Блюм Арлен: Буржуазная Курочка-Ряба и православный Иван-дурак

ГУС ГЛАВСОЦВОСу не товарищ...

Расшифруем эти чудовищные аббревиатуры. ГУС - это Главный ученый совет при Наркомпросе, созданный в 1919 году. Без его предварительной санкции не могла выйти в 20-х годах ни одна детская или учебная книга. Главсоцвос - Главное управление по социальному воспитанию при том же Наркомате, которое рекомендовало или запрещало уже вышедшие книги "для употребления" в школе. Чиновники из двух этих учреждений, соревнуясь между собой, порой расходились во мнениях, что встревожило еще более серьезное учреждение - Главлит:

Главное управление В Коллегию Наркомпроса
по делам литературы

 

Главлит обращает внимание Коллегии Наркомпроса на противоречия, наблюдаемые в оценке детской литературы Комиссией по книге при Главсоцвосе и Деткомиссией при ГУСе. Так, например, Деткомиссия при ГУСе высказывается против напечатания "Курочки Рябы", в то время, когда Комиссия при Главсоцвосе, наоборот, включает эту сказку в список "состоящей из лучшей", по словам Комиссии, одобренной литературы по темам ГУСа. То же случилось со сказкой "Белочка". Комиссия при Главсоцвосе включает эту сказку в число лучшей литературы, в то время, когда в сказке проводятся осуждаемые ГУСом классовые противоречия в пользу буржуазии. Эти противоречия в оценке со стороны двух комиссий Наркомпроса затрудняют работу Главлита, о чем и доводим до Вашего сведения".

А. В. Луначарский, возглавлявший тогда Наркомпрос, которому подчинялись все три ведомства, потребовал объяснений, и они были доставлены Главсоцвосом:

"1. Обе эти книжки разрешены Гавлитом. 2. Сказка "Курочка Ряба" помещена в ряде книг для чтения, предназначенных для первых классов сельских школ. Дело педагогов объяснить детям, что золотых яиц куры не несут, и деревенские дети сами это прекрасно знают. 3. В книжке "Белочка" (издание Мириманова) говорится, как деревенские дети поймали белочку и продали ее девочке-дачнице. Белочка была посажена в клетку и выпущена на волю. Сюжет этой книжечки, возможно, заимствован из биографии Ленина. Знавшие Ленина в детстве рассказывают, что он, покупая птичек, сажал их в клетку, а через некоторое время выпускал на волю. В чем классовый или антиклассовый элемент - непонятно. В чем его усмотрел рецензент ГУСа - тоже непонятно".

Ответа ГУСа в архивном деле нет, но смысл его "классовых" претензий понятен из процитированного документа. Мы не знаем, чем же закончился этот спор, были ли развеяны сомнения растерянных цензоров Главлита? С одной стороны, ГУС все-таки был главнее Главсоцвоса, поскольку, согласно особому постановлению Совнаркома, именно он должен был давать разрешение на издание той или иной детской книги. "Нарушившие это постановление, говорится в нем, подлежат ответственности по ст. 184 Угол. кодекса РСФСР, а книги, изданные с нарушением настоящего постановления, подлежат конфискации в судебном порядке". С другой стороны, Главсоцвосом была пущена в ход тяжелая артиллерия - апелляция к авторитету вождя мировой революции, который и в детстве был большим гуманистом.

"Обрыв" Гончарова, как "не имеющий ничего общего с нашей рабоче-крестьянской читательской массой...", но с такой примечательной ремаркой: "Для нас "Обрыв" имеет историческое значение лишь косвенно - потому, что действие происходит на родине Ленина" (имеется в виду Симбирская губерния).

Возможно что "Курочка Ряба" и "Белочка" все же были тогда запрещены. Эта замечательная история вышла, по-видимому, из стен Наркомпроса, о чем свидетельствует запрос с грифом газеты "Правда":

"МОСКВА. НАРКОМПРОС. тов. ЯКОВЛЕВОЙ. Лично.

