Крючков Павел: Чеховское небо

Галине Фёдоровне Щёболевой

Сейчас сяду писать о Чехове. Я Чехова боготворю, таю в нём, исчезаю, и потому не могу писать о нём - или пишу пустяки.

Корней Чуковский. Дневник,

[около 10 февраля], 1914 ¹

Чехов был моим открытием. Я написал теперь книжку о нём, она вышла в минувшем году, но мог бы написать её в минувшем веке, - так как многие из тех мыслей только теперь, в 67-м году, нашли выражение на бумаге...

Корней Чуковский.

Из последнего выступления по радио (август 1969)².

Осенью 1904, уже после смерти Чехова, 22-летний Чуковский начал набрасывать в дневнике беглые заметки о своём самом главном в жизни писателе. То были размышления молодого литературного критика о ненависти Чехова... к "чеховщине", то есть о затяжной, как сказано здесь, борьбе человека со своею душою, с тем, что поименовано "нирванной безжеланностью". "Странно, что этого никто не заметил. Ведь все его письма и большинство его книг - суть как бы летопись этой борьбы"³.

И - вдруг, словно бы прерывая самого себя, прямо на середину листа Чуковский выносит (видно, чтобы не забыть, не потерять!) - такое:

"Чехов как человек и поэт

Статья К. Чуковского".

После этой записи, воскрешающей в памяти название будущей книги об Александре Блоке⁴ в русской печати начинают одна за другой появляться статьи Корнея Чуковского о Чехове. Жанры разнятся: рецензии, юбилейные очерки, отклики на спектакли, научные исследования и предисловия к публикациям из чеховского наследия.

К 1917 количество таких публикаций перевалило за полтора десятка.

В советские годы новые труды Чуковского о Чехове также публиковались (поначалу скупо, а затем, с конца 1940-х, всё активнее). В 1958 он включает самостоятельную главу о писателе в сборник "Люди и книги", через два года выпускает в библиотечной серии журнала "Огонёк" тонкую книжку "Чехов", которую очень скоро переместит в свой известный ЖЗЛовский сборник портретов и этюдов "Современники".

Книга "О Чехове", упомянутая во втором эпиграфе к нашим заметкам, окажется последним прижизненным изданием Корнея Чуковского⁵. В начале 1970-х эту далеко не детскую книгу (с "говорящим" подзаголовком "Человек и мастер") ещё переиздаст "Детская литература".

А следующее, 3-е издание "О Чехове" появится уже только в новом веке - в 2007, в издательстве "Русский путь".

Увы, к этому времени Корней Чуковский, издавна возвращавший и открывавший Чехова соотечественникам (о чём подробнее - ниже), не по своей воле утратит завоёванный им статус чеховского "путеводителя" и окажется по отношению к современному чеховедению в положении маргинала. Автору настоящих заметок остаётся лишь надеяться, что положение это искусственное и что переизданная с сорокалетней отсрочкой заветная книга Чуковского о Чехове постепенно обретёт своих неравнодушных читателей в гуманитарной среде⁶.

Дневниковый же инскрипт-заголовок гипотетической статьи о Чехове, начертанный в дневнике 1904, стал в юбилейном чеховском году названием традиционной выставочной экспозиции в переделкинском Доме-музее Корнея Чуковского. Шесть стендов, разумеется, не смогли охватить многообразия заявленной темы, но некоторые "узловые сюжеты" были представлены. Перечислим их кратко.

Первый из трёх настенных стендов мы отдали, скрепив сюжет фотопортретами обоих писателей в своих рабочих кабинетах⁷, коллажам из сканированных изображений дореволюционных газетно-журнальных публикаций Чуковского о Чехове: от "Театральной России" и "Речи" до "Мира" и альманаха "Шиповник".

Второй - многочисленным "тематическим" пометкам Чуковского на томах Полного собрания сочинений и писем А. П. Чехова (М., ОГИЗ, 1944-1951)⁸.

