и подняла их на вершину поэзии для маленьких детей.

Поэзии, новаторская форма которой – находка поэта-исследователя – как нельзя лучше соответствовала и соответствует содержанию сказок.

Добро побеждает, зло гибнет. Такова фольклорная традиция, таково непременное требование бескомпромиссной детской совести. И то и другое воплощено в сказочных построениях Чуковского.

Народная сказка обязывает к победе над врагом, но не бьет лежачего, прощает раскаявшегося. Так и у Чуковского. Моральное наказание, впрочем, остается. Оно подразумевается. Наказание смехом для трусливых мухиных гостей. Наказание испугом для неряшливого мальчонки. Наказание стыдом для нерадивой Федоры, которая, конечно, становится напоследок аккуратной и трудолюбивой.

По-сказочному перерождается даже разбойник Бармалей, после того как прошел своего рода испытание в неприветливом животе Крокодила. Свирепый людоед нежданно-негаданно превращается в добродушного пирожника. И сам сказочник, и маленькие читатели-слушатели принимают подобное перерождение как мечту, как творческую гипотезу: она сохраняет силу не долее чем длится игра. По-настоящему-то Бармалей остается Бармалеем, символом злодейства и разбоя.

«Одолеем Бармалея» – это написано Чуковским во время войны. А в кинофильме «Айболит-66», поставленном Роланом Быковым, есть и такое предупреждение: если Бармалей вздумает делать добро, не позволяйте ему этого! Ничего не выйдет из бармалеевых добрых намерений. Этот философский вариант сказки нравился самому писателю.

Чуковский как бы не отделял свою жизнь от сказки. О созданных им фантастических героях он рассказывал так, чтобы заставить детей хотя бы на время поверить в их реальность.

«Я живу на даче в Переделкине. Это недалеко от Москвы, – начинает писатель одну из своих популярных сказок. – Вместе со мною живет крохотный лилипут, мальчик с пальчик, которого зовут Бибигон. Откуда он пришел, я не знаю. Он говорит, что свалился с луны. И я, и мои дети и внуки – мы все очень любим его».

После диковинных приключений в неведомых краях Бибигон возвращается обратно в Переделкино.

Множество писем получил Корней Иванович от детей после первой передачи по радио истории о Бибигоне. Все эти трогательные письма свидетельствуют о том, что замысел писателя полностью удался: дети принимают Бибигона за живое, действительное лицо и в большинстве случаев обращаются прямо к нему, поверяют ему свои детские дела, приглашают его к себе в гости.

Не случайно детским письмам о Бибигоне и к Бибигону посвящена Чуковским особая глава книги «От двух до пяти». Писатель справедливо расценивает эту удивительную корреспонденцию как своего рода коллективный портрет современного советского ребенка с его стремлениями, мечтами, с его представлениями о героизме, о храбрости и трусости, о добре и зле.

Воспитание в детях важнейшей способности сорадоваться и сострадать, без которой человек не человек. Так определяет Чуковский одну из творческих задач сказки. Такова направленность и его собственных детских книг. Радость – их лейтмотив. «Если сложить все тропинки радости, которые проложил Чуковский к детским сердцам, получится дорога до Луны». С такой подкупающей образностью сказал о нем Сергей Владимирович Образцов.

3

Смех – дело серьезное. Эту мысль, прямо или косвенно, не раз высказывал Чуковский. Он напоминал забывчивым взрослым, что у ребенка вообще есть великая потребность смеяться; что дать ему доброкачественный материал для удовлетворения этой потребности – одна из существенных задач воспитания. Тем самым мы разовьем и закрепим у ребенка чувство юмора – драгоценное качество, которое, когда ребенок подрастет, чрезвычайно облегчит ему неизбежные житейские тяготы и поставит его высоко над мелочами и дрязгами.

Чувство юмора у самого Чуковского стояло на необычайной высоте. Характерно, что ему нравились карикатуры на него самого, которых в разные годы в разных местах появилось много. Особенно интересны скрытые карикатуры на автора в его детских книжках, как бы подчеркивающие негласное участие Корнея Ивановича в его причудливых сказках в качестве действующего лица. А иногда и гласное – «У меня зазвонил телефон». Ну как тут не нарисовать сказочника, безотказного помощника любимых зверей, лицо, без которого ни крокодилье семейство не получит вкусных галош на ужин, ни слоненок не полакомится многопудовым шоколадом, ни бегемот не будет вытащен из болота, куда он ни с того ни с сего провалился!

