Ефимов Е.: "Большая ответственность не создавать легенд"

"Вопросы литературы" 2001, №6

В одном из разговоров с Л. К. Чуковской (18 июня 1990 года), упомянув по какому-то поводу В. Виленкина, я спросил: он что, действительно лучше всех знал стихи Ахматовой?¹ Лидию Корнеевну вопрос удивил. "Это была обычная вежливость. Она же останавливалась у него в Москве. Наверное, хорошо знал. Но ведь были и Лозинский, и Харджиев, и Ника Николаевна [Глен], и Мария Сергеевна [Петровых], и Эмма Григорьевна [Герштейн]..." Себя в этом ряду она не назвала. Хотя вряд ли кто-либо мог равняться с Лидией Чуковской в знании и понимании ахматовской поэзии и судьбы. "Записки об Анне Ахматовой" - лучшее свидетельство тому². Но не единственное.

Лидию Корнеевну всегда, и особенно в пору работы над "Записками", живо интересовало, что и как пишется и печатается о ее любимом поэте и многолетнем друге. Поля, форзацы и обложки изданий, в которых речь шла об Ахматовой, она буквально испещряла восклицательными знаками и гневными ремарками, комментариями, наблюдениями, мыслями "по поводу" и т. д. Ее неостановимо слепнувшие глаза отмечали всё - находки и глупости, любопытные факты, ошибки и смысловую путаницу, вплоть до опечаток и изъянов верстки. Чуковская была нетерпима ко всякой лжи, приблизительности, пошлости. И искренне, без какой-либо ревности радовалась чужой удаче. Советами, оценками, личным архивом, дневниками, воспоминаниями, а порой и тщательной редактурой щедро помогала другим (многим!) авторам усовершенствовать, обогатить их работы, воссоздать истинный образ Поэта.

В конце 1968 года Ленинградское отделение издательства "Советский писатель" напечатало книгу "Поэзия Анны Ахматовой". Ее автор, известный критик Ефим Семенович Добин(1901-1977), работал над книгой с ведома и при заинтересованном участии самой Ахматовой; исследование строил на широком круге материалов, хорошо знакомых, забытых и вовсе не печатавшихся на родине (полный текст "Поэмы без героя", "Реквием", воспоминания о Мандельштаме)³.

Книга открывалась подробной картиной предреволюционного десятилетия, когда происходило становление поэта Анны Ахматовой; начальные главы рассказывали о тогдашних литературных течениях; о "башне" Вяч. Иванова, привечавшей и Блока, и Андрея Белого, и Корнея Чуковского, и "талантливого, но беспринципного" В. В. Розанова, и "забредавших революционеров"; о "Цехе поэтов", его создателях и участниках; цитировались статьи и стихотворения Н. Гумилева, О. Мандельштама, "Город Муз" Э. Голлербаха, отрывки из бесед с Ахматовой о Гумилеве - "большом и взыскательном поэте"...⁴

Все это пиршество имен и фактов и погубило книгу. Напечатанная, она была задержана в типографии и подверглась распространенной в свое время операции - "выдирке". Е. Добина принудили переписать первые два листа, коими заменили изъятые. В новом варианте от Гумилева в судьбе Ахматовой и поэзии начала XX века не осталось и следа; в создателях акмеизма числился один С. Городецкий; революционеры никогда не забредали к Вяч. Иванову; никаких неопубликованных воспоминаний о Мандельштаме не существовало в природе...

Один из уцелевших экземпляров Е. Добин послал К. И. Чуковскому. Другой, исправленный, - Л. К. Чуковской. Адресатам для себя не случайным.

Личное знакомство Добина с Лидией Корнеевной было шапочным, но он очень ценил ее статьи, книги, безупречный вкус, бесстрашие, высокую верность литературе, поэзии, Ахматовой. Чуковского Добин считал образцом литературного критика и восторгался им так горячо, что Корнею Ивановичу приходилось просить "доброго друга" Ефима Семеновича не преувеличивать его "скромные литературные силы" ("Вы же награждаете меня такими эпитетами, от которых я ужасно покраснел бы, если бы старики умели краснеть"; "мерить меня нужно не такими аршинами, которыми мерите Вы, а вершками, что гораздо надежнее и ближе к истинному положению вещей"). В свою очередь Чуковский считал Добина даровитым, эрудированным писателем, в работах которого "нет ни одной равнодушной страницы"⁵.

И новая книга ленинградского критика опять подтвердила это. На Чуковского, находившегося тогда в больнице, она произвела большое впечатление. 16 марта 1969 года он пишет Лидии Корнеевне:

"Получил книжку Добина. Аккуратная книжка. Хорошая. Вдумчивая. Но ее появление невероятно. Человек свободно говорит о Гумилеве, о Мандельштаме и цитирует "Реквием"!!! Что за чудо!!! Чего смотрит тов. Толстиков!⁶<...>

Книга Добина (я дочитал ее) прочная книга, написанная умело, любовно и неотразимо доказательно. Если будешь писать ему, поблагодари его от меня дружески. Он прежде писал хорошо, вдумчиво на темы более узкие (напр., о кино). Здесь Бог послал ему первоклассную тему, и он достойно выполнил ее. Очень хороши побочные главы: о Вяч. Иванове, об акмеистах"⁷.

Наверное, и без столь пылкой рекомендации Лидия Корнеевна с любопытством прочитала бы работу Добина. Выход не просто смелой, а вообще какой-либо книги об Ахматовой в ту пору был исключительным событием. Чуковская слишком хорошо знала, с каким трудом пробивается в печать самое имя Ахматовой, каким искажениям подвергается ее образ, какие препоны чинит всевозможная цензура всякой публикации, связанной с поэтом. Лениздатский однотомник - первое посмертное издание Ахматовой, в котором Лидия Корнеевна была составителем и комментатором отдела поэзии (прозу подготовила Э. Г. Герштейн; предисловие написал К. И. Чуковский), продвигался с черепашьей скоростью, на каждом шагу теряя драгоценные, но признанные крамольными строки, строфы, стихотворения, эпиграфы, сведения, имена. И хотя в феврале 69-го дело дошло до сверки, у составителей почти не оставалось надежд на то, что сборник увидит свет⁸. По-прежнему под запретом находились "Реквием", полный текст "Поэмы без героя", множество стихов разных лет. Статьи и воспоминания об Ахматовой если и появлялись, то скро-енными или исправленными по тесной идеологической колодке.