Третий - под названием "Малые дела" - "странным сближениям" в человеческих судьбах обоих писателей: тут хлопоты и заботы Чуковского об "обычных людях"⁹, строительство сельской детской библиотеки, просветительство. Ниже в застеклённых выставочных коробах мы выложили три издания раннего критического сборника статей Чуковского "От Чехова до наших дней" (все - 1908), а рядом - избранные тома из собрания сочинений Чехова, открытые на форзацах, испещрённых пометками Чуковского (здесь порядковые номера отмеченных внутри того или иного тома страниц и ключевые слова к обозначаемым темам). И, наконец, - отдельные книжные издания К. Ч., посвященные Чехову (от 1960 - к 2007). Всё это, разумеется, иллюстрировано архивными фотографиями и живописными изображениями обоих писателей, сделанными в разные времена.

Можно уверенно утверждать, что личность и проза Чехова были для Чуковского, что называется, судьбоносным явлением. Это тянулось ещё из детства. Читая летом 1969 по радио свою последнюю работу - автобиографическое эссе "Как я стал писателем", Корней Иванович искусно выделил смысловой чеховский стержень в своей читательской и человеческой судьбе.

"Все жители нашего города (Одессы, где прошла юность Чуковского. - П. К.) - все как один человек - были для меня персонажами Чехова. Других людей как будто не существовало на свете. Все их свадьбы, именины, разговоры, походки, причёски, жесты, даже складки у них на одежде были словно выхвачены из чеховских книг. И всякое облако, всякое дерево, всякая тропинка в лесу, всякий городской или деревенский пейзаж воспринимались мною как цитаты из Чехова. Такого тождества литературы и жизни я ещё не наблюдал никогда. Даже небо надо мною было чеховское. <... > Когда в "Ниве", которую я в то время выписывал, появилась чеховская повесть "Моя жизнь", мне почудилось, что эта жизнь и вправду моя, словно я прочитал свой дневник, жизнь неприкаянного юноши девяностых годов. И когда я знакомился с каким-нибудь новым лицом, я мысленно вводил его в чеховский текст, и лишь тогда мне становилось понятно, хорош этот человек или плох. Чехов был для меня и моих современников мерилом вещей, и мы явственно слышали в его повестях и рассказах тот голос учителя жизни (выделено мной. - П. К.), которого не расслышал в них ни один человек из так называемого поколения отцов, привыкших к топорно-публицистическим повестям и романам..."¹⁰.

Несмотря на то, что Чуковский опубликовал в разные годы немало статей о Чехове и успел издать о нём книгу, его многолетнее исследование о Чехове так и не закончилось. Оно и не могло закончиться в прямом значении этого слова: Чехов был для Чуковского живым писателем.

... Его главная книга уже более года как вышла из печати, а он записывает у себя в дневнике летом 1968: "Вновь в тысячный раз читаю Чехова. <... > Мне пришло в голову написать главу о том, как он, начав рассказ или пьесу минусом, кончал её плюсом. Не умею сформулировать эту мысль, но вот пример: водевиль "Медведь" - начинается ненавистью, дуэлью, а кончается поцелуем и свадьбой. Для того, чтобы сделать постепенно переход из минуса в плюс, нужна виртуозность диалога. См. напр. "Дорогую собаку". Продает собаку, потом готов приплатить, чтоб её увезли"¹¹.

А сны, в которых Чуковский "встречался" с Чеховым? Вот он всю ночь разговаривает со своим учителем жизни¹²). А вот худой, измождённый Антон Павлович приглашает его прокатиться вместе в коляске, и рядом какая-то дама, называя Чехова "Антошей", советует "купить кадиляк". Чуковский, внутренне негодуя, осторожно целует у Чехова руку (Дневник, I960¹³).

И - из года в год, из месяца в месяц, как вопль, как заклинание: нужно, нужно, нужно писать о Чехове. Это - главное. "О! о! о! Сволочь я, что не пишу о Чехове" (Дневник, 1964¹⁴).

Автор современной биографии Чуковского в серии "Жизнь замечательных людей", на мой взгляд, очень точно назвала книгу "О Чехове" завещанием Корнея Ивановича¹⁵. Завещанием внимательному читателю.

