Латынина Алла: Музей отчаяния

Время-MN
03. 04. 2002

Вообще-то он родился 31 марта. Но день рождения праздновал 1 апреля. Да и в самом деле - многоликому, лукавому Корнею куда более пристало родиться в один день с Гоголем, в двусмысленный день мистификаций.

В переделкинском музее писателя 1 апреля - день открытых дверей, о чем извещает плакат. О том, что в юбилей (все же 120, лет со дня рождения) планируется "круглый стол", посвященный судьбе детской библиотеки, плакат умалчивает, но меня заблаговременно известил об этом телефонный звонок.

Обветшавшие комнаты библиотеки, некогда полной детей, а теперь пустующей, отстраненно рассматривают взрослые люди, созванные музеем и отделом культуры Ленинского района Московской области с благой целью - спасти библиотеку.

Интересно, как бы отнесся к этим планам сам Чуковский? Ему была присуща некоторая доза фатализма. Кстати, дни рождения частенько становились поводом для его проявления.

Вот, к примеру, дневниковая запись: "День моего рождения. 1 апреля 1946 года. У Чехова в "Чайке" к моему 64-летию: Дорн: Выражать недовольство жизнью в 62 года, согласитесь - это не великодушно. Сорин: Какой упрямец. Поймите. Жить хочется! Дорн: Это легкомыслие. По законам природы всякая жизнь должна иметь конец".

А первого апреля 1955-го, в день 73-летия, Чуковский записывает в "Дневнике", что вести его уже незачем, ибо делал он это не для печати, а для того неведомого себя, каким человек становится в более поздние годы, "а теперь более поздних лет для меня уже нет".

Однако их оказалось не так уж мало - он прожил до восьмидесяти семи. Все, кто вспоминает его в эту позднюю пору, удивляются его невероятной активности. Положение патриарха делает осторожного Чуковского бесстрашным. Он хлопочет за Зощенко, посылает ему деньги, зовет погостить в Переделкине, заступается за Бродского, предлагает кров Солженицыну в самое тяжелое для него время - когда КГБ в 1965 году захватил архив писателя и ему грозил арест.

пишет секретарь Чуковского Клара Лозовская, "пришел к Корнею Ивановичу и попросил у него книгу, которая научила бы его стать богатырем... Следом потянулась цепочка мальчиков и девочек, тоже требовавших книг".

Тут не совсем ясно, как решился маленький Слава войти в дом к почтенному писателю, а также неясен механизм распространения слухов среди детей. Но как бы то ни было, Чуковский поставил на террасе этажерку, заполнил ее детскими книгами и поручил своей племяннице выдавать их. Меж тем детей становилось все больше и больше.

Возникла мысль - построить для них библиотеку. В 1957 году идея стала наконец осуществляться. Не без сложностей.

Построить за свои деньги библиотеку, школу, больницу мог позволить себе барин-филантроп в своей усадьбе, просвещенный купец - в родном городе. Советская власть к благотворительности относилась подозрительно. "Чем объяснить враждебность Литфонда к моему делу?" - недоумевает Чуковский, удивляясь, что литфондовское начальство не только "демонстративно уклоняется от помощи", но еще вставляет палки в колеса. А финский домик, после многих сложностей (не забыли про дефицит строительных материалов?) доски, двери, потолки, окна сложены на участке, беспощадный дождь поливает их, строительный сезон проходит, разрешения на стройку нет, Литфонд ссылается на Кунцевский райсовет (он, мол, препятствует), райсовет - на Литфонд. Заколдованный круг.

Я как-то задавала вопрос Елене Цезаревне Чуковской, в ту пору, когда Литфонд чинил всяческие препятствия созданию музея, а она за это самоотверженно боролась, почему Корней Иванович не выкупил у Литфонда дачу. Был какой-то период, когда это можно было сделать, и сумма была не столь уж велика. Во всяком случае, сопоставима с той суммой, что ушла на постройку библиотеки. И никто бы тогда не смел требовать от наследников Чуковского "освободить помещение", не возникала бы угроза, что судебные исполнители выкинут на улицу вещи и книги писателя ( как то было сделано с вещами и книгами Пастернака).

Но любовь к детям и потребность в их обществе была, конечно, искренней. Никто не неволил его устраивать на своем участке костры, созывая окрестных детей и приглашая выступить на празднике знакомых поэтов, писателей, актеров, никто не неволил строить библиотеку, просить книги с автографами, украшать стены рисунками художников, водить туда друзей и знакомых, самому ходить чуть не каждый день. Испытывать разочарование, наконец: "Библиотека приводит меня в отчаяние. Я отдал ей столько души, убрал ее как игрушку, отдал огромные деньги, которых в то время было у меня не так уж много - но дети кажутся мне грубыми, тупыми, тусклыми - не лучше родителей". Это из записи от 17 февраля 1958 года. Однако проходит состояние "тоски и отчаяния", и Чуковский вновь обдумывает, как заниматься детьми, ставя это занятие едва ли не выше писательства.

Какие бы препятствия ни чинили вначале местные власти маленькой сельской библиотеке, она была жива, поскольку жив был читатель. Окрестные деревни были полны детей, телевизор еще не отучил их читать, компьютера не было и в помине, книжный дефицит манил в библиотеку, идеологический прессинг косвенно оказывал детской литературе большую услугу - туда уходили хорошие поэты и прозаики для заработка (а профессиональная честь не позволяла им халтурить). Сегодня этого читателя нет. И таких детских писателей, тоже нет. И какие бы увлекательные планы "работы с читателем" ни выдумывались, прошлого все равно не вернешь. Не лучше ли понять, что небольшой домик, построенный Корнеем Чуковским, - по сути, давно уже не столько действующая сельская библиотека, сколько музей. И самое лучшее, что тут можно сделать, - это придать библиотеке соответствующий статус, благо искать квалифицированных музейщиков за тридевять земель не надо - вон они, рядом, через заборчик, устраивают выставки, ведут экскурсии, поддерживают жизнь дома Чуковского...

Алла Латынина