Кустова А.В.: Советская цензура детской литературы на примере произведений К. И. Чуковского

Литература, адресованная "будущим строителям коммунизма", всегда была объектом особенно пристального и настороженного внимания. Уже в первой инструкции верховного цензурного ведомства - Главлита, созданного в 1922 г., цензорам предписывалось "из детской и юношеской литературы разрешать к изданию лишь литературу, способствующую коммунистическому воспитанию". Согласно этой же инструкции, Главлит запрещал издание и распространение произведений, содержащих агитацию против Советской власти; разглашающих военную тайну республики; возбуждающих общественное мнение; возбуждающих национальный и религиозный фанатизм; имеющих порнографический характер. Под все вышеперечисленные запреты попали произведения Корнея Ивановича Чуковского…

Сказка "Крокодил" публиковалась в приложении к журналу "Нива" "Для детей" в № 1-12 за 1917 год под названием "Ваня и Крокодил". Началась публикация при царе, продолжилась между Февральской и Октябрьской революциями и закончилась при Советах. В 1919 году издательство Петросовета опубликовало ее отдельной книжкой под названием "Приключения Крокодила Крокодиловича". До 1925 года книги Чуковского издавались свободно и встречались восторженными откликами критики, которые в середине 1920-х годов сменились нападками.

"В Гублите мне сказали, что Муха есть переодетая принцесса, а Комар - переодетый принц!.. Этак можно сказать, что Крокодил - переодетый Чемберлен, а Мойдодыр - переодетый Милюков. Кроме того, мне сказали, что Муха на картинке стоит слишком близко к комарику и улыбается слишком кокетливо. Возражают против слова "свадьба". Это возражение серьезное. Но уверяю Вас, что муха венчалась в ЗАГСе. Ведь и при гражданских браках бывает свадьба… Мне посоветовали переделать "Муху". Я попробовал. Но всякая переделка только ухудшает ее… Да и к чему переделывать? Чтобы удовлетворить произвольным и пристрастным требованиям? А где гарантия, что в следующий раз тот же Гублит не решит, что клоп - переодетый Распутин, а пчела - переодетая Вырубова?" Это отрывок из письма Чуковского начальнику ленинградского Главлита И. А. Острецову, занесенный в дневник писателя 6 августа 1925 года. Именно в эти годы была объявлена непримиримая война "чуковщине". Целая армия учителей, журналистов, литературных критиков и цензоров набросилась на произведения Чуковского, обвиняя автора во всех смертных грехах. "Среди моих сказок не было ни одной, которой бы не запрещала бы в те давние годы та или иная инстанция, пекущаяся о литературном просвещении детей", - писал К. И. Чуковский в книге "От двух до пяти".

"Крокодил" в советской педагогической литературе рассматривалась как, ни больше ни меньше, "одно из самых сильных орудий социального воспитания". Поэтому не удивительно, что очень скоро последовало предложение "вырвать это орудие из рук буржуазных идеологов".

"Резолюцию Общего собрания родителей Кремлевского детсада" под названием "Мы призываем к борьбе с "чуковщиной". Они призвали объявить бойкот сказкам Чуковского, особенно в "переживаемый страной момент обострения классовой борьбы", когда "мы должны быть особенно начеку и отдавать себе ясный отчет в том, что если мы не сумеем оградить нашу смену от враждебных влияний, то ее у нас отвоюют враги. Поэтому мы, родители Кремлевского детсада, постановили: не читать детям этих книг, протестовать в печати против издания книг авторов этого направления государственными издательствами. Призываем другие детские сады, отдельных родителей и педагогические организации присоединиться к нашему протесту…" За воспитание подрастающего поколения тогда отвечали педологи. Один из авторов "педологического сборника" "Сказка и ребенок", вышедшего в 1928 году, З. К. Столица задается вопросом о причинах странного успеха "Приключений Крокодила Крокодиловича": "Несомненно, поэма эта антипедагогична, а, между тем, ее звучный стих, ее юмор и какие-то другие достоинства пленяют ребят, находят сторонников среди педагогов и дают некоторое объяснение тому, что отдельные места наперерыв цитируются наизусть, некоторые эпизоды вызывают взрывы смеха и восторженные восклицания".

Переизданию сказки в начале 1928 года предшествовала цензурная эпопея "Крокодила", которую восстановил в дневнике Чуковский. "Задержан в Москве Гублитом и передан в ГУС <Государственный Ученый Совет при Наркомпросе> - в августе 1926 года. Разрешен к печати Ленинградским Гублитом 30 октября 1927 г., после 4-месячной волокиты. Но разрешение не подействовало, и до 15 декабря 1927 г. книжку рассматривал ГУС. Я был у Кр<упской>. Она сказала, что я вел себя нагло. А 15 декабря разрешили - но в последний раз - и только 5000 экземпляров. 21 декабря Главлит, невзирая на ГУС, окончательно запретил "Крокодила". 23 декабря оказалось, что не запретил окончательно, но запретил "КРУГУ". Отказано. Тогда же - в "Молодую гвардию", не купит ли она <…> 27. XII. в шесть час. вечера на комиссии ГУСа разрешено 10000 экз. "Крокодила".