Отрывочный характер настоящих заметок не позволяет мне подробно остановиться на том, почему многолетнее исследование Чуковского о Чехове не прижилось в багаже академической науки, не стало частью - хотя бы мемориальной! - современной "чеховианы". Если же говорить коротко, то предположим: "взрослый" Чуковский не освоен сегодняшними учёными, вероятно, потому, что его по сей день ошибочно числят по ведомству "популяризации". Между тем одна только часть Чуковского исследования - о бесконечном разговоре Чехова со своим читателем языком художественных образов, о той самой чеховской поэзии - могла бы стать темой отдельной научной работы.

Что же до популяризации и мемориальности, то сегодня можно напомнить, что именно Чуковский в душные "предоттепельные" годы открыл читателю живого Чехова. Недавно бывшая сотрудница литературно-драматической редакции Всесоюзного радио Татьяна Анчугова опубликовала воспоминания "Как я записывала Корнея Чуковского"¹⁶. Там, говоря о воздействии классики на аудиторию в то время, "когда всего боялись", о "воспитании свободного человека" в несвободные времена, она вспоминала и о радиопередачах Чуковского о Чехове, выходивших в эфир в конце 1950-х¹⁷.

"Сейчас у всех на слуху знаменитый чеховский афоризм "по каплям выдавливать из себя раба". Но мало кто знает, что первым произнёс эти слова во всеуслышание, на всю страну, Корней Иванович Чуковский. От Чуковского мы пошли к Чехову - искать их в собрании сочинений, а когда нашли, слышали голос Чуковского"¹⁸. Анчугова рассказала и о том, что Чуковский не боялся давать в эфир большие куски чеховских текстов, отрывки из его писем и записных книжек.

"Знамя" родилась внутренняя рецензия критикессы Н. И. Четуновой на рукопись статьи Корнея Чуковского "Чехов" (объёмом в 8 авт. листов). Там подробно и "со знанием дела" сообщалось, что работа Чуковского "искажает облик Чехова", "представляет прямую издёвку над марксизмом", что в ней "извращается, выхолащивается исторический смысл всего творчества Чехова". И что она вообще является преступной¹⁹.

текста книги 1967, тщательно прокомментированный свод ранних статей Чуковского о человеке и поэте. Именно тогда тема "Чехов и Чуковский" будет представлена во всей своей полноте и стереоскопичности.

Возможно, и книга "О Чехове" повернётся тогда к литературной науке своим не утратившим значения и по сей день новаторством²⁰.

Ровно сто лет тому назад, полемизируя с Мережковским, Корней Чуковский напечатал в "Мире" примечательную статью "Чехов и христианство", где в полный голос заговорил о чеховском лиризме, о чуде и преображении. В примечании критик оговорился, что эта статья - лишь "один из этюдов для большой картины"²¹, и сообщил, что в сокращенном виде он уже читал её перед началом спектакля "Три сестры" в "Новом Драматическом Театре". Откроем давнишнюю публикацию.

"Всё забудешь, и заглавие его вещей, и фабулу их, а сияние в душе останется, безымянное, беспредметное, как будто ты в кого-то влюбился, или прочитал свой забытый дневник (выделено мной. - П. К.), или вспомнил именины в детстве, - такой сверхъестественной силы лиризма я из русских писателей не знаю ни у кого. Не учуять в Чехове этого - значит не учуять в нём ничего. Он не только творит те или иные образы, не только создаёт типы, он ещё создаёт и творит из нас - себя, восстановляет свой душевный строй в каждом из нас. Он заставляет каждого из нас и в жизни писать чеховские рассказы. Он о Боге никогда не сказал ни слова, он всё говорил и говорил о селянке (в книге "Грядущий Хам" Мережковский возмутился, что на его слова о Боге, Антихристе и "слезинке замученного ребенка" Чехов заговорил вдруг о кулинарных талантах ресторатора Тестова. - П. К.), о самом простом и о самом обычном - об офицерах, о свадьбах, о чиновниках, о пожарах, о собаках, о зубных врачах, - но вы когда оставите его книгу, всё забудете, и собак и офицеров, и в душе унесёте одно: красоту, умиление, нежность, и такое какое-то приближение к Богу, какого не даст вам никогда самый пиетический трактат Мережковского. <... >

