Приглашаем посетить сайт
Грин (grin.lit-info.ru)

Любош С.: Корней Чуковский (Критический шарж)

Слово
24 ноября 1908

1

Корней Чуковский повествует о себе:

- Каждый писатель для меня вроде как бы сумасшедший.

Особый пункт помешательства есть у каждого писателя, и задача критика в том, чтобы отыскать этот пункт.

И дальше:

- Художник, как всякий помешанный, обычно скрывает свою манию от других. Он ведет себя, как нормальный, и о вещах судит здраво. Но это притворство. Только умейте подойти к нему, и он откроет вам по секрету, что он, например, петух, и захлопает руками, как крыльями, и, пожалуй, шепнет вам на ухо: кукуреку.

И еще дальше:

- Пинкертоном должен быть критик; он выслеживает в художнике то, чего художник порою и сам не замечает в себе. А для этого сколько хлопот, беготни, переодеваний, подглядываний, сколько суетливой и настойчивой работы!*

Осип Дымов повествует о каком-то курорте:

- Куры там содержатся в клетках и кормят их арбузами. Петухи почему-то не поют. Море не выше колена. Есть луг, но на него строжайше запрещен вход коровам. Курорт - это общедоступная деревня, в которой есть электрические звонки. Природа там исправлена и приспособлена настолько, что не беспокоит.

Думаю, что на этом курорте читают исключительно Корнея Чуковского.

Корней Чуковский - курортный гений, "приспособленный настолько, что не беспокоит".

У Корнея Чуковского красивые мысли и острые фразы, но они "содержатся в клетках и кормят их арбузом".

"Петухи почему-то не поют", но писатели нередко кричат кукуреку.

Корней Чуковский остроумен, порою зол; глубок, но на секунду.

"Есть луг, но на него строжайше воспрещен вход коровам".

Книга Корнея Чуковского "От Чехова до наших дней" - интересная книга, но разве русский читатель, привыкший к Белинскому, Добролюбову, Писареву, - теперь навсегда поселился на курорте?

2

Корней Чуковский фанатик. Но фанатизм у него короткий, коротенький, в три строки. "Приспособленный настолько, что не беспокоит".

Корней Чуковский жалуется:

- Наше время замечательно совершенным отсутствием фанатизма… Фанатизм погиб. Все согласились со всеми. Ничего не отрицают и ни над кем не смеются.

Большевики полюбили Чехова. Блок похвалил сборники "Знания". "Нива" напечатала Рукавишникова. "Русское Богатство" согласилось с Розановым - фанатизм погиб и наступило короткомыслие. Вместо журнала - альманах; вместо системы - адогматизм; вместо книги - газета; вместо критики - фельетон Чуковского, то есть вещи, может быть, и культурные, но коротенькие, хрупкие, ненужные, ибо где же гарантия, что наша культура так уже окрепла, что мы можем жить без фанатизма, без упрямой, долбящей одно и то же, узкой, но длительной мысли?

3

Жил-был на Руси некий фанатик.

В беспредельном своем фанатизме он не щадил себя.

Он ненавидел мещанство и с непритворным ужасом и отвращением говорил о "Ниве" как о непревзойденном образце мещанской журналистики и - сотрудничал в "Ниве".

Он с негодованием говорил о "Понедельниках" как о фальсификации радикальной прессы и - самые яркие статьи свои печатал в "Понедельниках" и оставался их постоянным и неизменным сотрудником.

И он преспокойно будет сотрудничать в "Ниве", писать в "Понедельниках", а если пойдет в "Русскую Мысль", то отлично уживется и с Мережковским.

О, они отлично понимают друг друга, писатели и их критики! Они знают, что нужно только не слишком верить друг другу, и все пойдет хорошо.

Одни пишут рассказы, романы, статьи. Другие пишут об этих писаниях хлесткие критические фельетоны - и ни в чем не сказывается так наша нефанатическая эпоха, как именно в таких отношениях писателей и их ценителей.

4

Корней Чуковский талантлив, порою проницателен и почти всегда остроумен. У него есть страницы, которые со временем быть может попадут в хрестоматию, и которые были бы еще лучше, если бы они не были "приспособлены настолько, чтобы не беспокоить". Чуковский умеет кокетничать с читателем, и это ему к лицу. И всегда будто говорит: я знаю что-то очень важное, только не скажу ни за что. А то, что я говорю, пустяки, но на самом деле… и делает загадочное лицо.

И все это очень мило, очень остроумно, очень пикантно. Но сегодня мило, завтра мило, послезавтра мило, а послепослезавтра хочется попросить милого Корнея Чуковского:

- Милый, сделайте милость, перестаньте быть таким милым.

Тебя б я более любил, Когда б ты менее был мил.

И не столько думается о Чуковском, сколько о чуковщине вообще.

