Глоцер Владимир: Он "Великий умывальник, знаменитый Мойдодыр"

Жизнь и творчество Корнея Чуковского, Детская литература, М., 1978

Представьте себе, что вы попали на выставку шаржа. И на всех шаржах увидели бы изображение одного и того же человека. Будто разные художники состязались между собой: у кого вышло лучше? чей шарж комичнее, точней, тоньше?

Не стану томить читателя, скажу сразу, что герой всех шаржей - Корней Чуковский, знаменитый литературный критик, поэт, сказочник, мемуарист, литературовед, переводчик. А выставка устроена не в каком-нибудь зале (хотя рисовали Чуковского так много, что карикатурами на него можно заполнить большую комнату), а… в детских книжках самого Чуковского.

Вообще шаржи на Чуковского существовали во множестве и до и после революции. Любимов, Ре-ми, П. Троянский, А. Арнштам, М. Добужинский, В. Маяковский, Ю. Анненков, С. Чехонин, С. Городецкий, К. Рудаков, Б. Антоновский, Б. Малаховский, Кукрыниксы, Д. Моор, Бор. Ефимов, Н. Радлов, Б. Пророков, и многие другие портретировали его, - иные по нескольку раз.

Когда в январе 1910 года в "Известиях книжных магазинов М. О. Вольфа" появилась статья "Корней Чуковский - критик карикатурист", проиллюстрированная шаржами нескольких художников, Репин писал Чуковскому: "А портретам вашим надо радоваться: прелесть как смешны и похожи! <…> Петтера - очень похож, Каррика - не очень, Любимова - характерно, Троян[ов]ского - мне совсем не нравится: не похоже и совсем другой человек; какой-то гарсон - слабо…".

Внешность его была на редкость выигрышна для шаржиста.

Чуковский Корней,
Таланта хваленого,
В два раза длинней
Столба телефонного, -

Пошутил еще в 1902 году друг его юности Владимир Ж.

Высокий рост, длинные руки с большими кистями, крупные черты лица, щеточка усов, нос, непослушная прядь, свисающая на лоб, - все в нем было поживой для карикатуриста. Впрочем, шаржист на то и шаржист, чтобы любой, даже очень привлекательный черточке придать гиперболизированный забавный вид.

Шаржировали Чуковского и в "Сатириконе", и в "Новом Сатириконе", и в "Сером волке", и в "Утре России", и в "Ниве", и в альманахе "Елка", и в "Лукоморье", и в "Уйди-уйди" и в двоенной "Детской литературе", и в "Резце", и в "Крокодиле", и в "Чукоккале"… Разумеется, его - всем известное - чувство юмора исключало даже тень обиды. Но сказать только это - значит еще ничего не сказать об истинном отношении Чуковского.

Вот строчки из его письма к жене, Марии Борисовне, написанные во второй половине января 1906 года, - в невеселую пору жизни:

"Хозяев моих описали, да и я остался при одной мебели - собственном портрете. Ах да! У меня есть еще один чудный портрет. Любимов, - ты знаешь его работы, - нарисовал с меня гениальную карикатуру акварелью. Я, понимаешь, обвязанный платками (на глазах у меня ячмени), сижу громадина на кровати. Кто ни глянет, хохочет ужасно. Вообще Любимов для нас находка. Журнал наш ("Сигнал". - Вл. Глоцер) сегодня законфисковали, но на этот раз мы не были идиотами и полиции досталось только 10 000 экземпляров".

Он попросту ликует. Карикатуру на себя он считает чуть ли не единственной своей драгоценностью. (Хоть явно при этом, что он еще утешает жену.).

Всё так, - могут сказать мне. Но не странно ли, когда шарж на автора художник помещает в его собственной книжке? особенно в книге для детей? Уместен ли он здесь?

Давайте пойдем по воображаемой выставке, где рисунки развешаны в хронологическом порядке книжных изданий.

Уже в первой детской книжке Корнея Чуковского "Приключения Крокодила Крокодиловича" (Пг., Книгоиздательство Петроградского Совдепа, 1919 год) помещена карикатура Ре-ми.

Жил да был
Крокодил.
Он по Невскому ходил,
Папиросы курил,
По-немецки говорил, -
Крокодил, Крокодил Крокодилович.

В мило-насмешливых перовых рисуночках Ре-ми шаржированы все персонажи - звери и люди. Крокодил, бегемот, слон, змеи, городовые, ягненок, волк, жираф, народ, львы, носороги, - все-все. Пощажен только Ваня Васильчиков. Он -герой. Лицо у него решительное, суровое, и не однажды художник рисует над ним полукругом птичек, намекая на нимб. (Тоже почти шарж).