Изображение автора как действующего лица сказки увеличивало ее наглядность и убедительность для ребенка, дополняло комплекс веселых рисунков, без которых (Чуковский доказывал это не раз) не может быть книжки для маленьких.

Иные из иллюстраций к его сказкам рождались за одним столом с поэтом, тут же обсуждались и исправлялись…

Веселые художники трудились над детскими книжками Корнея Ивановича, и каждый из них находил в богатой фантазии автора все новые и новые приемы изобразительного юмора. Начиная с Ремизова (он же Ре-Ми), первого иллюстратора старого «Крокодила», где стремительность сказочной фантазии получила весьма отчетливое графическое воплощение, или, скажем, Сергея Чехонина, иллюстратора первого издания «Тараканища», художнику, которому очень пригодился давнишний опыт работы в сатирических журналах. За ними с радостью и успехом пошли навстречу фантазиям Чуковского тонкий сатириконец Николай Радлов; Евгений Чарушин с его забавными зверятами; затейный Владимир Сутеев, чьи рисунки сродни его прославленным впоследствии киномультипликациям; тонко чувствующий фольклор Юрий Васнецов; сказочник Владимир Конашевич, с одинаковым успехом и большим разнообразием расцветивший своими графическими выдумками и «Муху-Цокотуху», и «Телефон», и «Тараканище», и «Бармалея», и «Федорино горе»…

Все эти мастера высокого класса ощущаются сейчас как одно целое с написанным у Чуковского, потому что раскрывают разные стороны его многогранного юмора и в этом раскрытии обогащают себя самих.

Сколько великолепного юмора в его серьезнейших статьях, исследованиях, выступлениях! Пожалуй, не меньше, чем в его стихах для детей. Только юмор Чуковского-исследователя развертывается в весьма широком диапазоне – от теплой улыбки до уничтожающего сарказма.

Этот диапазон можно наблюдать, в частности и в особенности, на примере работ, написанных им для взрослых о детях. Теплая улыбка – над неожиданными словечками и высказываниями маленьких детей, высказываниями, в которых таятся важные закономерности развития ребенка, высказываниями, раскрывающими его творческие возможности. Жесткий сарказм – по адресу тех, кто во имя ложной и пагубной теории норовил отнять у детей сказку, отрицал плодотворность фантазии, не умел и не хотел постигнуть насущные духовные потребности маленького человека.

Шестьдесят лет литературного труда было за спиной Чуковского, когда привелось ему лететь в древний Оксфорд за получением присвоенного ему почетного звания доктора литературы.

– и как по мановению волшебной палочки расцветали улыбкой те, кто привык к сухому и прохладному обращению постояльцев. Его настойчиво приглашали в гости жители Оксфорда – англичане и русские, чьи дети знали и любили его сказки. На его живых и своеобразных докладах по истории литературы аудитории ломились от слушателей. Студенты английского города говорили, что такого русского еще не видывали в «туманном Альбионе».

Теплый ветер веселья и доброжелательности ворвался в старую Англию благодаря этому «удивительному русскому», который за шестьдесят лет до того юным газетным корреспондентом, перебиваясь «с хлеба на квас», впервые узнал и полюбил культуру этой страны, ее язык, ее словесность.

Вскоре после возвращения нового доктора Оксфордского университета из Англии в Переделкино его посетил зарубежный гость и доброжелатель – карикатурист Малаховский из Стокгольма. На память о своем визите гость оставил карикатуру: Чуковский в мантии оксфордского профессора бойко прыгает через препятствия, изумляя наблюдающих за ним ребятишек…

Эта добрая карикатура, в какой-то степени раскрывающая характер Корнея Ивановича, вошла в рукописный альманах «Чукоккала» – необыкновенный памятник разнообразных встреч писателя с его современниками на протяжении более полувека, собрание шутливых по преимуществу экспромтов многих и многих больших людей в стихах, прозе, рисунках, экспромтов, вдохновленных и объединенных инициативой Чуковского.