Когда читаешь эти вещи, без фабулы и без сюжета, почему-то, неизвестно почему, радость грустная, молитвенная о людях, о мире, о себе самом - такая, какой не знал никогда, вдруг обрадует тебя, неизвестно с чего, и смотришь: а щёки у тебя мокрые, и какое тебе дело тогда до какого-то маляра, до архиерея, - ты понимаешь: это обо всем, обо всех, и о Боге, и обо мне, и нужно иметь душу безнадёжно глухонемую, чтобы сказать, как сказал Мережковский, будто Чехов прошёл мимо Христа и его не заметил совсем. Вглядитесь в эту пьесу, которую сейчас вы увидите, да где же Христос, как не здесь. Да где же благословение малым сим, униженным и оскорбленным, как не здесь! Да где же осанна кротким и нищим духом, как не здесь. О, только отдайтесь покорно этому властному лиризму, и вы увидите, куда он вас приведёт"²².

Многолетне рассуждая об излюбленной теме чеховской "скрытности", Корней Иванович настойчиво утверждал идею чеховского "проповедничества". Назвав в письме к своему старинному знакомому (и критическому персонажу) Борису Зайцеву чеховскую биографию последнего "осиянной" (книга Б. Зайцева "Чехов" вышла в Нью-Йорке в 1954), Чуковский тут же возразил ему на полях этой книги карандашной пометкой. Прочитав в начале главы "Сахалин" зайцевскую фразу о Чехове "Проповедничества в нём не было", Корней Иванович яростно вывел: "Было!"

"Послание Чехова" - возможно, эта книга стала бы для него подлинно "совопросническим" чтением²³. Заметим, что книга Нины Александровны Дмитриевой оказалась, как и исследование Чуковского, последней работой в судьбе исследовательницы. В первой же статье, входящей в книгу ("Долговечность Чехова"), обозревая биографические издания о своём герое, Нина Дмитриева уделила место и поздней работе Корнея Чуковского: "После портрета, им нарисованного, можно только поражаться слепоте тех, кто находил Чехова "слабовольным", "инертным", "пассивным" и прочее"²⁴.

Не все ранние статьи Чуковского о Чехове вошли в его пятнадцатитомное собрание сочинений. Возвращаясь к теме чеховского проповедничества, к теме послания"О Чехове", опубликованный в "кадетской" "Речи" 17 (30) января 1910 года (текст выложен на веб-сайте "Отдав искусству жизнь без сдачи"²⁵).

"... И "Вишнёвый сад" тем-то и прекрасен у Чехова, что, не нужный в сущности ни Гаеву, ни Раневской, он тем самым и потому нужен их душе, нужен Богу, и эта самая "Москва, Москва", куда тянутся "Три сестры", тоже для всех нас драгоценна именно потому, что трём сёстрам там решительно нечего делать. И да не подумает кто-нибудь, что здесь обычная поэтическая бесцельность самоцельных вещей, которая делает столь любезными для поэтов всякие заброшенные усадьбы, "лишних" людей, покинутых женщин. Нет, здесь дело гораздо сложнее, здесь религия, здесь проповедь, и Чехов, как и всякий пророк, исподволь выстрадал это своё евангелие, медленно и трудно создавал его, и те, кто хотят в забытом, например, Фирсе из "Вишнёвого сада" или в покинутом Телегине из "Дяди Вани" видеть только нежный, поэтический образ, не знают и не понимают настоящего Чехова"²⁶.

Одной из самых первых "чеховских" публикаций Корнея Чуковского оказалась рецензия на воспоминания Ивана Бунина и Александра Куприна о Чехове (СПб., 1905). Статья "Воспоминания о Чехове" вышла в "Одесских новостях" 30 января 1905 в рубрике "Заметки читателя". Говоря о том, что на этих воспоминаниях остался благодарный "налёт чеховской личности", Корней Иванович подробно остановился на одном "щекотливом месте", казалось бы, очень близком к тому, о чём сам Чуковский ещё год назад писал в дневнике и с чего начинались мои заметки - на чеховском... равнодушии. Но речь шла уже не о синониме "нирванной безжеланности", о "наваждении чеховщины". Здесь речь шла о сердечном чувстве. "[Куприн] рассказывает, что при необычайной любви Чехова ко всему окружающему у него было всё же где-то на дне его характера - особое равнодушие, особое ровное чувство ко всему.

