Берестов Валентин: Пища богов

У Герберта Уэллса есть роман "Пища богов". Ученый, желая помочь человечеству, изобретает удивительную пищу, кормит ею малыгаей, и они вырастают добрыми, могучими великанами. Это, разумеется, фантастика.

Но жизнь подарила мне близкое знакомство с человеком, который занимался именно таким делом: он готовил "пищу богов" и "кормил" ею миллионы детей с одной-единственной целью, чтобы они (в духовном смысле) выросли великанами, гигантами, богатырями, то есть превосходными людьми. Он так и говорил: "пища", "рост", "великаны", "богатыри".

Это был Корней Чуковский. А пищей богов он считал слово, поэзию, сказку.

"Ребенок есть только черновик человека,- писал он,- многое в этом черновике будет зачеркнуто, многое пририсовано заново, покуда из большеглазого и щекастого Юрика выйдет Павлов, Циолковский или - самый низкопробный деляга". Чуковский страстно верил, что тут почти все зависит от духовной пищи, которую ребенку в разные эпохи его жизни дадут взрослые.

Вот Чуковский читает больным ребятишкам в детском санатории свой перевод "Мюнхаузена":

"Слушая их блаженное ржание, я впервые по-настоящему понял, какое аппетитное лакомство (всюду подчеркнуто мною. - В. Б.) для девятилетних детей эта веселая книга и насколько тусклее была бы детская жизнь, если б этой книги не существовало на свете".

'Зато для малышей до 7 - 8 лет сказка, как утверждает этот неистовый литературный кулинар и хлебосол, "уже не лакомство, а насущный и очень питательный хлеб, и никто не имеет права отнимать у него эту ничем не заменимую пищу". Отними ее, и ребенок станет нравственным калекой, вызывающим "щемящую жалость, словно он слепой или горбатый".

Говоря о Петре Ершове, авторе "Конька-Горбунка", Чуковский изумлялся, "почему, создавая детскую книгу, которая является, так сказать, хлебом насущным для всех пятилетних, шестилетних, семилетних детей, он ни разу не догадался, что это детская книга". Ведь, по Чуковскому, "Конек-Горбунок"- это, конечно же, не что иное, как "хорошая пища, способствующая их (малышей) духовному росту".

В каком же направлении должен совершаться этот рост? А вот в каком: "Сказка сделала свое дело: помогла ребенку ориентироваться в окружающем мире, обогатила его душевную жизнь, заставила его почувствовать себя бесстрашным участником воображаемых битв за справедливость, добро и свободу". Это ли не богатырство?

Недаром, как вспоминает Вера Панова, Чуковский, услышав, что один малыш собирается стать богатырем, тут же предложил ему книгу русских былин и сообщил, что впоследствии он, читатель, конечно же, поступит в богатырский техникум.

Но особенно близок сердцу Корнея Чуковского был, если можно так выразиться, богатырский детский сад.

"Как же в самом деле не радоваться за новое поколение ребят!- возглашал Чуковский, когда победа над гонителями сказки была одержана. - Наконец-то им будет дана, и притом в самом обильном количестве, витаминозная, сытная духовная пища, обеспечивающая детям нормальный и правильный рост".

Чуковский так часто говорит о воспитании как о питании, что его научнейшую и популярнейшую книгу "От двух до пяти" можно было бы назвать "Книгой о вкусной и здоровой духовной пище".

"непоправимо жестокое дело: они насильно задерживают его духовный рост". Почему? Да потому, что "ради личных удобств" лишают его "необходимой духовной пищи". И другая крайность. Последователи Локка, этого, по словам Чуковского, "гениального предтечи буржуазного утилитаризма", смотрели на детство как на какую-то "непристойную болезнь, от которой ребенка необходимо лечить". Их попытки преждевременно овзрослить, осерьезить ребенка Чуковский заклеймил следующим образом: "Это похоже на то, как если бы грудного младенца вместо молока его матери насильно кормили бифштексами" (то же сравнение встречаем в деловом письме относительно планов Детгиза).