«Чукоккала» (название от финского поселка Куоккала, где жил в то время писатель), по точному определению Ираклия Андроникова, – великое дело, которое, начавшись с шутки, превратилось в творение, полное ума и таланта. Главная особенность «Чукоккалы» – юмор (это отмечает сам Чуковский). Юмор вторгся даже в те записи альманаха, которые сделаны без улыбки.

Она стала достоянием дома в Переделкине. Она висит там в непосредственной близости от созданий писателя для взрослых и для детей. От иностранных переводов его сказок. Увы, не очень-то радовали Корнея Ивановича эти переводы.

Однажды сказка «Тараканище» вышла в переводе на английский. Это событие Чуковский отметил статьей «Записки пострадавшего». У него в сказке было, например, написано:


Бедный крокодил
Жабу проглотил…


Бедный крокодил
Позабыл, как улыбаться…

«Таким образом, – резюмирует Корней Иванович, – жабу, как видите, пришлось проглотить не крокодилу, а мне.

И не одну жабу, а пять или шесть.

… Переводчики нагнали в мою сказку животных, которых там не было и быть не могло: каких-то скунсов, каких-то енотов, черепах, единорогов, улиток…

Эти незваные гости, не обращая на меня никакого внимания, стали вести себя в моей сказке, как им вздумается».

Пропала веселость сказки, исчезли ее стремительные переменчивые ритмы, ее озорная звукопись!

«Крокодила» Чуковский увидел «беззаконное стремление нагромоздить возможно больше пустопорожних словечек, дабы автор предстал перед читателем как неугомонный болтун, щеголяющий притворной игривостью и наигранной резвостью…»

У английских и американских литераторов были очень добрые намерения. Они весьма уважительно писали о самом Чуковском как теоретике, критике, поэте. Ценя это уважение, он ни на йоту не поступается своей резкой оценкой их работы. Он подчеркивает неумение или нежелание иностранцев постигнуть те принципы перевода детской поэзии, которые давно уже приняты в литературе русской, советской.

– дело серьезное.

4

У исследований Чуковского, относящихся к психологии, языку, путям развития, творческим возможностям ребенка, была твердая и богатая жизненная основа. Он стал первым русским (и не только русским) писателем, который, «не слишком веря в успех своей безумной затеи», ушел в детвору, как некогда ходили в народ.

«Безумная затея» оказалась одним из мудрейших замыслов современной педагогики. А работа Чуковского по изучению детства вошла в русло общего великого труда Эпохи Ребенка (так назвал Чуковский первые годы после социалистический революции). Потому-то благотворных результатов этой работы не могли поколебать никакие выпады и наскоки левацких загибщиков.

«Прислушиваюсь». С такой рубрики начинается книга «От двух до пяти» (первоначально «Маленькие дети»).

С этого началось…

гораздо большее. Они показали каждому любящему ребенка огромную умственную работу, которую малыш, сам того не подозревая, проделывает в возрастной промежуток «от двух до пяти», осваивая нормы родного языка, притом осваивая критически, с трудом привыкая к обычным для нас метафорическим формам выражения мысли. Наблюдения за детьми показали писателю, как необходима им фантазия, как велика их потребность в шуточных формах стиха, освященных вековым опытом фольклора, фольклора не только русского, но и всемирного…

Книга «От двух до пяти» – книга полемическая, острая, веселая, насмешливая. Книга документальная, прочно подкованная фактами. Книга удивительная, где сочетаются открытия писателя в дошкольной педагогике и в лингвистике, в поэтике и психологии, где раскрываются перед широким читателем неизвестные ему виды отечественного и зарубежного фольклора, особенно фольклора детского. Книга, в которой исследователь-новатор решил еще одну сложнейшую задачу – сделать увлекшую его проблематику достоянием всего народа! Сломать цеховой барьер фольклористики и литературоведения в тех вопросах, которые должны быть близки всем.

Тысячи писем с рассказами о собственных детях, записи детских разговоров, дневники, запечатлевшие развитие и духовный мир ребенка, – все это хлынуло к писателю в ответ на его призыв. Все это помогало ему в доработке новых и новых изданий «От двух до пяти». Последнее издание было двадцать первое. И каждое переписывалось чуть ли не заново.