Здесь - в именно этой стороне его характера кроется то загадочное свойство его таланта, которое людям близоруким показалось "индифферентностью".

Мне хочется понять это "щекотливое" место так.

привлекательных. Всё одинаково манило его, и он становился любовником каждого пятна, каждой пылинки жизни... Такая вселюбовь сама уже подразумевает равнодушие и скрытность. Эти же свойства таились в основе духа у другого великого вселюбца, у Пушкина"²⁷.

Поставить своего современника рядом с бесконечно боготворимым поэтом - это надо знать Чуковского. Составляя в конце жизни сборник стихов Пушкина для юношества²⁸ (до сих пор, увы, не переизданный), Корней Иванович не решился написать к нему предисловие и открыл свой пушкинский томик сокращённою статьёй Гоголя "Несколько слов о Пушкине". Это - к слову.

Летом 1954, в день пятидесятилетия кончины Антона Павловича Чехова, Чуковский записал у себя в дневнике: "15 июля. Пятьдесят лет со дня смерти Чехова. Ровно 50 лет тому назад, живя в Лондоне, я вычитал об этом в "Daily News " и всю ночь ходил вокруг решётки Bedford Square'а - и плакал как сумасшедший - до всхлипов. Это была самая большая моя потеря в жизни. Тогда же я сочинил плохие, но искренне выплаканные стихи: " Ты любил её нежно, эту жизнь многоцветную ", то есть изложил в стихах то самое, что сейчас (сегодня) изложил в "Литгазете" (в статье "Великий жизнелюбец" -П. К). Прошло 50 лет, а моя любовь к нему не изменилась - к его лииу, к его творчеству"²⁹"многоцветный" пришёл из этих стихов в рецензию на воспоминания Куприна и Бунина о Чехове.

Завершая эти заметки, я, пожалуй, осмелюсь републиковать здесь эти "плохие, но искренне выплаканные стихи", тем более что они не вошли в книгу "Корней Чуковский. Стихотворения", составленную первым биографом Чуковского Мироном Петровским и выпущенную в 2002 в санктпетербургской "Новой библиотеке поэта". Правда, они не вошли туда сознательно. "Расширение круга известных читателю произведений едва ли способно изменить поэтическую репутацию Чуковского: его сказки и стихи для детей всегда будут главным и принципиально новым вкладом в русскую поэзию"³⁰, - справедливо написал составитель.

Тем не менее эпитет "плохие" смущать нас не должен: пейзажно-любовная лирика Корнея Чуковского, рассыпанная по периодическим изданиям начала века, была и вправду "плохой", если под "плохостью" понимать схожесть со всеми средними лирическими поэтами тогдашней эпохи сразу. Однако для нашей темы особую роль играет именно вторая часть определения: "искренне выплаканные". Стало быть, о 22-летнем Чуковском эти стихи скажут нам, возможно, не меньше, чем об отношении Чуковского к Чехову. Итак, опубликованное в петербургской "Театральной газете" стихотворение называлось "Памяти Чехова" и было подписано инициалами "К. Ч.":

Без надежды пред ней ты молился в тиши,
Без рыданья принёс ты ей грусть беззаветную
Стыдливо прекрасной души.
Как сияньем заката - печалью повитая,

Как напетая песня, как радость забытая,
Как могила неведомо чья.

И из сердца великого, сердца влюблённого
По капле, по капле сочилася кровь.

Без надежды просила любовь.

И стыдливо душа невозможного чаяла,
Минуте о вечном молясь,
И в сияньи вечного радостно таяла,


Как покорного вечера благоухание,
Как безропотно-грустный закат,
Как весенней любви, как любви трепетанье,
Как первой любви аромат³¹.