А здесь - целая книга!

И человека, который хорошо знал и любил Ахматову!

Письмо Л. Чуковской Е. Добину датировано 25 марта 1969 года⁹.

"Дорогой Ефим Семенович.

Ну вот я и прочитала Вашу книгу. Еще раз благодарю, что прислали ее мне.

Сила книги в том, что автор глубоко любит избранного им поэта, любит его творчество, ранен судьбой. Не любя - так не напишешь, с таким проникновением, с такой теплотою, с такой горячей заинтересованностью, которая заражает читателя. Даже насильственная искаженность первых листов не мешает нам увидеть путь Ахматовой, и обильные цитаты и Ваши комментарии к ним - помогают по-новому прочитать и понять стихи, известные наизусть. (Так, например, Вы заставили меня по-новому понять значение двух последних строк в стихотворении "Все мы бражники здесь, блудницы".) Наиболее интересным и важным оказалось для меня то, что Вы говорите о памяти; блестящая глава о тайной, скрытой инструментовке; замечательная мысль о воздействии одного слова на другое в строке. Она выражена точно и объясняет многое.

Я поздравляю читателей с книгой, которая заставит их о многом подумать, многое понять и, главное, полюбить. Полюбить Ахматову. Отмыться от идиотских предубеждений.

И "при всем при том" у меня к Вам немало вопросов и претензий. И общих и мелких. Удобнее всего мне их высказывать, и большие и малые, идя по страницам.

Мне кажется, рядом с великими стихами самому не следует быть "поэтичным". Стиль Ваш, на мой взгляд и вкус, иногда недостаточно строг. Например, на стр. 64, в конце главы. Мне кажется, тут следовало воздержаться от снежинок, уходящих звуков и дуновений...¹⁰ И не только тут.

На стр. 88-89 Вы говорите - и вполне справедливо - о разных образах лирической героини. Мне жаль, что мысль эта не связана с мыслью о драматургии, о театре, которую Вы излагаете на предыдущих страницах.

Стр. 111-113. Тут мне непонятно, что произошло с датировкой стихов. (По правде сказать, мне, на протяжении книги, часто это бывает непонятно: Вы знаете дату, не можете не знать, и все-таки оперируете стихами так, как будто время написания Вам неизвестно.) На стр. 111-112 Вы говорите о счастливом, ликующем стихотворении "Годовщину последнюю празднуй"; на стр. 113: "Однако в те же годы из-под пера Ахматовой вышли строки, пронизанные острой болью" и цитируете строки из "Новогодней баллады". Но ведь первое стихотворение - 39 года, а второе - 23! Какие же те же годы?

К стр. 118 могу сообщить Вам подлинный текст отрывков из "Русского Трианона", подготовленный А. А. для "Бега Времени"¹¹.

Вместо:

Лишь ржавый флюгер вдалеке скрипел

следует

Хор за обедней так прекрасно пел;
Но в этом парке мрачно и угрюмо
Сияет месяц, снег алмазно бел.

Известна ли Вам последняя строфа?

После

"Прикинувшись солдаткой, выло горе"

следует:

Вокруг дворца гусарские разъезды,
Внимательные северные звезды
(Совсем не те, что будут через год!),
Прищурившись, глядят в окно Лицея,
Где тень Его над томом Апулея.

На стр. 126-127 Вы говорите о стихотворении "Лондонцам". И дальше: "Не случайна перекличка с Шекспиром". Разумеется, не случайна: речь в стихотворении идет об Англии и о бомбежках, которым ее подвергали фашисты. Но Вы почему-то избегаете названия и Англию подменяете всей Европой. Зачем это?

К стр. 132.

Уверена, что стихотворение "На сотни верст, на сотни миль" (первое из цикла "С самолета") написано не в 41, а в 44 году, или о 44 г. Это явствует из текста. Какие же ковыльные степи и какая соль и какие кедры под Ленинградом? Это - в противоречие Вашему комментарию - маршрут из Ташкента, а не эвакуация из Ленинграда¹². Недаром в журнале "Ленинград", в 44 г., оно было напечатано под названием "Возвращение". А Вы говорите о моменте эвакуации!

Воспоминания Р. М. Беньяш, помещенные на стр. 142, заставили меня убедиться в склеротичности собственной головы. Очевидно, я спятила... В ту пору, о которой пишет Беньяш, я бывала у А. А. каждый день или через день; часто видела там милую Раису Моисеевну - но никогда радио... Приметами комнаты были: глиняная печь, стоявшая посреди; шахматный столик, невесть откуда попавший; железная грубая койка; окно, с видом на крыши, иногда краснеющие маком; табуретки... И (в моей памяти) никакого радио¹³.

Не согласна я с Вашей трактовкой ташкентских стихов. У А. А. в Эпилоге Поэмы очень точно сказано:

И изгнания воздух горький,
Как отравленное вино.

В стихотворении "Из цикла "Ташкентские страницы" она пишет о "воздухе сиротства". Это с одной стороны. Ташкент - изгнание, сиротство (Вы об этих строках умалчиваете). С другой стороны, как Вы правильно пишете, множество радостных стихотворений - фиалок дым, звездные стаи и пр. Вы пишете, что Ахм. одолела трудный быт. Так; но одним этим не объяснишь, почему чужую природу, чужой город (с чужим языком!) она могла ощущать не как чужбину, а как родину.

Я на чужбине?!

А почему, казалось бы, и не посметь? Чужой язык, чужое небо, чужие арыки, чужие звезды, чужие люди. М. б. красиво - но чуждо.

Ключ к пониманию родственности Ташкента Ахматовой -

Вы, на мой взгляд, упустили.
Ты, Азия, родина родин
Он прочен, мой азийский дом!