Итак, герой как будто вне насмешек художника. Но посмотрите, каков автор, под конец появляющийся в поэме.

Нынче с визитом ко мне приходил -
Кто бы вы думали? - сам Крокодил.

Я усадил старика на диванчик,
Дал ему сладкого чая стаканчик.

Вдруг неожиданно Ваня вбежал
И, как родного, его целовал…

бросающегося в объятия Крокодила.

Рядом с ре-ми - шарж Юрия Анненкова из "Мойдодыра" (Пг. - М., "Радуга", 1923 год).

В Дневнике К. Чуковского есть такая запись: "О, как трудно было выжимать рисунки из Анненкова для Мойдодыра… я должен был ходить к нему каждое утро (теряя часы, предназначенные для писания), будить его, стыдить, проклинать, угрожать, молить, - и в результате у меня есть рисунки к "Мойдодыру"!"

Наверное, в эти утра художник не раз видел на лице автора укоризненное выражение и с большим искусством передал его в шарже, чудесно схватив еще и пластику Чуковских рук. Только укор на рисунке адресован не художнику, который, кстати, ввел в шарж и себя, а грязнулям.

Надо, надо умываться

А нечитсым
Трубочистам -
Стыд и срам!
Стыди и срам!


Трубочистам -
Стыд и срам!
Стыд и срам!

Пластика рук тем более выразительна, что - смотрите, смотрите! - "громадина" автор читает нотацию маленьким грязнулям, тыча в них пальцем, но лукаво пряча глаза под прядью волос.

"Мурке, - чтобы умывалась.
К. Чуковский"

И художника - своим маленьким знакомцам:

"Ирушке и Дымку, - чтоб зубы чистили.
"

Здесь, в этом анненковском рисуночке тушью - с почти сплошной заливкой туловища и громадных бутс, утрированных, как на фотографии "фас" (художник назвал свою черно-белую серию "кинематографом для детей"), - портретируемый угадывается мгновенно. А вот то, что картинка на предшествующей странице тоже шарж на Чуковского, - догадываешься наверняка не сразу. И этого до сих пор никто не замечал. Тут Чуковский в другом образе: он "Великий Умывальник, Знаменитый Мойдодыр, Умывальников Начальник И мочалок Командир". Впрочем, можно обнаружить, что и сам художник - двумя страницами раньше - шаржировал себя, придав добродушному рядовому умывальнику черты своего лица.

Пойдем по "выставке" дальше. Вот картинка Вл. Конашевича из "Муркиной книги" (Пб. - М., "Радуга", 1924). Она иллюстрирует следующие строчки в сказке "Чудо-дерево":

Папа по саду пойдет,
Папа с дерева сорвет

Зинке - ботинки,
Нинке - чулки.
А для Мурочки такие
Крохотные голубые

И с помпончиками!

Тут, в рисунке прессованным карандашом, утрировка очень незначительная. Это скорее картинка с элементами шаржа, нежели шарж. Маленькая дочка писателя Мурочка очень похожа на себя и совершенно не окарикатурена, а отец и автор - в одном лице - шаржирован ну самую малость.

Художник С. Чехонин (в книжке "Закаляка", Л., "Радуга", 1927) шаржирует еще деликатнее, так что на первый взгляд можно подумать, что это вовсе и не гротеск, а просто портрет в цвете. Но щеки, но губы, но нос выдают шаржиста…

И еще два рисуночка Вл. Конашевича, оба в классически изданном сборнике "Academia" (К. Чуковский. Сказки, М., 1935). Один шарж на авантитуле, другой - на титуле. Первый составляет как бы марку издательства и одновременно марку книги. У ног автора присела жирафа (тут они и сравнялись ростом!), которую обнимает за шею обезьянка, и здесь же белка, бабочка, кошка. Звери смотрят на Чуковского серьезно и доверчиво, как дети, а в позе и взгляде автора этакое поэтическое легкомыслие: "Ну вот ,вы мне всё сейчас расскажете, а я запишу", А второй шарж изображает автора вместе с доктором Айболитом, сидящим под чудо-деревом посреди хоровода зверей и детей. Эти маленькие рисуночки пером изящно-остры и вместе с тем любовно-добродушны. Они нисколько не выпадают из мира условно-реальных фигурок Конашевича, который в этой книге находится, несомненно, на вершине своего искусства.