В 1966 писатель Лев Успенский (1900-1978) обратился с письменным вопросом к знаменитому детскому писателю, а не заимствованы ли прозвища крокодильчиков Тотоши и Кокоши (в "Крокодиле" и "Мойдодыре") у чеховских племянников Николая и Антона? В ответном письме³² Корней Иванович подтвердил: да, он действительно использовал домашние имена детей Александра Павловича Чехова для своих первых волшебных поэм.

А в послесловии к двухтомным сочинениям Корнея Чуковского (М., 1990) писатель и литературовед Валентин Берестов остроумно заметил, что "легче найти Чуковского в его учителях, чем этих учителей - в Чуковском""Купила лошадь сапоги, / Протянула ноги, / Поскакали утюги/ В царские чертоги. - Черновик "Федориного горя"? Нет, стихи А. П. Чехова, все шутливые экспромты которого словно бы вписаны не в альбомы знаменитых дам, а прямо в "Чукоккалу" как дружеские пародии на автора "Крокодила " и "Мойдодыра""³³.

П. М. Крючков

1 Чуковский К. И. Дневник. 1901 - 1921. // Чуковский К. И. Собр. соч. В 15 т. М.: Терра-Книжный клуб, 2006. Т. 11. С. 189.

2 Цитирую по дословной расшифровке сохранившейся звукозаписи (см. CD-mp3 "Корней Чуковский. Звучащее собрание сочинений". Составитель JI. Шилов, редактор П. Крючков. ГЛМ, 2004).

4 Чуковский К. И. Александр Блок как человек и поэт. Пг.: Изд-во т-ва А. Ф. Маркс, 1924. Примечательно, что у будущей книги Чуковского "Рассказы о Некрасове" (1930) был схожий вариант названия - "Некрасов как человек и поэт".

5 Чуковский К. И. О Чехове. М.: Художественная литература, 1967.

6 Таковым, насколько мне известно, оказался незадолго до своей кончины Александр Солженицын, перечитавший книгу "О Чехове", изданную в "Русском пути". А на сайте Московского театра "Мастерская Петра Фоменко" можно увидеть телеинтервью заслуженной артистки России Галины Тюниной, которая на вопрос, что она сейчас читает, назвала "живую", как она выразилась, книгу Корнея Чуковского "О Чехове", которую взяла с собой на гастроли (передача "Стенд" екатеринбургского телевидения, март 2008). Последняя работа Чуковского попала и в блогосферу: режиссер-аниматор Михаил Алдашин (Живой журнал "для неторопливых") рекомендует и читать и слушать "Старого радио" - "чеховиану" Корнея Ивановича. "Ничего лучше я о Чехове пока не читал и не слышал (да простят меня знатоки)" (http://aldashin.livejournal.com/468312.html; запись от 11 января 2011).

Вместе с тем, ответ на мой недавний вопрос коллеге А. П. Чудакова (многолетнего отв. редактора сборников "Чеховиана" и автора одной из биографий Чехова): присутствует ли Корней Чуковский в научном чеховском поле, - не оказался утвердительным. См. также наши публикации об издании 2007: "Большой Чуковский" ("Новый мир", 2007, № 12) и "Завещание Чуковского" ("Фома", 2008, № 1).

7 Чехов в Мелихове, Чуковский в Куоккале.

8 В экспозиции представлены наиболее выразительные из них. Например, в письме Чехова - М. О. Меньшикову (от 28 января 1900). Чуковский подчёркивает синим карандашом следующее: "Лейкин вышел из моды. Место его занял я". И на полях пишет: "Он и не знал, что он занял место Тургенева, Толстого". Некоторые чеховские слова и выражения Чуковский выделил с помощью собственного "клише" - "От 2 до 5"; так обозначена фраза "Мама, из чего сделана молния?" и типичный чеховский неологизм "размокропогодился". Наконец, чеховские характеристики некоторых персонажей Чуковский ассоциирует со своими знакомыми. Так, напротив "портретного" пассажа из "Рассказа неизвестного человека" ("Лицо у него было холёное, потёртое и неприятное"), Корней Иванович отметил: "Таков Вл. Набоков".

9 В архиве Чуковского сохранилась папка читательских писем под названием "Нужда. Советский быт". Некоторые из наиболее красноречивых посланий и просьб о помощи представлены в экспозиции.

