Петровский Мирон: Корней Чуковский

Книжное обозрение, № 36
5 сентября 1986 г.

"В нем есть злость и страстность и видно, что он много читает", - сказал А. И. Куприн в 1908 году, отвечая на вопрос интервьюера газеты "Биржевые ведомости". Сказать о ком-нибудь "много читает" - значит почтительно и высоко оценить познавательные усилия, культурный темперамент читателя. Но дело в том, что речь шла о Корнее Чуковском, уже и в ту пору известном критике. А критик - профессиональный читатель, читатель по самой сути своей работы, и "много читает", отнесенное к нему, приобретает особый, так сказать, сверхнормативный смысл.

Через два года В. Г. Короленко писал о Чуковском в частном письме: "В нем есть что-то привлекательное. Кажется, он сильно был захвачен атмосферой […] декадентства. Но теперь много читает и много работает и, м. б., эта атмосфера прогонит прежнее". Едва ли увлечение молодого Чуковского носили "декадентский" характер, скорее тут сказалась пуритански строгая натура Владимира Галактионовича, но заметим: снова к профессиональному читателю отнесены те же слова "много читает". То есть много даже по профессиональным меркам…

Несколько раньше, в 1907 году, в маленькой куоккальский кабинетик двадцатипятилетнего критика пришел необыкновенный гость - Илья Ефимович Репин. Чуковский вспоминал об этом впоследствии (в своей книге "Современники"): " - Ах, вы по-английски читаете! - сказал он, увидев на полке какую-то английскую книгу, и сказал таким уважительным голосом, словно умение читать на чужом языке было величайшей премудростью, недоступной обыкновенному смертному…"

Не замечательно ли, что Чуковский, никогда не знавший писательской безвестности, с первых же своих статей угодивший в водовороты спора, схватки, а то и веселого скандала, входил в сознание замечательных современников как читатель? В этом был свой резон: не получив систематического образования, Чуковский должен был делать всю ставку на самообучение - на книгу.

И если мы вспоминаем о Чуковском, как о выдающемся литературном явлении, как о человеке, в котором воплотилась живая связь двух веков отечественной культуры - прошлого и нынешнего, то не следует забывать и о том, что на эти вершины он поднялся сам, собственным усилием. К его замечательным талантам нужно прибавить еще один, тоже замечательный - талант самообразования и самовоспитания. Знание английского языка, приятно удивившее Репина, он тоже добыл самоучкой. О таких людях англичане говорят, что они "сами себя сделали". К этому, пожалуй, нужна поправка: Чуковский сделал себя сам - с помощью книг. Он был автодидактом, подобно многим выдающимся отечественным деятелям.

Когда его, подростка, придравшись к пустяковому проступку, вышибли из одесской прогимназии (на самом деле - за недостаточно "благородное" происхождение), он нечаянно сделал поразительное открытие. Он открыл, что гимназические учебники, пресные и нудные, когда читаешь из-под педагогической палки, оказываются неотразимо увлекательными, если читать их без принуждения. А мертвящая скука стихов и прозы, которые в учебном заведении "проходили", улетучивается без следа, если их просто читать. И что русская литература далеко не кончается там, где обрывается гимназический курс словесности. В непринужденности, непринуждаемости, свободе он открыл необходимое условие эстетического восприятия и стал дышать этой свободой, и дышал ею всю свою долгую жизнь, и насытил этой свободой свои собственные, не нуждающиеся в рекомендациях, книги.

Однажды - это было в середине 60-х годов - Корней Иванович предложил, чтобы современные поэты прочли по радио свои любимые стихи других поэтов. Стиховые пристрастия, говорил он, остро избирательны, глубоко личностны, эта как бы наша собственная лирика, положенная на чужие стихи. Вот мы и узнали бы по-новому и поэта-чтеца, и читаемого поэта. Что читал бы он, Чуковский? Пушкина прежде всего, уже и список набросан - "Элегия" тридцатого года, "Из Пиндемонти" и другое. А то ведь многие думают, будто в школьных хрестоматиях и впрямь Пушкин…

и прочтет не то, что любит, а то, что "положено любить".

- Вот и прекрасно! - воскликнул Корней Иванович и чуть ли не подмигнул, как заговорщик. - Ничто так не разоблачает симулянта, как именно его симуляция!

Соблазнительная задача - представить литературный портрет Чуковского не по его сочинениям, а по его "читательству". Соблазнительная, но куда как не простая (отчасти я пытался это сделать в очерке "Читатель", сб. "Воспоминания о Корнее Чуковском", 1977, 1983). Она не проста прежде всего потому, что уж очень велик по объему и разнообразен по составу был круг его чтения. Он часто спрашивал у знакомых или полузнакомых людей - что читаете? И очень огорчался, узнав, что литератор, например, читает только те книги, которые прямо относятся к его профессиональным занятиям. В таком самоограничении он видел угрозу узости, духовного "недоедания" и авитаминоза. Обычной похвалой в его устах было: "сытная книга", "вкусная книга". Еще лучше, если одновременно: "вкусная и сытная книга". О "питательных" метафорах Чуковского, прилагаемых к книгам, точно и выразительно написал В. Берестов в очерке "Пища богов" (сб. "Жизнь и творчество Корнея Чуковского", 1978). Но, какой бы вкусной и сытной ни была книга, нужно еще уметь ею "питаться".