Кому это понадобилось, чтоб петухи не пели, а чтоб писатели кричали кукуреку, чтоб к литературе подходили с приемами Ната Пинкертона, чтобы в художниках видели непременно сумасшедших и подглядывали за ними в замочную скважину?

Вот талантливый критик, а что из него сделали? Растрепали волосы, загримировали опереточным злодеем, научили кокетничать, "приспособили настолько, чтобы не беспокоил", дали фанатизму на три строки и сарказму на пять - и пустили в люди.

И одно он умеет: претворять всякое, и ужасное, и радостное, и громадное, и маленькое явление жизни в нечто очень пикантное, очень коротенькое, остроумное и милое до чрезвычайности.

Ибо какой-то новый появился читатель - гомеопатический. Он требует от писателя и пафоса, и проницательности, и фанатизма, и мистики, и религии, и чтобы смешно было, и чтобы была философия, но все это в трех словах, и непременно сразу, не очень осязательно, не очень вразумительно, а главное, подешевле.

Как и все в городе, - слова подешевели. Что-то фатальное есть в творениях Чуковского, они до странности лишены глубины и часто, если Чуковскому хоть на минуту изменяет вкус, становится очевидно, как мало в них внутренней ценности. Мучительно читать то, что он писал о смертной казни, независимо даже от цензурных искажений.

Свои очерки Чуковский выпускает на люди в таком пестром наряде, с такими веселыми бубенчиками; они так чудесно пляшут кэк-уок, они так изысканно-развязны; они так забавны, фамильярны, находчивы, блестящи, что, право, иной раз забываешь спросить об этих ловких фельетонах:

- Да полно, умны ли они? Глубоки ли они? Интересны ли они сами по себе, вне манер, вне кэк-уока, вне растрепанной прически?

Итак, поверхностность чувства, торопливость образов, изменчивость, хаотичность, ослепительность внешности, подделка ума остроумием, оригинальной мысли - оригинальной фразой.

Впрочем, есть у и Чуковского строки несомненной глубины, строки ума несомненного.

статьи А. Е. Редько ("Русское Богатство", IX, 907) о Сергееве-Ценском. Это цитата из статьи г. Горнфельда о Скитальце и его "огарках", цитаты из Андрея Белого, из Антона Крайнего и др.

Есть, наконец, множество прекрасно подобранных цитат из разбираемых авторов.

Новая читательская волна хлынула в литературу; полуобнаженные, полуобразованные, раздраженные верхами городской цивилизации, взращенные на асфальте и воспитанные газетными передовицами, эти люди требуют для себя маленькой, едкой, щекочущей гомеопатической словесности.

5

Корней Чуковский и есть их "представитель", их, так сказать, коммивояжер.

Возьмите любой из книги "От Чехова до наших дней" очерк.

Выступает сразу - "каждый писатель" "вроде как бы сумасшедший".

"Всякий критик", "должен сделаться поистине хорошим Пинкертоном" и должен "подглядывать и подслушивать".

"Горький - мещанин с головы до ног".

"По-моему, Горький - сын консисторского чиновника; он кончил Харьковский университет и состоит в должности ну хоть бы кандидатом на судебные должности".

И до сих пор живет при родителях и в восемь часов пьет чай с молоком и бутербродами, в час завтракает, а в семь обедает. От спиртных напитков воздерживается: вредно.

По воскресным дням посещает кинематограф.

И такая аккуратная жизнь, натурально, отражается на его творениях".

- Горький - Уж, которого русское общество приняло за Сокола.

- Санина написал "не могущий и не хотящий, а все-таки лезущий" человек.

- Отсутствие сказуемого - не грамматическая трагедия, а душевная.

- Сомневаться в бытии г. Чулкова у меня нет никаких резонов. На отдельной странице его новой книги, торжественно, как на могильной плите, изображено:

Книга "Весна на Севере" и т. д.

- Семен Юшкевич отличается "склонностью к чужим кошелькам".

- Федор Сологуб - поэт сквознячка.

- Зайцев - поэт сна.

- Воистину, г. Мережковский есть "тайновидец вещи".

- Брюсов - поэт прилагательных.

6

Что хорошего, например, в критических статьях Белинского, который сотни страниц посвящал одному писателю, или в огромной статье Добролюбова "Темное царство", трактующей об одном Островском.

Гораздо лучше составить одну небольшую книжку обо всех писателях и сказать: "Мережковский - тайновидец вещи", "Горький - мещанин с головы до ног", "Блок - поэт Невского проспекта", "Федор Сологуб - поэт сквознячка".

Такой-то прием и называется импрессионизмом, и это был бы очень хороший прием, если бы из-под него не выглядывала физиономия его несомненного "заказчика", взыскующего щекотки и вовсе не желающего ради нее пускаться в длинные рассуждения.