Уважаемый товарищ! Прошу не отказать переслать на мое имя в редакцию газеты "Правда" переписку о запрещении детской сказочки "Курочка-Ряба".

С коммунистическим приветом Мих. Кольцов"(1).

"вопрос этот будет обсуждаться на Коллегии Наркомпроса" и она сможет "дать ответ по существу" после его рассмотрения. Видимо, работавший тогда в "Правде" Михаил Кольцов увидел в этой истории колоритный материал для фельетона, но следов его не обнаружено. Скорее всего, решено было не выносить сор из избы...

Порнографический "КОНЕК-ГОРБУНОК"

"Фабула - православный (это всюду автором выделяется) Иван-дурак наперекор своим умным собратьям становится царем, - нельзя лучше сатира на дореволюционную Россию. Но беда в том, что услужливый автор, как националист-ненавистник басурман и мечтающий о "святом кресте" даже на Луне (конечно, в образе сказочных достижений) глубоко верует в звезду Ивана-дурака. Не в пример сказкам Пушкина сказка Ершова лишь лубочная карикатура на них. По части воспитательной для детей в ней все от реакционного и непедагогического, - здесь все по царю мерится и по боярам. Восхваляется "Царь-надежда", которого, конечно, народ встречает восторженным "ура". На с. 42 - даже порнография - царь, "старый хрен", жениться хочет: "Вишь, что старый хрен затеял: хочет жать там, где не сеял! Полно, лаком больно стал!"

На основании вышеизложенного считаю "Конек-Горбунок" к выходу в свет нежелательным, если не недопустимым.

Лев Жмудский. 1 декабря 1922 г."(2)

"Политредактор" и оставленными строками для следующих пунктов: "Автор. Название. Точное указание мест, политически недопустимых или сомнительных (в сложных случаях указать мотивы)". Такие формы заполняли редакторы Политотдела Госиздата, которым, в знак особой доверенности, Главлит разрешал самим, минуя общую цензуру, допускать или не допускать к печати книги, предполагаемые к выпуску в свет.

Это был "сложный случай", и политредактор вынужден был как-то мотивировать запрещение знаменитой сказки. В комментариях, кажется, этот отзыв не нуждается. Замечу лишь, что бедный "Конек-Горбунок", печатавшийся всегда, в общем-то, свободно, не смог однажды угодить предшественнику Льва Жмудского, правда по мотивам, прямо противоположным. В 1855 году (это был последний год "эпохи цензурного террора") один цензор не позволил выпустить очередное издание ершовской сказки, поскольку в ней "встречаются выражения, имеющие прикосновение к православной церкви, к ее установлениям и поставленным от правительства властям... во многих шуточных сценах приводится имя Божие и употребляется крестное знамение"(3).

Забавно, но тут советский цензор не был особенно оригинален. Оберегая нравственность "детей и народа", цензоры и дореволюционного времени порождали, как мы видели, настоящие анекдоты. Так, например, целая баталия разразилась на заседании Особого отдела Ученого комитета Министерства народного просвещения в 1897 году. Члены его, ведавшие допуском в ученические и бесплатные народные библиотеки-читальни книг, вполне серьезно обсуждали вопрос о допуске в них "Сказки о царе Салтане". Их шокировали, в частности, такие строки:

А потом честные гости
На кровать слоновой кости


 

Мнения разделились: три члена и сам председатель "дореволюционного ГУСа" полагали, что необходимо их из сказки исключить, так как "они (строки) могут дать повод ученикам к неуместным расспросам и разговорам"; пять других членов, "признавая такое опасение в известной мере основательным по отношению к городским детям", считали все же, что они "не явятся препятствием для сельских школ, ученикам которых, растущим в иных условиях, слова эти представляются совершенно естественными и не вызовут в воображении никаких картин, от которых их следует оберегать"(4).