На этом фундаменте построены его собственные сказки. Уйдя в детвору, в совершенстве изучив особенности ее восприятия, Чуковский постоянно подчеркивал основное требование к писателю для маленьких – настраиваться на детскую волну. Он утверждал: без этого никакой творческий результат детского писателя не будет полноценным. «Горе тому детскому писателю, – говорил он, – кто не умеет хоть на время расстаться со своей взрослостью, выплеснуться из нее, из ее забот и досад, и превратиться в сверстника тех малышей, к кому он адресуется со своими стихами».

Да! Сверстника!




От двух примерно до пяти…
Итак, будь счастлив и расти!..

Такими шуточными стихами приветствовал Чуковского в день его юбилея друг его и соратник – Маршак. Такое ощущение было у многих из нас. Парадоксальное ощущение. Чтя его как патриарха литературы, мы не очень-то верили в его возраст. Да и сам он напоследок рассказал о тех изумлявших его самого приливах вдохновения, которые нельзя назвать иначе, как внезапным перевоплощением в ребенка!

Приливах, без которых не могли бы возникнуть ни «Крокодил», ни «Мойдодыр», ни «Муха-Цокотуха»…

Вкус этот был выработан многолетним опытом критика-литературоведа.

Корней Иванович не раз говорил, что стал детским писателем случайно. Но случайность эта, надо думать, мнимая.

Скорее можно утверждать иное: ученый и поэт, переводчик, педагог по призванию, он, в сущности, всю жизнь оставался взрослым ребенком. И это помогало ему почувствовать душу ребенка как свою. Недаром же он признавался, что порою вскакивал утром с необъяснимым ощущением такого счастья, как будто он – пятилетний мальчишка, которому подарили свисток…

«Седовласый мальчик» – назвал воспоминания о нем писатель Пантелеев.

«Человек из сказки, которую сочинил он сам» – назван другой очерк о Чуковском.

И это тоже верно. Хотя сказка не раз омрачалась тучами личного горя и сумраком непонимания.

Ни для одной из многочисленных отраслей творческой деятельности Чуковского не было проторенной дороги. Поиски новых путей в литературе были его призванием. Он постоянно шел по целине, взрыхляя ее с добросовестностью и усердием земледельца.

С тех пор как Чуковский обрел литературную зрелость, он всегда был сегодняшним, ибо видел далеко вперед. Он шел не сгибаясь во всю высоту своего роста, осыпаемый стрелами вульгаризаторов, о которых не сохранилось даже литературной памяти и о которых все-таки нельзя забывать. Ведь горькое воспоминание о них помогает нам хотя бы на глаз измерить расстояние от бытовавшего некогда пошлого словечка «чуковщина» до всесоюзного и всемирного признания высокой культурной роли писателя. От цидулки разгневанной барыни, поучавшей исследователя детского языка, что «яйца курицу не учат», до потока любовных и восторженных записей о поведении и речах маленьких ребят.

Изрядное количество воды утекло с тех пор, но вода эта утекла недаром. Ведь в эволюции критиков и корреспондентов Чуковского отражен величайший прогресс отношения к ребенку, к фантазии, к юмору, к литературе для детей в целом и для маленьких в особенности.

не раз, так как праздновать победу здесь было рано. Так было в его выступлениях против привычного принижения мастерства Некрасова – за подлинного Некрасова. Так было в его гневных и насмешливых выпадах против дутых авторитетов-переводчиков за первые обоснованные им принципы высокого искусства перевода. Так было в его полемических статьях о «живом как жизнь» русском языке, о том серьезном заболевании языка, которое он назвал канцеляритом. О том, что недопустимо писать на канцелярите школьные учебники и рассказывать детям о трепетных порывах великих писателей языком служебных протоколов.

Вспоминая о первых годах своей работы, он сам укорял себя за фельетонную легкость. Фельетонная легкость, правда, отягощенная гроздьями гнева, сопутствовала его критической юности. Глубокий, всесторонне подкованный юмор, уверенная улыбка стали прочным достоянием его мудрой зрелости. Зрелости, отмеченной беспредельной любовью к детям, совершенным знанием прихотливых особенностей детского возраста, активной жаждой приобщения советских ребят к мировой культуре, поощрения их фантазии, воспитания чувства юмора. Воспитания альтруизма, умения сопереживать, сострадать, сорадоваться. Смотреть на жизнь открытыми и добрыми глазами.