О баснях Крылова говорится, что "одиннадцатилетние тянутся к этим басням, как к меду". А восставая против скуки и казенщины на школьных уроках литературы, Чуковский, конечно же, не упускает случая сравнить плохое воспитание с плохим питанием:

"Откуда может взяться у них (у школьников. - В. Б.) интерес к творчеству того или иного писателя, если эти писатели подаются на уроках "словесности" в таком невкусном, неаппетитном, непривлекательном виде".

В ранней юности у людей появляется особого рода духовный голод, а вернее, духовная жажда: "Девушки и юноши пятнадцати, шестнадцати и семнадцати лет стихов, где были бы опоэтизированы их любовные томления, желания, иллюзии, мечты. Но что мы дали своим "отроковицам" и "отрокам", чтобы утолить их великую жажду? Дадим же им сборник любовных стихов Пушкина, Фета, Полонского, Блока, Бернса, Беранже, Маяковского".

И он дал юношеству такую книгу. Это "Лирика", содержащая в себе изумительные стихи русских поэтов от Мерзлякова до Маяковского. Эту детиздатовскую антологию (она вышла еще до войны) я получил из рук самого Корнея Ивановича, когда мне было пятнадцать лет, и упиваюсь ее до сих пор. Я читаю ее молодым людям, не пропуская ни одного стихотворения, а когда останавливаюсь, то слышу нетерпеливое: "Дальше! Дальше!" То же происходит со сборниками Пушкина, Некрасова и Блока, составленными Чуковским для серии "Поэтическая библиотека школьника" в издательстве "Детская литература". Стихи в этих сборниках расположены вне хронологии и циклов, в какой-то непривычной последовательности, но именно в этом "чуковском" порядке они читаются запоем, от них невозможно оторваться. Так Чуковский умел не только готовить и отстаивать, но и подавать "пищу богов".

В своей работе он, как никто, опирался на естественные вкусы и потребности детей разных возрастов. Он первым доказал, что все малые дети - стихотворцы и что их потребности в этого рода духовной пище всосаны буквально с молоком матери. Оказалось, "стихотворные навыки внушены каждому из нас нашей матерью в пору раннего детства, прежде, чем мы научимся говорить и ходить". Да-да, вся мировая поэзия начинается с непроизвольных "ритмических стихотворных излияний" любящей матери и, как деликатно заметил исследователь, "насколько я мог проследить, эти материнские стихи связаны с периодом кормления грудью". А первые рифмы - это слоги, составляющие слова "ма-ма", "па-па", "ба-ба".

Всей своей деятельностью поэта, сказочника, литературоведа, критика, психолога, педагога, переводчика, лектора и собеседника Корней Чуковский много сделал для того, чтобы, оглянувшись на даль прожитых лет, констатировать:

"Теперь любовь к детям из узко материнского чувства стала массовой, всенародной, разлилась по миллионам сердец".

Подобно тому как он написал литературные портреты Некрасова, Горького, Блока, Чехова, Короленко, Леонида Андреева, Чуковский создал литературный портрет еще одного творца и неутомимого исследователя, портрет могучего стихотворца, полный света и теней, восхищения и лукавства,- это литературный портрет ребенка в книге "От двух до пяти", того самого ребенка, который пропадет без духовной пищи, должным образом приготовленной и поданной.

Но и в портретах других творцов нет-нет да и повеет кухней. У Блока "художнический аппетит", а любимый писатель Чуковского Чехов - это, разумеется, "великан" с "мускулатурой гиганта" и с "жадностью нестерпимого голода" к людям, к жизни, к работе.

жажда, аппетит к жизни и, что очень важно, верный вкус.

В опубликованных посмертно "Признаниях старого сказочника" Чуковский впустил читателя на свою писательскую кухню. И от разговоров о всяческих литературных специях, их дозировке и т. п. незаметно перешел к тому, как он сам и в семнадцать лет, и в двадцать пять, и в сорок, и в шестьдесят воспитывал в себе вкус, культуру, волю к победе, любовь к литературе, к бессмертному народному и детскому творчеству.

А в статье про Ираклия Андроникова он мимоходом сформулировал добытый нелегким жизненным опытом "всемирный закон нашей жизни: "Если хочешь быть любимым - люби!"