Ахм. ощущала в себе татарскую кровь и постоянную связь с Востоком. Для нее Азия то же, что для Пушкина - Африка. Вот почему "мой азийский дом".

На стр. 147 и 157 Вы называете стихи из сборника "Ива" циклом. Это теперь почти общепринято: любое сборище стихов одного поэта называть циклом. Термин этот мне кажется опасно-неточным. Цикл - это пучок стихов, чем-нибудь (кроме имени автора и хронологии) объединенный. Напр., "Тайны ремесла" - это цикл (о поэзии); "Cinque"; "Шиповник цветет" - цикл одному лицу; "Полночные стихи" - тоже один адресат; "В сороковом году" (канун) и т. д. Но "Ива"? С какой стати это цикл?

На стр. 156 Вы сложно объясняете, почему стихотворение "Борис Паст." стало называться "Поэт". А дело проще: в "Беге" должно было быть "Пастернак", но редакции хотелось поменьше Пастернака.

Стр. 159 - Вы цитируете:

Там ласточек реет

Старая боль.

Это - опечатка в "Беге". Следует

Там ласточкой реет
Старая боль.

Стр. 163

"отбывшая срок" береза - это инвалид войны, по-Вашему? Отбывают срок в лагере, в тюрьме, но не в армии¹⁴.

Стр. 163-164

Все, что здесь Вами написано в пояснение ахматовских строк, обращенных к поэзии Пастернака, мне непонятно. В строке

За то, что дым сравнил с Лаокооном

говорится, по-моему, о гениальности сравнения- и только. При чем тут борьба, одоление, жизнь, страдание - я не поняла. В первом же четверостишии Ахм., мне кажется, воспроизводит стиль поэзии Пастернака. "Задворки, платформы" - это все пастернаковское. Вашего же, далеко идущего, толкования я не понимаю¹⁵.

Стр. 174. Ваши размышления о перемене в чувстве времени в XX веке, о прошлом и настоящем, переплетающемся, весьма интересны. Но - где же Пруст и Джойс? Кто, как не они, научили нас чувствовать прошлое в настоящем? быть одновременно в двух эпохах, местах и пр.?

Стр. 177

Кусок "И я подумала: не может быть" и т. д. А. А. прочла мне (я знаю из своего Дневника) 12 июня 1940 г. А работа над "Бегом" - 1964¹⁶.

Стр. 183

Очень неладно, мне кажется, у Вас получилось с потрясающей элегией "Есть три эпохи у воспоминаний". Это самое страшное стихотворение во всей русской поэзии - пожалуй, даже страшнее, чем большая "Осень" Баратынского. Речь идет о смерти памяти. К сожалению, цитата: "Надо память до конца убить!" сюда никак не подходит и все путает, п. ч. в элегии говорится не о том, что память надо убить, а о том, что, к ужасу человека, она покидает его, она умирает - и это - страшнейшая из гибелей.

И, раз проснувшись, видим, что забыли
Мы даже путь в тот дом уединенный,
И, задыхаясь от стыда и гнева,
Бежим туда и пр.

Оскорбительно для человека понимать, что он утратил память обо всем, что было дорого. (Т. е. себя?)

Мне кажется, цитатой из Реквиема, пересекающей Элегию, Вы рушите последовательность Вашего собственного изложения и тем невольно запутываете читателя.

Жаль, что, говоря о Поэме, о ее героине, о ее авторе и обильно приводя цитаты, и замечательно говоря о зеркальности, Вы не упоминаете строчек:

Это я - твоя старая совесть...
Ты - один из моих дневников
Не тебя, а себя казню.

Ведь "петербургская кукла, актерка" - это отчасти и она сама, А. А., и, укоряя О. А. и эпоху, она и себя укоряет...

Разумеется, у Поэмы столько аспектов, что обо всех не скажешь в главе - нужна целая книга. Но вот этот аспект - совести - мне кажется очень важным.

Что значит название - "Поэма без героя"? Многое. И каждый из нас, читателей, вправе толковать его по-своему. (Лично я думаю так - герой Поэмы: Время, Память, Совесть.) Но Ваше толкование: "без героя-жертвы" (стр. 226) представляется мне Вами не обоснованным¹⁷.

Я несколько забежала вперед. Прошу извинения и возвращаюсь:

Стр. 195. Вы пишете о том, каковы были герои Поэмы в действительности. Так вот, Вс. Князев на самом деле был не драгуном, как в Поэме, а гусаром.

Вакханкой О. А. Глебову-Судейкину называть не следовало бы, потому что

Ты - один из моих двойников.

Стр. 198

Нужна ли запятая после А?

А смиренница и красотка?

(в цитате).

Стр. 208

Вы совершенно мельком говорите о том, что ранним стихам Ахм. этический момент был мало свойственен. Мне кажется, это заблуждение. На месте ЦК комсомола я распространяла бы среди молодежи ранние(поздних им не понять) стихи Ахматовой: это любовные стихи, поразительные отсутствием эротики и той серьезностью отношения к любви, которая имеет этический(а стало быть, в самом простом понимании, воспитательный) смысл: разлуки, встречи, разрывы -все поднято на высоту событий. Вот тут и зарыта этика... И в одухотворенности, конечно.

Стр. 210

Что лишь Гойя смел передать.

Стр. 236

Вы перечисляете поэтов, чье слово было во власти ритма... Где же Блок?

Стр. 234

Тут большая и несчастливая ошибка. Причина путаницы, быть может, сама А. А. Но как бы ни было

А со мною моя Седьмая

- речь идет не о симфонии Шостаковича (что ясно из текста) и не о Седьмой книге, а о Седьмой Элегии. (Их ведь на самом деле Семь...)¹⁸

Стр. 246-47

Тут я Вас не понимаю. Я уже писала выше, что меня удивляет обращение с датами. На этих страницах Вы ведете речь о последнем, предсмертном, периоде жизни А. А. (Замечательна Ваша фраза: "Отношение к смерти - пробный камень отношения к жизни". Но это дальше.) Вы пишете - о последнем периоде! "Но смерть приближалась к ее изголовью, и она это чувствовала". И в доказательство приводите стихи 42 года!¹⁹

Стр. 248

Тут опечатка в цитате - и не по Вашей вине, а по вине "Бега времени". В "Беге" в стихотворении

Среди морозной праздничной Москвы

выпала целая строка - пятая.