11 Чуковский К. И. Дневник. 1936-1969. // Собр. соч. В 15 т. Т. 13. С. 502.

12 Там же. С. 159.

13 Там же. С. 292-293.

14 Там же. С. 397.

16 Анчугова Т. Отзвуки серебряного века и другие впечатления жизни. М.: СОЛО, 2005. С. 150-151.

17 Судя по дневнику Чуковского, эти радиовыступления были горячо оценены Борисом Пастернаком. "3 февраля [1958]. Был у Пастернака. Он лежит измождённый - но бодрый. Перед ним том Henry James. Встретил меня радушно - "читал и слушал вас по радио - о Чехове <...> и вы так много для меня... так много..." - и вдруг схватил мою руку и поцеловал" (Корней Чуковский. Дневник. 1936-1969. // Собр. соч. В 15 т. Т. 13. С. 251.).

18 Анчугова Т. Указ. соч. С. 151.

19 Сердечно благодарю Е. Б. Ефимова, познакомившего меня с этим документом из собрания РГАЛИ.

художественной критике, к критическому рассказу (так назывался сборник его статей 1911). Он построил своё научно-биографическое исследование о Чехове по законам романа, создал героя и ввёл в повествование самого себя, разоблачил устоявшиеся мифы и, опираясь на бессознательные приемы в писательском мастерстве Чехова, реконструировал его психологический портрет, - обращаясь к такому не литературоведческому понятию, как душа писателя. Одни только включения в ткань книги - стихи Бунина, Пастернака и Блока, эпиграфы из Достоевского и Пушкина - заслуживают отдельного разговора.

21 Чуковский К. И. Чехов и христианство // Собр. соч. В 15 т. Т. 7. С. 487.

23 Дмитриева Н. А. Послание Чехова. М.: Прогресс-Традиция, 2007.

24 Дмитриева Н. А. Указ. соч. С. 55.

25 http://www.chukfamily. ru; основатели и модераторы Юлия Сычева и Дарья Авдеева. Работу сайта поддерживает Елена Цезаревна Чуковская.

26 http://www.chukfamily.ru/Kornei/Critica/critica_new.php?id=13.

28 А. С. Пушкин. Стихотворения. Составил Корней Чуковский ("Поэтическая Библиотечка Школьника"). М.: 1968.

29 Чуковский К. И. Дневник. 1936-1969. // Собр. соч. В 15 т. Т. 13. С. 172.

Об этом же, но несколько другими словами, в начале 1960-х написал Чуковский в письме к своей старинной знакомой, бывшему секретарю издательства "Всемирная литература" Вере Александровне Сутугиной-Кюнер (1892-1969). "О смерти Чехова я узнал в Лондоне, и до сих пор помню ту чугунную решётку на Рассель Сквере, о которую я бился головой, когда в газете Daily News увидал две телеграфные строчки, что умер в России некий Tchekov (очевидно, так и было написано в газете; Чехов как известно, умер в германском Баденвейлере. - П. К.), - и хотя с тех пор у меня умирали дети, умерла жена, но никогда я не испытывал такого страшного сиротства, такого отчаяния, как от этой краткой телеграммы. Некому было сказать, не с кем было поплакать вместе. И в России к нему было такое же равнодушное отношение - долго, десятки лет. И только теперь обнаружилось, что он оттеснил всех Горьких, Короленок, Гариных, Гаршиных - и встал рядом с Гоголем и Пушкиным, как их достойный собрат" (Архив Е. Ц. Чуковской. Печатается по машинописи).

31 К. Ч. Памяти Чехова //Театральная газета. СПб., 1905. № 27. С. 442. Сердечно благодарю П. Е. Фокина, обнаружившего эту публикацию в собрании чеховских материалов (альбомы Александра Жукова; архив ГЛМ) и заведующего книжными фондами Государственного Литературного музея А. Ю. Бобосова.

32 Чуковский К. И. Письма. 1926-1969 // Собр. соч. В 15 т. Т. 15. С. 594.

33 Берестов В. Корней Чуковский. // Чуковский К. И. Сочинения в двух томах. Том II. Критические рассказы. М.: Издательство "Правда", 1990. С. 605.