Заказчик требует быстроты и ловкости - к этому приучил его городской асфальт. Он развращает удобством и доступностью духовных переживаний, он привык к мельканию городских толп и газетных событий, уличных женщин, и тысячи вывесок, и от литературы он требует того же: мелькай!

- Левитан - скорбящий интеллигент 90-х годов, и каждый кустик у него будто читал Чехова, а Зайцев - поэт "воблы".

Таких определений, сжатых, как телеграмма, у Чуковского много, и в этом главная его сила.

Телеграмма послана читателю, и ему предоставляется расшифровать ее.

7

Кроме мелькающих определений, и мелькающего юмора, и мелькающего "фанатизма", и мелькающей символики, Чуковский поставляет также и мелькающую философию, где гомеопатический Тэн и гомеопатический Волынский с изумительной быстротой заменяются гомеопатическим Бурже или Фагэ.

- Нынче даже в литературе пошли на Руси в ход экипажи извозчичьи: "Ваше сиятельство, прокачу!" и вот вы мчитесь во все лопатки, и нигде вас не тряхнет, не потревожит, не шелохнет. Молодец-лихач ни обо что не зацепится, держит в руках вожжи бодро и самоуверенно и примчит вас к вожделенной цели так, что вы и не заметите. Мысли у него коротенькие, фразы коротенькие; даже главы имеют вид куплетов. Так и кажется, что он спешит скорее сделать конец, потому что его ждет другой ездок, которого тоже нужно на славу прокатить. Слышно: "пади! поберегись!" - и ничего больше. Через две-три минуты - "приехали!"

Дар предвидения изумительный, но разве Корней Чуковский виноват, что мы ездим на нем, а не он - на нас? И разве лучше было бы, если бы он, вместо того, чтобы везти читателя, сам бы уселся на читательскую спину, взял бы в руки вожжи и выехал на Невский?

Корней Чуковский мил, Корней Чуковский пикантен, Корней Чуковский остроумен, Корней Чуковский портативен - что ж, разве это такие плохие качества! Писатели разделяются на талантливых и бездарных: Корней Чуковский писатель талантливый, - а остальные его качества нужно отнести на счет его "седока" и "заказчика" - современного читателя.

8

Чуковский, сотрудник им презираемой "Нивы" и "Понедельников", чрезвычайно расстроен ослаблением в русском обществе и в русской литературе "фанатизма".

Корней Чуковский озабочен также вопросами религии. Он строит мост от Ната Пинкертона к Мережковскому и от синематографа к вере.

Талантлив Чуковский и вдумчив, и проницателен, но слаб.

Слаб пред блеском собственного остроумия, слаб пред хлесткостью собственного слова.

Не он владеет словом своим, остротой ума своего. Часто хлесткое слово, игра ума, резвость мысли им владеют. И в то самое время, когда он, подобно Нату Пинкертону, подслушивает, подглядывает и ловит писателя, он сам незаметно попадается в сети собственной хлесткой фразы, неожиданного определения и не может выпутаться из этих сетей.

И это мелькание все новых афоризмов, эпитетов, напряженных, но не сопряженных, похожее на скачку с препятствиями, если это и искусство, а не спорт, то какая ужасная отражается в нем эпоха! Критику, типичному для этой эпохи, не дано единого, цельного жизнеощущения, из которого вытекали бы все частности стиля, образов, настроений, не отпущено хотя бы крошечного фанатизма, который спас бы все эти разбежавшиеся слова и эпитеты от ужасной их разрозненности, объединил бы их так, чтобы они перестали быть накрошенными кусочками миропонимания.

Корней Чуковский не одинок. Короткомысленное время захватило всех. Все стали мозаистами, и перелистайте что-нибудь из современного, и вы увидите, как забота писателя о каждом данном моменте творчества убила заботу о целом; как слово - маленькое, отдельное, служебное слово писателя - зазналось, вытянулось на первый план, возомнило себя божеством и забунтовало. И уже много народилось молодых писателей, которых искусство свелось на придумывание эпитетов, на вырезывание все новых и новых стеклышек для какой-то мозаики, которых они даже и склеивать не хотят, ибо клеить им нечем, ибо спайка мозаических частиц осталась тайной старых мастеров.

Фанатизм без фанатизма! Не потому ли мы и говорим: ужасное время! Короткомыслие утомило, жаждут длинной, фанатической мысли и находят - Корнея Чуковского.

***

"От Чехова до наших дней". Потребовалась местами самая легкая перефразировка, чтобы Корней Чуковский, характеризуя целый ряд писателей, в сущности, с присущими ему блеском и остроумием, охарактеризовал Корнея Чуковского…

С. Любош

* "От Чехова до наших дней". - Предисловие к 3-му изданию.

Раздел сайта:
Главная