Надо:

Среди морозной праздничной Москвы,
Где протекает наше расставанье
И где, наверное, прочтете вы
Прощальных песен первое изданье -

"Что? Что? Уже? Не может быть!" -
Конечно!
И праздничного неба бирюза,
И все кругом блаженно и безгрешно.

Исчезла целая строка, исчезла рифма к слову бирюза... (Я восстановила строку в книге, сделанной для Лениздата, - но когда она выйдет? Книга?)

Теперь совсем о мелочах, о пустяках:

Стр. 181

"Памятью награжден и внешний мир". И чуть ниже, в другом контексте, "с незапамятных времен".

Стр. ²⁰

Можно ли сказать: "Отзвук о Павловске"?

Стр. 188

"Невиданно расширивших диапазон нашего образного видения мира.

Стр. 204

Не кажется ли Вам, что

Из мглы магических зеркал

тут прямая перекличка со строкой "Я сквозь магический кристал" - Пушкина!

Ну вот, кажется, и все мои придирки.

Несмотря на них и вопреки им, книге предстоит славная и долгая жизнь. Она сильно обогатит представления читателей о великом поэте, которые у читателя, не по его вине, крайне скудны. И хуже чем скудны - искажены.

Выздоравливайте.

Крепко жму Вашу руку.

Л. Чуковская"20.

Вскоре за этим письмом в Ленинград последовало другое, не менее примечательное. Сугубо деловое, посвященное разбору чужой книги, оно выразительно характеризует и работу самой Лидии Чуковской, ее творческие и личностные принципы, помогает увидеть, какой титанический труд был вложен в ее собственные "Записки об Анне Ахматовой", - почему, являясь прежде всего литературным произведением, они стали еще и ценнейшим и неопровержимым историческим, научным, психологическим документом.

"7/IV 69 Москва

Дорогой Ефим Семенович.

Когда я начала читать Вашу книгу, первую пометку я сделала на стр. 8. Я написала "Раневская не говорила Ахматовой ты". Затем я эту пометку из своего письма к Вам исключила, потому что речь у Вас идет о 43 годе, я же перестала встречаться с А. А. осенью 42. Стало быть, решила я, для 43 г. я не свидетель.

Но должна огорчить Вас: на днях мне внезапно позвонила Ф. Г. Раневская (с которой я не виделась лет этак 25) и рыдающим голосом сообщила, что начала читать Вашу книгу и, дойдя до стр. 8, возмутилась, п. ч., как сказала она: "У меня раньше отсох бы язык, чем я обратилась бы к Анне Андреевне на ты"²¹. Далее шел гневный монолог, который опускаю, но, должна признаться, она права: люди, видевшие Ахм. и Ран. гораздо позднее, уже в 50-60-х гг., подтверждают, что на ты они не были.

Я предложила Фаине Григорьевне самой написать Вам об этой ошибке. Но она почему-то не хочет и просила меня. Исполняю.

Мне жаль, что Вашу книгу, в рукописи, не прочел никто со здравым глазом. Вовсе не непременно я. Меня удивило и продолжает удивлять вот что: Ваши ошибки в датах сделаны Вами вовсе не в тех случаях, когда даты - спорные. С А. А. бывало, что она ставила даты неверно - иногда по забывчивости, иногда с умыслом. Но это случаи редкие, а Ваши ошибки в датах произошли почему-то на совершенно бесспорных местах. В чем тут дело - психологически - я так и не понимаю. Под циклом "С самолета" в "Беге" стоит дата "1944". Вы же цитируете первое стихотворение, рассказывая о 41 годе, о вылете из Ленинграда - хотя в стихах упомянуты кедры, ковыль и соль, которых под Ленинградом нет... Иногда мне кажется, что Вы так увлекаетесь бездонными глубинами и зеркальностями, о которых пишете очень верно, что перед Вами закрывается прямой и простой смысл поэзии Ахматовой. (А у нее ведь всегда, при всей бездонности, кедр это кедр, ковыль это ковыль, и с этим уж ничего не поделаешь.)

Я надеюсь, что книга Ваша будет издана вторично, и тогда Вам представится возможность исправить все эти мелочи. В успехе книги, в ее притягательности я не сомневаюсь, потому что, повторяю, она написана рукой сильной и любящей. Однако точности у Вас нет,

А поэзия пресволочнейшая штуковина и в разговоре о себе требует такой же точности, как игра на рояли.

Если будете книгу переиздавать, дополнять - советую Вам проверить не только все годы и цитаты из стихов, но и все цитаты из воспоминаний. Р. М. Беньяш - человек, который нарочно сочинять не станет, я отношусь с полным уважением к ней, - но память, знаю по своей, вещь коварная. Прежде чем пускать в оборот любую строку любых воспоминаний, следует опрашивать десятки людей²². Узнайте у Н. Я. Мандельштам, Е. Я. Хазина, И. В. Штока, Ф. Г. Раневской, Т. Г. Цявловской - у друзей и соседей А. А. по общежитию на ул. Карла Маркса, 7 - было ли в ее комнате радио? М. б., я ошибаюсь, а Р. М. права, м. б., ошибается она - это необходимо выяснить прежде, чем печатать о радио²³. На нас, современниках, лежит большая ответственность: не создавать легенд.

приблизительного. У меня есть Дневник, записки - каждый раз, как я видела А. А., я записывала, расставшись с ней, каждое ее слово. В этих записях тоже возможны ошибки (что-то перепуталось, пока я дошла до стола), но уж они - минимальны.

Мечтаю когда-нибудь написать статью о поэзии Ахматовой²⁴. Но это если хватит времени и сил. Записки о ней я считаю более важной работой, а этой работы мне хватит еще на несколько лет - т. е. приведение в порядок своего Дневника. Этим я сейчас и занимаюсь²⁵.