Как бы в противовес осмеянным им в свое время сентиментальным романам старой детской литературы он пишет документальную повесть о детском санатории – «Солнечная». Повесть не только о детях, скованных тяжким недугом, но и о чутком человеке, который лечит этих детей… пятилеткой! О радости труда, ни с чем не сравнимой радости, тоже помогающей их выздоровлению!

Как бы в назидание «благополучным» ребятам Советской страны создает Чуковский впоследствии автобиографическую повесть «Серебряный герб», проливающую свет на трудное детство самого писателя.

Много доброго сделал он для молодых литераторов нашей многонациональной Родины, многие одаренные ребята обязаны ему своим вхождением в детскую литературу. Еще больше доброго сделано им для юных слушателей и будущих читателей. И как заботило его, чтобы это доброе пошло впрок, чтобы из большеглазого и щекастого Юрика вырос, скажем, Менделеев, а не низкопробный деляга, которым – сами того не ведая – частенько растят его неумные взрослые!

Творческие мысли Горького, Чуковского, Маршака о создании настоящего искусства для детей, о неизбежности краха псевдоискусства «мутноглазых» – равнодушных детских авторов предреволюционных лет – формировались годами. Но реальную почву они приобрели только после Октября, когда забота о детях и уважение к детям перестали быть узко личным делом каждого.

Для очень многих имя Чуковского связано с воспоминаниями собственного детства. И главное впечатление детства от знакомства с неизвестным дотоле писателем чаще всего можно определить одним словом: удивление.

Пишущий эти строки впервые встретился с именем Корнея Чуковского в неожиданно смешном, озорном приложении для детей к серьезному журналу «Нива». Это была хорошо известная ныне та самая сказка в стихах о крокодиле, который ходил по Невскому, курил папироску и говорил на иностранном языке. История, абсолютно не похожая на все, что писалось тогда для детей. Бурный восторг первых юных читателей вызвало это крокодильское происшествие, очень смешное и вместе с тем напряженно-приключенческое. Сказка, первоначально аттестованная благопристойным издательством как «книжка для уличных мальчишек».

Вскоре после знакомства с «Крокодилом» автору этих строк привелось столкнуться с не менее неожиданной книгой для взрослых, на которой тоже стояло имя Корнея Чуковского: книга называлась «От Чехова до наших дней». Не сразу стало ясно, что насмешливый «Крокодил» и эти, не менее насмешливые, критические очерки написаны одним и тем же лицом. Что и то и другое создал писатель, не признающий литературных авторитетов, неизменно острый, остроумный, озорной и в своем озорстве неизменно серьезный, в форме зачастую странной и парадоксальной всегда решавший какие-то свои, сложные и нужные для данного момента задачи. Критик и увлекательный, и поучительный даже в своих заблуждениях.

«От Чехова до наших дней», благожелательные современники Чуковского называли карикатурами, но – карикатурами блистательными.

***

Первое апреля. Он с удовольствием праздновал этот день, традиционный день фантазии, по-детски радуясь подаркам.

В этот день он родился.

Хотя родился, строго говоря, мальчик Коля Корнейчуков, а из его фамилии вырос литературный псевдоним «Корней Чуковский», в дельнейшем закрепленный как подлинное имя за самим писателем, за его детьми, внуками и правнуками. Имя, известное теперь всему миру.

Последнее издание книги «От двух до пяти» он посвятил своим семи правнукам, людям будущего.

Малыши – в его беспокойные, забавные, искрометные сказки.

– в его повести о жизни, о времени и о себе.

И каждый из его несходных, но одинаково неравнодушных читателей, наверно, ощутит улыбку, проникающую не только в шутливые, но и сугубо серьезные страницы писателя. Улыбку оптимизма, преодолевающую и личные тягости и беды, и горечь и грусть нашей еще «мало оборудованной для веселья» планеты. Улыбку веры в человека, в счастье завтрашнего дня.

Таким он и поднимается перед нами во весь свой высокий рост – великий труженик, единственный Корней в нашей литературе, дорогой нам Корней Иванович.

"канцелярита", с которым Чуковский всегда вел непримиримую борьбу.

Борис Бегак

Примечания:

1. Ошибка автора - цитата из "Федорина горя" К. Чуковского

Раздел сайта:
Главная