Большинством в один голос (было устроено даже голосование) победили сторонники второй точки зрения. Но книга была допущена без указанного изъятия только для сельских школ. Так что "нет ничего нового под Солнцем"... Сам Пушкин, пытавшийся так все "изъяснить, чтоб совсем не рассердить богомольной важной дуры, слишком чопорной цензуры", смеялся бы до упаду, доведись ему узнать об этой полемике, так же, как и об отзыве Льва Жмудского, запретившего "Конька-Горбунка", так понравившегося в свое время Пушкину ("Теперь этот род сочинений можно мне и оставить...").

Где венчалась МУХА-ЦОКОТУХА?

"В Гублите мне сказали, что муха есть переодетая принцесса, а комар - переодетый принц!!.. Этак можно сказать, что "Крокодил" - переодетый Чемберлен, а "Мойдодыр" - переодетый Милюков.

Кроме того, мне сказали, что Муха на картинке стоит слишком близко к комарику и улыбается слишком кокетливо!!... Возражают против слова свадьба. Это возражение серьезное. Но уверяю Вас, что муха венчалась в Загсе. Ведь и при гражданском браке бывает свадьба... Мне посоветовали переделать "Муху". Я попробовал. Но всякая переделка только ухудшает ее... Да и к чему переделывать? Чтобы удовлетворить произвольным и пристрастным требованиям? А где гарантия, что в следующий раз тот же Гублит не решит, что клоп - переодетый Распутин, а пчела - переодетая Вырубова?"

Это - отрывок из письма К. И. Чуковского начальнику ленинградской цензуры И. А. Острецову, занесенный в дневник писателя под 6 августа 1925 года. Именно в эти годы была объявлена непримиримая война "чуковщине". Целая армия учителей, журналистов, литературных критиков и, конечно же, цензоров набросилась на сказки Чуковского, обвиняя автора во всех смертных грехах. Включилась в эту войну и сама Крупская, возглавлявшая тогда Главполитпросвет. Особенно невзлюбила она "Крокодила", напечатав о нем большую статью в "Правде" (1 февраля 1928 года). Ей очень не понравилось, что "крокодил целует ногу у царя-гиппопотама... перед царем он открывает душу", не понравились строки: "Вашему народу я даю свободу, свободу я даю!" "Что вся эта чепуха обозначает? - строго спрашивала она. - Какой политический смысл имеет? Какой-то явно имеет... Я думаю, что "Крокодил" нашим ребятам давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть". Такой авторитетный отзыв жены и верной соратницы покойного вождя повлек за собой, конечно, оргвыводы: детские книги Чуковского тотчас же стали изымать из библиотек, цензоры стали запрещать очередные их переиздания и т. д.

Высокопоставленные дамы приняли даже "Резолюцию Общего собрания родителей Кремлевского детсада" под названием "Мы призываем к борьбе с "чуковщиной" (опубликована в № 4 журнала Главсоцвоса "Дошкольное воспитание" за 1929 год). Они призвали объявить бойкот "чуковщине", особенно в "переживаемый страной момент обострения классовой борьбы", когда "мы должны быть особенно начеку и отдавать себе ясный отчет в том, что если мы не сумеем оградить нашу смену от враждебных влияний, то у нас ее отвоюют враги. Поэтому мы, родители Кремлевского детсада, постановили: не читать детям этих книг, протестовать в печати против издания книг авторов этого направления государственными издательствами... Призываем другие детские сады, отдельных родителей и педагогические организации присоединиться к нашему протесту..."(5).