Благодарю Вас за Ваше участливое отношение к моей книге о Герцене. Ее я уже давно оставила, расторгла договор, вернула деньги. Я собиралась написать книгу о Герцене для ЖЗЛ, но, во-первых, пришлось бы врать, а я совсем разучилась, и, во-вторых, главное, у меня очень худо со зрением, оно идет к концу, а для такой книги надо читать горы и при том - мелкий шрифт... Книги не будет; если останутся еще у меня силы после Дневников - м. б., напишу м аленькую книжку "Последний год жизни Герцена". Но это так, мечты²⁶.

Насчет "Русского Трианона" я знала, что Вам неоткуда было взять текст, и прислала не в упрек, а в подарок.

Были ли отзывы о Вашей книге? Я читаю мало, могу пропустить.

Над чем Вы работаете?

Да, еще: пришлете ли книжку Найману? Очень прошу, если можно.

Жму руку.

Л. Чуковская"²⁷.

Печать откликнулась на выход книги "Поэзия Анны Ахматовой" скупо, сдержанно, - в основном ленинградские издания. Тем дороже автору было горячее, воодушевляющее письмо К. И. Чуковского (от 29 апреля 1969 года):

"<...> До сих пор у меня не было возможности поблагодарить Вас, милый Добин, за Вашу прелестную книгу об Ахматовой. Именно прелестную. На каждой странице находки, зоркие наблюдения, меткие эпитеты, всюду чувствуется огромное умение - любить, очень редкое умение, которым Вы одарены в высшей степени (и заражать своей любовью других). Те, кто исковеркали Вашу книгу, цели своей не достигли: раны, нанесенные ей, угадываются каждым чутким читателем. Будьте на этот счет совершенно спокойны. После 1969 года будет 1979, после 1979-1989-ый и т. д.

Ваше дело правое, и Вы победите"²⁸.

У публики книга действительно имела большой успех. В архиве Е. Добина сохранились папки²⁹ с просьбами прислать экземпляр, с добрыми отзывами известных и начинающих литераторов, рядовых читателей. Последние, впрочем, имели и претензии. Например, врач Г. Аксаментов сожалел, что в ней "немного биографических данных, как и во всех статьях об Ахматовой": "Знать биографию Ахматовой - желание, оправданное самой ее поэзией. Первые главы, особенно "В преддверии", оставляют впечатление намеренной ограниченности. О "Цехе поэтов" написано очень наглядно и, главное, ново. Жалко - мало". Д. В. Пятаков из города Николаева сетовал на то, что Добин умолчал о "безобразном докладе Жданова"...

В 1976 году книга "Поэзия Анны Ахматовой" была переиздана тем же ЛО "Советского писателя" - в составе сборника избранных работ Е. Добина ("Сюжет и действительность"). Здесь Раневская обращалась к Ахматовой на "вы", Вс. Князев возвратился в гусары, береза перестала быть инвалидом, отбывшим срок солдатчины, "те же годы" уже не объединяли "Годовщину последнюю..." и "Новогоднюю балладу", стихотворение "Без названия" пополнилось выпавшей прежде строкою, - и это были почти все изменения, которые автор внес в книгу, - мельчайшие, неуловимые (поскольку естественные).

Большая часть замечаний Лидии Корнеевны осталась неучтенной. Автор не согласился с ними? Но ведь совершенно очевидно, что кедры под Ленинградом не растут, и потеря памяти и отторжение, убийство памяти - не одно и то же... Дело было скорее в ином. Убрать радио из комнаты Ахматовой (на присутствии которого и зиждился весь пафос воспоминаний P. M. Беньяш), сослаться на никому тогда не известную "Седьмую элегию" (вместо симфонии Шостаковича), упомянуть о Зазеркальи, Прусте и Джойсе, переписать или вычеркнуть неудачные абзацы, уточнить ту или иную не вполне ясную мысль или фразу, даже собственные воспоминания³⁰, то есть произвести сколько-нибудь существенные изме-нения,Добин, по-видимому, просто не решился. Ибо, внося правку в старую, уже опубликованную книгу, он дал бы повод цензорам также заняться "усовершенствованием" текста. Сохранил целое за счет частностей.

- одобрила ли его? Едва ли.

Приложение

Е. Добин

ИЗ ВСТРЕЧ С АННОЙ АХМАТОВОЙ³¹

В книжке "Поэзия Анны Ахматовой", описывая неожиданную встречу с ней в Ташкенте (январь, 1943), я написал, что узнал ее по портретам. Это ошибка памяти. До этого времени мне были известны только знаменитый портрет юной А. А., написанный Натаном Альтманом (на мой взгляд, лучший из многих ее портретов кисти больших художников), и графический портрет работы Н. А. Тырсы, тоже молодой еще, воспроизведенный в сборнике ее стихов "Из шести книг".

По этим давним портретам я не мог узнать Анну Ахматову в промелькнувшей мимо меня на миг 54-летней даме.

На самом деле в первый раз я ее увидел в ленинградском Доме кино в 1940 году. Демонстрировался американский фильм (не помню какой). Появление Анны Андреевны произвело, разумеется, сенсацию. После длительного (не менее 15 лет) перерыва она появилась в художественном мире. Мой друг, критик Лев Ильич Левин, решительно сказал: "Я должен ее увидеть". Прошел между первым рядом и эстрадой, оглядел зал и, узнав А. А., вернулся на свое место, радостно удовлетворенный.

О завязавшемся уже после войны знакомстве в библиотеке ленинградского Дома писателей я тоже рассказал в книжке "Поэзия Анны Ахматовой". Примерно в это время произошло событие, связавшее меня с Анной Андреевной.

В конце 1945 года Брыкин, тогдашний директор Ленинградского отделения издательства "Советский писатель", попросил меня прийти в издательство по важному делу. К нему поступила рукопись Анны Ахматовой "Поэма без героя".

"Д-дело это, понимаешь, с-сложное, - сказал он, по обыкновению заикаясь, - и нужно подойти к нему серьезно, оч-чень серьезно".

В общем, дал понять, что поэма таит в себе немалые опасности³². А вызвал он меня потому, дескать, что именно я, будто бы "опытный редактор" и "авторитетный критик", сумею разглядеть все подводные камни. Как бы мимоходом упомянул Гумилева.