Заключительным в дискуссии о сказках Чуковского все же стало веское слово Н. К. Крупской, председателя научно-педагогической секции ГУСа и Главполитпросвета. 1 февраля 1928 года в "Правде" была напечатана статья, где она строго спрашивала: "что вся эта чепуха обозначает? Какой политический смысл имеет? Какой-то явно имеет… Я думаю, что "Крокодила" нашим ребятам давать не надо, не потому, что это сказка, а потому что это буржуазная муть". Такой авторитетный отзыв верной соратницы покойного вождя повлек за собой оргвыводы. Детские книги Чуковского тотчас же стали изымать из библиотек, цензоры стали запрещать очередные их переиздания.

"Многоуважаемый Павел Иванович! Ленинградский Гублит ни с того ни с сего запретил четвертое издание моего "Бармалея". Чем "Бармалей" хуже других моих книг? Всяких мошенников пера и халтурщиков, кропающих стихи для детей, печатают беспрепятственно, а меня, "патриарха детской книги", теснят и мучают. Право же, эта жестокость бессмысленна". Но даже всесильный Павел Иванович, главный цензор страны, не помог, а скорее всего, не захотел помочь: он чутко держал нос по ветру, а ветер дул явно не в сторону Чуковского. Он пробовал отстаивать свои права, обратился за помощью к И. А. Острецову, но тот ему объяснил: "Да неужели Вы не понимаете? Дело не в какой-нибудь книжке, Не в отдельных ее выражениях. Просто решено в Москве - подсократить Чуковского, пусть пишет социально полезные книги. Так или иначе, не давать вам ходу…"

Коллегия отдела печати северо-западного бюро ЦК ВКП(б) подготовила обзор детских книг, выпущенных ленинградскими издательствами в 1926 году. Особые претензии вызвала продукция крупнейшего частного издательства для детей "Радуга", "идеологически выдержанная на 41 процент, невыдержанная на 59. К последним нужно отнести некоторые книги Чуковского, которые удачны и приемлемы по ритмическому легкому стиху, но совершенно неудовлетворительные идеологически. Укажем хотя бы на "Муркину книгу", рассчитанную, очевидно, на детей вроде Мурочки, родители которых и они сами привыкли получать все блага жизни без всякого труда, которым даже и бутерброды с краснощекой булочкой сами в рот летят… Педагогически неприемлема книга "Бармалей" того же автора, запугивающая детей разбойниками и злодеяниями ("В Африке злодей, в Африке ужасный Бар-ма-лей…").

"Весна в лесу" Алексея Чапыгина: "Литература рассчитана на ребенка из интеллигентной семьи. Описывая весеннюю природу, автор говорит: "Ушло солнце, и небо стало другое, темнее, шелковое, как мамино платье". Очевидно, что пущенный для усиления эффекта образ "мамино шелковое платье" не рассчитан на ребенка из рабочей или крестьянской среды".

Еще анекдотичнее звучит такой пассаж партийного обзора: "В сборнике "Советские ребята" помещено произведение со стихами такого содержания:

Диван, чемодан, саквояж,
Картину, корзину, картонку

 

". Автор и произведение не названы, но ясно, что речь идет о стихотворении С. Я. Маршака "Багаж", в котором была усмотрена клевета на советские железные дороги. Еще во времена Николая I граф Клейнмихель требовал, чтобы любая публикация, касающаяся деятельности Министерства путей сообщения, была подвергнута дополнительной предварительной цензуре. История повторяется… При чтении опубликованных бюллетеней Главлита многие факты воспринимаются сейчас как абсурдные. В те годы придирчивость цензуры часто вызывали тексты, вовсе не претендовавшие на подрыв устоев. Но в том-то все и дело, что тоталитарная цензура не делает различия между главным и второстепенным, существенным и маловажным. На ее цензурных весах одинаковы и действительно криминальный "антисоветский" текст, и опечатка в кроссворде или курьезный оборот речи при переводе. Главная ее задача - устрашение всех пишущих, порождение тотального страха, воспитание писателей-конформистов и изоляция неугодных власти авторов. Можно так обозначить принцип работы тоталитарной цензуры: сам факт запрещения важнее, чем содержание запрещаемого текста. Другими словами, определяющее значение имеет репрессия как таковая (это касается и массового физического уничтожения людей).

Кустова А. В.