Естественно, насторожились цензоры Ленинграда, где жил и печатался тогда Чуковский. Свободно издававшиеся до 1925 года книги писателя стали запрещаться в очередном, иногда в четвертом-пятом изданиях. Чуковский пробовал искать защиты у П. И Лебедева-Полянского, возглавлявшего Главлит, о чем говорит обнаруженное в архиве письмо: "Многоуважаемый Павел Иванович! Ленинградский Гублит ни с того ни с сего запретил четвертое (!) издание моего "Бармалея". Чем "Бармалей" хуже других моих книг? Всяких мошенников пера и халтурщиков, кропающих стихи для детей, печатают беспрепятственно, а меня, "патриарха детской книги", теснят и мучают. Право же, эта жестокость - бессмысленна". Но даже всесильный Павел Иванович, главный цензор страны, не помог, а скорее всего, не захотел помочь: он чутко держал нос по ветру, а ветер дул явно не в ту сторону. Сам Чуковский пробовал отстаивать свои права, разговаривал по этому поводу с Острецовым, но тот ему объяснил (тогда еще цензоры давали хоть какие-то объяснения): "Да неужели вы не понимаете? Дело не в какой-нибудь книжке, не в отдельных ее выражениях. Просто решено в Москве - посократить Чуковского, пусть пишет социально-полезные книги. Так или иначе, не давать вам ходу..."(6)

"удивительную неосведомленность всех прикосновенных к Главлиту", а одного из ленинградских цензоров припечатал совершенно гениальной формулой: "... молодой человек... несомненно беззаботный по части словесности"(7).

Особые претензии вызвала продукция крупнейшего частного издательства для детей "Радуга", "идеологически выдержанная на 41 процент, невыдержанная на 59. К последним нужно отнести некоторые книги К. Чуковского, которые удачны и приемлемы по ритмическому легкому стиху, но совершенно неудовлетворительные идеологически. Укажем хотя бы на "Муркину книгу", рассчитанную, очевидно, на детей вроде Мурочки, родители которых и они сами привыкли получать все блага жизни без всякого труда, которым даже и бутерброды с краснощекой булочкой сами в рот летят... Педагогически неприемлема книга "Бармалей" того же автора, запугивающая детей разбойниками и злодеяниями ("В Африке злодей, в Африке ужасный Бар-ма-лей...").

Такие же претензии были высказаны в адрес поэтичной книги для детей "Весна в лесу" Алексея Чапыгина: "Литература рассчитана на ребенка из интеллигентной семьи. Описывая весеннюю природу, автор говорит: "Ушло солнце, и небо стало другое, темнее, шелковое, как мамино платье". Очевидно, что пущенный для усиления эффекта образ "мамино шелковое платье" не рассчитан на ребенка из рабочей или крестьянской среды".

Еще анекдотичнее звучит такой пассаж партийного обзора: "В сборнике "Советские ребята" помещено произведение со стихами такого содержания:

Дама сдавала в багаж:

Картину, корзину, картонку
И маленькую собачонку.
 

Дальше, по-видимому, в целях изобличения Наркомпути, стихи таким же размером передают, как собачка выросла в дороге". Автор и произведение не названы, но ясно, что речь идет о стихотворении С. Я. Маршака "Багаж", в котором была усмотрена клевета на наши железные дороги. Граф Клейнмихель во времена Николая Первого, когда началось строительство железных дорог, требовал, чтобы любая публикация, касающаяся деятельности Министерства путей сообщения, проходила в нем дополнительную предварительную цензуру (кстати, такие же требования предъявляло тогда даже Управление императорского коннозаводства - по своей части); теперь "честь мундира" всех ведомств защищали партийные идеологические структуры. Главной причиной "просчетов" в сборнике "Советские ребята" считали ту, что "писатели-коммунисты и комсомольцы к участию в сборнике не привлечены", в силу чего "для пролетарских детей сборник не приспособлен. Вообще в нем не чувствуется стремления сделать ребенка общественником. Самым большим недостатком является то, что детская книга рассчитана на служилого (!) ребенка. Необходимо решительно взять линию на выпуск книг для детей рабочих и крестьян"(8).

"Курочку-Рябу" и "Конька-Горбунка", Чуковского и Маршака...