Добавлю, что отношения мои с Брыкиным были всегда весьма холодные. Никогда он меня к рецензированию рукописей не привлекал. Нетрудно было разгадать его маневр. Пытаясь улестить меня, он рассчитывал, очевидно, что я помогу издательству отвергнуть "неудобную" рукопись.

Слушая его, я решил: "напишу в рецензии то, что я думаю, а не то, что тебе хочется".

Прочтя "Поэму без героя", я сразу поддался ее поэтическому очарованию и написал восторженную рецензию, настаивая, чтобы "Поэма" была принята издательством к печати. Меня смущало только одно: до того времени я (в меру своих сил - я хорошо понимал, насколько они слабы) писал только о прозе и кино. И я чувствовал, насколько я беспомощен, не нахожу нужных слов для характеристики высоких, удивительных достоинств "Поэмы".

текст не был сообщен Анне Андреевне, а только категорически положительный вывод. Я позабыл, что текст внутренней рецензии обязательно должен быть доведен до сведения автора. Брыкин обещал - это ему ничего не стоило.

На заседании редсовета издательства я увидел Анну Андреевну. Моя рецензия была у нее в руках. Я сгорал от стыда и очень смутно помню, что на заседании происходило.

"Поэма" была принята³³.

Через много лет (я уже тогда писал книгу об А. А.) я пришел, по обыкновению, навестить ее на даче в Комарове, предоставленную ей Литфондом, и застал гостью, с которой не был знаком.

Анна Андреевна познакомила (имени ее я не запомнил) и прибавила: "Она поклонница вашей первой рецензии о "Поэме". Тут я признался, как страшно я боялся, чтобы эта жалко-ученическая рецензия не попала ей на глаза. Анна Андреевна снисходительно молвила, что некоторые места и ей понравились и стоит использовать их в книге. Не без труда я нашел рецензию, судорожно ища ее в старых папках. Несколько абзацев перекочевали в книгу.

³⁴ и, когда мы прощались, подарила мне машинописный экземпляр "Поэмы", начертав на заглавном листе: "Е. Добину - за верность этой поэме".

О чем мы тогда говорили? Разговор о Шаляпине приведен мною в книжке³⁵. В общем, на темы нейтральные. Помнится, один раз Анна Андреевна выразительно обвела взглядом потолок и стены, и я изменил тему (впрочем, как мне кажется, вполне безобидную).

Анна Андреевна была в хорошем настроении. Думаю, что она внимательно приглядывалась к новому знакомому и больше слушала, чем говорила.

за Родину. (Не буду их приводить, чтобы не отвлечься слишком в сторону.) Я выразил свое убеждение, что война всколыхнула все дурное в людях, но еще в большей мере все самоотверженное и доброе, что таится в недрах народной души. Анна Андреевна горячо меня поддержала. Рассказы эти помогли мне немного оправиться от естественного чувства огромного смущения, которое я испытывал при первой встрече (да довольно долго и впоследствии).

Кстати, когда говорили о "Поэме", Анна Андреевна мимоходом учинила мне экзамен,все ли я понял в тексте.

- Что такое Мамврийский дуб, помните?

- Конечно. Я же получил в детстве религиозное воспитание. Под Мамврийским дубом явились к патриарху Аврааму три архангела.

- А долина Иосафата?

"Долина Страшного Суда".

(В рукописи, л. 8об.:)

На этом экзамен кончился.

Я сказал, что очень хочется писать о поэме.

(В рукописи, л. 9:)

"Звезде" и "Ленинграде". В Ленинграде оно получило некоторое добавление. <нрзб.> Ю. Герман, Ольга Берггольц, В. Орлов и я были осуждены за восхваление и т. д. и т. д. Зощенко и Ахматовой³⁶. Мне была поставлена в вину вышеупомянутая рецензия о "Поэме без героя". На партийном собрании киностудии "Ленфильм" я был подвергнут допросу. Я коротко сказал, что "Поэма без героя" мне очень понравилась, о чем я написал в рецензии для издательства. Мастера "Ленфильма" ко мне относились весьма доброжелательно, и никаких оргвыводов не последовало³⁷.

Через некоторое время Анна Андреевна (как известно, к ней и М. М. Зощенко на следующий день после опубликования постановления явились из милиции и отобрали хлебные и продовольственные карточки) уехала в Москву к своим друзьям (Нине Антоновне Ольшевской, супруге Виктора Ардова) и пробыла там несколько лет³⁸. Но перед отъездом я встретил ее на Невском, при переходе через улицу у Малого зала Филармонии. Я тащил довольно раздувшуюся "авоську" с 12 или 15 килограммами картофеля, что Анну Андреевну нисколько не смутило, и даже растерявшийся от неожиданной встречи, я остановился с ней на середине улицы и наш беглый беспорядочный разговор (оба о происшедшем избегали говорить) так и закончила на этом <нрзб.>.

Е. Ефимов

* По материалам Архива Елены Цезаревны Чуковской и Российского государственного архива литературы и искусства.

¹ Подразумевалась дарственная надпись Ахматовой на сборнике "Из шести книг": "Виталию Яковлевичу Виленкину, который лучше всех знает мои стихи. А. Ахматова. 1963 14 января".

² Лидия Чуковская, Записки об Анне Ахматовой, в 3-х томах, М., 1997.

³ "Русская литература", "Вопросы литературы", "Нева".

⁴ По поводу этой части работы Добина Ахматова отметила (4 августа 1964 года): "Был Добин. О "Начале", моем начале. Верно пишет первую главу. Шквал 8, при порывах до 14 [баллов] метров" ("Записные книжки Анны Ахматовой", М. - Torino, Giulio Einaudi editore, 1996, с. 652).

⁵ Письма К. И. Чуковского к Е. С. Добину см.: РГАЛИ. Ф. 2849. Оп. 1. Ед. хр. 160.

⁶ Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС.

⁷ Архив Е. Ц. Чуковской.