"Телефон" ("Сказки", М., Детгиз, 1935), карикатурист буквально изображает, как с самого утра Чуковскому нет покоя от телефонных звонков. Он еще в постели и говорит в четыре трубки сразу, и еще одна, снятая с рычагов и лежащая на одеяле, дожидается ответа, а вокруг телефонные аппараты самых различных систем, и вот-вот зазвонят все до единого! При всей живости гротеска, замечаешь, однако, известную трафаретность в трактовке лица. Шаржист пользуется готовыми приемами. А другие детали (руки, туловище) свидетельствуют о том, что он или не наблюдал натуру совсем или наблюдал ее слишком мало. В шарже этого, увы, не скроешь…

Всю "выставку" нам не обойти. Тут еще два гротеска К. Рудакова к сказке "Телефон" (Л., "радуга" ,1926); несколько шаржей Мая Митурича из книжки "Приключения Бибигона" (М., "Советская Россия", 1963); еще один рисунок Вл. Конашевича из "Чуда-дерева" (Л., "радуга" ,1926) - знакомая нам иллюстрация, но выполненная в другой технике и с иной композицией; его же иллюстрация к "Бибигону" ("Чудо-дерево", М. -Л., Детгиз, 1956); карикатуры художников В. Курчевского и н. Серебрякова из книжки "Крокодил" (М., "Малыш", 1964); картинка В. Сутеева к той же сказке ("Чудо-дерево", М., "детская литература", 1971); шарж В. Андриевича в книжке-игрушке "Телефон" (М., "Малыш", 1966); шаржи В. Горяева, В. Чижикова, М. Ромадина и т. д.

С годами живой гротеск, передающий насмешливость, ирония, лукавство, умиление, - всю сложную гамму чувств в характере, уступает место расплывчато-внешнему портрету добренького старичка-сказочника, похожего на Чуковского. Шарж все меньше отвечает своему жанру.

Человек, не знакомый ни с одним детским иллюстратором и не проникший в психологию ребенка, может спросить: "А зачем, собственно, художнику шаржировать в книге лицо автора? ведь дети обычно не знают внешности писателя (тем более не знали они, как выглядит Чуковский в начале 20-х годов, когда он был известен в аудитории меньше, чем сейчас)? что за прок шаржировать если ребенок не улавливает портретное сходство и не ощущает меру гротеска?"

Так, повторяю, может спросить человек, не задумывающийся над некоторыми побудительными мотивами творчества иллюстратора и не догадывающийся о том, что привлекает ребенка в картинке.

личной. Это стремление иллюстратора как раз в данном случае идет навстречу особенности детского восприятия.

И если бы художника спросили, почему он помещает в детской книжке шарж на автора, он бы ответил, я думаю, примерно так: "Во-первых, там, где писатель говорит я, мне естественно изобразить его самого. Именно этого человека, а не какую-то абстракцию. Мне интересно ввести его в действие. А поскольку книжка должна быть веселой, то я и рисую его весело.

У меня есть подозрение ,что шарж как прием изображения импонирует ребенку, нравится ему, отвечает его натуре. Веселая, добродушная утрировка несомненно в его духе. Ребенок, как известно, всегда рад посмеяться, потешится, позабавится. И усиление комического для него источник добавочной радости.

Полагаю, что даже если ребенок никогда не видел в лицо автора, ему будет забавно смотреть на "смешного дядю", под которым он подразумевает писателя. Зачем же я стану подсовывать ему изображение другого человека?!

Во-вторых, мне приятно делать книжку, так сказать, в свое удовольствие, - если хотите, играть, рисуя. При всем том, что для меня это трудоемкая работа. Могу предположить, что и ребенок, который, конечно, включает в действие книжки себя, тоже видит рассказчика, сказочника, - словом, автора веселыми глазами.

… в третьих, когда я делаю книжку, я нет-нет да и подумаю о своих знакомых, - они будут смотреть ее и узнавать в шарже автора.

Его образ в книжке, по-моему, подчеркивает ее лирическую сторону. То, что все говорится им самим или от его имени. Он, конечно, как всякий детский писатель, поучает, но может, отчасти благодаря шаржу выходит, что поучает-то он весело, без назидания.

Наконец, для меня как для художника автор неотъемлем от его изображения. И то, как я вижу, сливается для меня с его произведением, с его стилем, с его поэтическим миром. Даже в шаржированном образе он очень органичен, - такой, как есть. И я, его современник, не хочу упустить возможность запечатлеть его в шарже… Вот так".

А иллюстратор Чуковского в свое время наверняка бы добавил: "Да что говорить, когда корней Иванович так и простится в шарж! И кто же лучше его понимает юмор!".

Владимир Глоцер