⁸ "открытыми письмами" в защиту свободного слова. (Подробнее об этом см.: Лидия Чуковская, Процесс исключения, М., 1990, с. 214-218). Сборник Лениздата опубликован лишь в 1976 году; причем предисловие и отдел поэзии в нем подготовили издательские работники.

⁹ Подчеркивания и разрядка в тексте писем принадлежат Л. Чуковской; сноски - автору публикации.

¹⁰ Рассуждения о роли материальных деталей в стихотворении Ахматовой "Морозное солнце. С парада..." (белизна дома, прозрачное крыльцо, покатая крыша, металл звонка)Добин заканчивает так: "... они обрели духовность, стали знаками чувств. Истончились, стали легкими. Как снежинки, как облетающий вишневый цвет. Как уходящие звуки оркестра, как дуновение памяти...".

¹¹ Лидия Чуковская помогала Ахматовой составлять для ЛО "Советского писателя" книгу "Бег времени". (В "Записках" она призналась: "Кажется, ни в одну собственную свою книгу я не вложила столько труда, надежды и тревоги, сколько в этот ахматовский сборник".) В процессе редакционной подготовки издательство и надзиравшие за ним московские и местные инстанции разрушили замысел книги, изъяли и исказили многие стихотворения.

¹² У Добина: "Поздней осенью сорок первого года Ахматову вывезли из осажденного города на самолете. В небывалом ракурсе простерлись перед ней шири и дали родной земли. "На сотни верст, на сотни миль, на сотни километров лежала соль, шумел ковыль, чернели рощи кедров". Новизна "точки съемки" обновила и усилила чувства, владевшие поэтом. "Как в первый раз я на нее, на Родину, глядела...". (Цитируемое здесь стихотворение многократно напечатано и всюду датируется маем 1944 года.)

¹³ "Радио в ее комнате не выключалось. Когда она слушала очередную сводку, ее лицо казалось живым воплощением трагедии. Прорванная в двух местах стандартная тарелка трансляции превращалась рядом с Ахматовой в символ траура. Но и в самые мрачные дни она поражала глубокой верой <...> Она знала о том, что победа будет..."

¹⁴ В строках "Мартовской элегии": "И как будто отбывшая срок/Ковылявшая в поле береза..."Добина восхитила "неожиданная деталь: береза, ковыляющая, как инвалид, отбывший солдатчину".

¹⁵ Лидия Чуковская имеет в виду следующие рассуждения Добина по поводу стихотворения Ахматовой "Поэт" (1936; неподцензурное название - "Борис Пастернак"):

"В лиловой мгле покоятся задворки,/Платформы, бревна, листья, облака./Свист паровоза, хруст арбузной корки,/В душистой лайке робкая рука" ("Поэт".) Сплавлены разрозненные крупицы бытия: материального и душевного ("робкая рука"

Было ли это в прежних стихах Ахматовой? Несомненно, было. Но сейчас эта "привилегия" поэзии стала программной, натурфилософски осмысленной.

В центр поставлена дальнодейственная сила поэзии. Энергия сближения. Уподобления. Олицетворения. Перекличек.

"За то, что дым сравнил с Лаокооном..." - Ахматова восхваляет пастернаковское сравнение, обогатившее наше восприятие знаменитой античной скульптуры. В неподвижных мраморных фигурах мы по-новому ощутили их страстное движение. Неистово извиваются Лаокоон с сыновьями, сжатые душащими объятиями змей. А ведь именно в этом гениальность древнегреческого изваяния! В неподвижности - движение. В мраморе - жизнь, страдания. Пусть безнадежная, но титаническая борьба!"

¹⁶ Из текста книги Е. Добина можно заключить, что финальные строки к стихотворению "Смеркается, и в небе темно-синем..." Ахматова добавила только в "Беге времени". Меж тем оно, написанное в 1915-м и расширенное в 1940-м, в полном виде было опубликовано еще в "Избранном" Анны Ахматовой (Ташкент, 1943), а затем в сборнике 1961 года.

¹⁷ "Красной нитью (в "Поэме без героя". - Е. Е.) проходит обращение к романтической поэме начала прошлого века. <...> Романтическая поэзия закономерно родилась на пороге века, провозгласившего свободу личности. Но личность оказалась между молотом социального неравенства и наковальней слепой экономической необходимости. Поэты-романтики подняли знамя личности как антагониста, как противовеса общества.

Вся сила была на стороне общества. Все высшие ценности в личности. <...>

Романтическое самоутверждение было самоутверждением жертвы. Ореолом окружалась гибель поэтичностью гибели.

Трагедийность "Поэмы без героя" - иная. Само название провозглашает это отличие. Без героя:

Величие трагедийности не в красоте жертвенности, а в силе героического достоинства, в стойкости. <...>

Этико-философский смысл поэмы - в утверждении непрочности и исторической обреченности "владык Мрака", "смрадных грешников" -всех виновников давней трагедии - и всех сил зла вообще".

Без сомнения, Ахматовой была известна эта точка зрения. Добин впервые прочел Поэму в конце 1945 года, по поручению ЛО "Советского писателя", и написал восторженный отзыв, с которым ознакомили Ахматову. Она запомнила его и через много лет "снисходительно молвила" автору, что некоторые места в той рецензии ей понравились и их стоит использовать в книге. На машинописном экземпляре Поэмы, подаренном Добину, Ахматова написала: "за верность этой поэме" (см.: РГАЛИ. Ф. 2849. Оп. 1. Ед. хр. 32. Лл. 2-3).

В записных книжках Ахматовой есть множество упоминаний о работе Добина над книгой, и в частности над главой о Поэме, о "подсказках" и поправках, которые она ему делала или хотела сделать.

¹⁸ "Северная элегия", созданная в 1940-х годах и незаписанная или уничтоженная, была впоследствии забыта Ахматовой; в 1958-1964-м она пыталась восстановить ее, но не смогла, - остались лишь черновые наброски, впервые напечатанные в 1989 году.

¹⁹ "А я уже стою на подступах к чему-то..." и "Я была на краю чего-то", написанные в Ташкенте, во время болезни тифом.

²⁰ РГАЛИ. Ф. 2849. Оп. 1. Ед. хр. 163. Лл. 1-12.

²¹ В книге Добин рассказывает о том, как в начале 1943 года, оказавшись проездом в Ташкенте, на тенистой малолюдной улочке столкнулся лицом к лицу с двумя женщинами, в одной из которых он узнал (по портретам) Анну Ахматову и, вытянувшись в струнку, отдал ей честь. Два года спустя, уже в Ленинграде, Анна Андреевна вспомнила об этой встрече: "Я шла с Фаиной Георгиевной Раневской, мы поравнялись с двумя флотскими офицерами, один из них потом громко сказал: "Это Анна Ахматова". Фаина Георгиевна, кажется, была чуточку уязвлена. "В первый раз, - сказала она, - узнают не меня, а тебя".

²² Это было обычной практикой самой Л. Чуковской. Ее стремление к абсолютной точности, определенности вызывало подчас удивление даже у серьезных исследователей. ("Вот-де в дневнике Чуковской записано: в комнату вошел незнакомый человек. Ну, и Бог с ним, раз он незнакомый. А она ведет переписку с половиной России, чтобы выяснить, кто он такой...")

²³ эвакуированную Ахматову, "радио у Анны Андреевны не было" (см.: "Вопросы литературы", 1987, № 8, с. 281). Это же следует из мемуарного очерка поэта Игоря Бахтерева о той поре: "Как бы извиняясь, она [Ахматова] сказала, что всю жизнь не терпит радио"; "В условленный день и час, я впервые переступил ее порог <...> Аккуратно прибранная комната, очень светлая. Во-первых, небольшая, во-вторых, почти без мебели. И на стенах, насколько вспоминается, пусто" ("Об Анне Ахматовой: Стихи, эссе, воспоминания, письма". Сост. М. М. Кралин, Л., 1990, с. 218-220).

²⁴ В архиве Л. Чуковской сохранились многочисленные наброски и заготовки к статье об Ахматовой, однако статья не была написана.

²⁵ Работа Лидии Чуковской над "Записками об Анне Ахматовой" продолжалась почти 30 лет, до последних дней жизни.

²⁶ Книга об А. И. Герцене осталась неоконченной. В печати (третьем выпуске альманаха "Прометей", 1967) появились лишь первые главы из нее.

²⁷ РГАЛИ. Ф. 2849. Оп. 1. Ед. хр. 163. Лл. 13-16.

²⁸

²⁹ См.:там же. Ед. хр. 181, 182.

³⁰ А они, хотя и очень украсившие книгу, были не во всем достоверны. И Добин, желая исправить их, начал делать наброски отдельного мемуарного очерка об Ахматовой. См. Приложение к нашей публикации.

³¹ РГАЛИ. Ф. 2849. On. 1. Ед. хр. 32. Лл. 1-9 (четыре листа машинописи и пять - в основном совпадающих с ними черновых рукописных набросков).

³² Н. А. Брыкину было чего опасаться. В 1940 году Секретариат ЦК ВКП (б) объявил ему выговор за "грубую ошибку" - издание сборника "идеологически вредных, религиозно-мистических стихов Ахматовой" ("Из шести книг"). (См.: "Литературный фронт": История политической цензуры 1932-1946 гг.", М., 1994, с. 58-59.)

³³ "Поэма без героя" в Ленинградском отделении "Советского писателя" не печаталась. Более того, в литературе об Ахматовой, касающейся 1945-1946 годов, вообще неизвестен факт о представлении полного текста "Поэмы без героя" для опубликования где-либо. Так, в рукопись книги "Нечет", подготовленную для издания в том же Ленинградском отделении летом 1946 года, Ахматова включила лишь несколько отрывков из поэмы.

³⁴ В черновом наброске воспоминаний: "Первый приход в Фонтанный Дом - 1946. Брыкин - конец 1945" (РГАЛИ. Ф. 2849. On. 1. Ед. хр. 32. Л. 8).

³⁵ См.: Е. Добин, Поэзия Анны Ахматовой, с. 8-9.

("Я спросил (Ахматову. - Е. E.): встречались ли на ее жизненном пути гениальные люди?

<...> Давали "Бориса Годунова". Шаляпин появился на сцене, еще не начал петь. Только повел плечом, глянул царственно - и сразу стало видно: гений".)

³⁶ См., например, в речи И. Г. Мирошниченко на Общегородском собрании писателей, работников литературы и издательств 16 августа 1946 года в актовом зале Смольного, после доклада А. А. Жданова о журналах "Звезда" и "Ленинград": "<...> Есть у нас коммунист Ефим Добин, который выпустил книгу "Ленин и искусство". Эта книга в свое время получила резкую оценку и осуждение советской общественности. После этого он ничего не делал, будучи членом Правления, он всячески потворствовал и давал высочайшую оценку творчеству Ахматовой и других. Я считаю, что коммунист Добин обязан перед партией нести соответствующую ответственность" ("Звезда", 1996, № 8, с. 14), Имя Добина попало и в резолюцию этого собрания: "Собрание особо отмечает, что среди ленинградских писателей находятся люди (Берггольц, Орлов, Герман,Добин и др.), раздувавшие "авторитет" Зощенко и Ахматовой и пропагандировавшие их писания" (там же, третья сторона обложки).

³⁷ В то время Е. Добин работал старшим редактором сценарного отдела киностудии "Ленфильм".

³⁸ Неточность. Н. А. Ольшевская сама приехала в Ленинград и увезла Ахматову в Москву (см.: Эмма Герштейн, Мемуары, СПб., 1998, с. 483), где та пробыла около месяца.

Кстати сказать, В. Е. Ардов, судя по его разговору с В. Д. Дувакиным, высоко оценил книгу Добина о поэзии Ахматовой: "Хорошую книгу написал Ефим Добин в Ленинграде. <...> Жирмунский и Добин- они пишут так, как нужно, т. е. находят свой строй, свой ритм, свой стиль, который не конкурирует со стихами или произведениями Ахматовой или кого угодно, но выражает их точнее, нежели другие стили. Это очень важный метод" ("Анна Ахматова в записях Дувакина", М., 1999, с. 155).