- Да вы знаете, какие у Кюхельбекера стихи?! Пушкинские! - возмутился он чьей-то репликой, что Кюхельбекера, мол, Тынянов выдумал. Выхватив с полки синий том "Библиотеки поэта", Корней Иванович стал читать вслух. Стихи были действительно кованые и как будто из пушкинского металла.

- Что ж Пушкин, - говорил он в другой раз, по другому поводу, - у него тоже есть неряшливые, двусмысленные строки. И прочитанные тут же стихи в самом деле содержали двусмыслицу.

разговор требовал отразить наскоки нечитающих хулителей, другой - сбить восторги нечитающих почитателей. В обоих случаях - призвать к более высокому качеству чтения. Напомнить об иных этажах читательской культуры.

Постоянный вопрос его "что читаете?" содержал в себе невинное лукавство. Отвечая на вопрос, собеседник невольно раскрывал Чуковскому самого себя, свои вкусы и представления, свой уровень понимания и развития. Задавать вопрос было, вне сомнения, деликатней и целесообразней, нежели предлагать вопросник в виде анкеты. Вместе с тем Чуковский получал сведения о книгах, быть может, ему неизвестных. Таким образом, ответ на вопрос "что читаете?" был сообщителен "во все стороны".

Есть читатели наивные, для которых все написанное в романе или повести - "чистая правда", неотличимая от самой жизни. Это они, неискушенные читатели, заглядывают в конец книги: чем все это кончится? И пишут письма автору: расскажите о дальнейшей судьбе ваших героев. Есть читатели противоположного рода, они твердо знают, что в книгах "все про неправду написано". И их единственное удовольствие - следить за искусным рассказом, оценивая, "как написано". И у того, и у другого рода читателей есть свои достоинства, но есть еще и третий род: читатели, умеющие сочетать простодушное доверие к написанному в книге с пониманием того, что перед ними все-таки не подлинная, в только изображенная жизнь. Они-то и есть настоящие читатели. Вот таким настоящим - идеальным! - читателем был Корней Иванович.

Десятилетия профессиональной работы не превратили его в холодного ремесленника, читающего "по долгу службы" - без душевного волнения. Его читательство чудесным образом сопрягало почти детское простодушие со скептической умудренностью ученого. О снобистском высокомерии не могло быть и речи, и, занимаясь проблемами писательского мастерства, он прекрасно понимал недостаточность "технологического" подхода к литературе. При этом самым лучшим читателем, встречавшимся ему на пути, он считал Юрия Тынянова.

Любимым чтением Чуковского были всевозможные воспоминания о писателях и художниках, о деятелях науки и т. п. На мемуарах сходились в одну точку его профессиональные и внепрофессиональные читательские интересы. Само это противопоставление - чистая условность, поскольку его "деятельность" не противостояла "жизни", а составляла ее. Для Чуковского - человека и писателя - не было ничего любопытней и увлекательней, чем живая человеческая личность.

"Ася", он показал ее Чуковскому, который, по словам режиссера, мгновенно обнаружил ошибку в гриме - оказывается, "Тургенев уже в молодости был седым. У нас в картине Тургенев (его играл артист Художественного театра К. П. Хохлов) был брюнет". Корней Иванович внес поправку с такой уверенностью, как если бы он был лично знаком с Иваном Сергеевичем.

Мир культуры имел для Чуковского, так сказать, книгоцентрическое устройство. Любой вид искусства сравнивался со стоящей в центре книгой и оценивался по этому сравнению. Тонкий и точный мемуарист, А. К. Гладков рассказывал: "Однажды К. И. Чуковский сказал, что когда он видит спектакли Мейерхольда, он как будто читает книгу. В. Э. [Мейерхольд] это запомнил и часто повторял. Лучшей похвалы для него и не может быть".

Где бы он ни поселялся, Чуковский быстро обрастал книгами. Три библиотеки собрал он за свою жизнь. Первая, куоккальская, в основной своей части пропала, рассеялась, оказавшись после революции в зарубежье - на территории Финляндии. Лишь немногие книги той библиотеки Чуковскому удалось сохранить, в том числе горячо любимую им Британскую энциклопедию. Вторая, переделкинская, библиотека была частично утрачена во время Великой Отечественной войны, когда шестидесятилетний писатель пребывал в эвакуации. Третья - около шести тысяч тщательно подобранных томов - и сейчас стоит на полках переделкинского домика, где знаменитый сказочник провел последние тридцать лет своей жизни.

Ничего общего с коллекцией, как, случается, называют собрание книг Чуковского, эта библиотека не имеет. Любой посетитель народного музея К. И. Чуковского может убедиться, что перед ним не коллекция, а мастерская. Подручный инвентарь мастера-многостаночника. Добротно оборудованный цех писателя-литературоведа. Историко-культурное значение этой библиотеки засвидетельствовано ее описанием, которое составил В. П. Нечаев (ежегодник "Памятники культуры" за 1974 год).

Вот полки, где собраны различные издания Н. А. Некрасова и литератора о нем. Этими книгами Чуковский пользовался, когда готовил к выпуску полное собрание сочинений поэта и свои многочисленные исследования на некрасовские темы. Начав эту работу в 1913 году несколькими газетными статьями в защиту некрасовского наследия, он завершил ее монументальной монографией "Мастерство Некрасова" (1952), удостоенной Ленинской премии. Вот полки, уставленные изданиями (в основном зарубежными) Уолта Уитмена - все они обслуживали работу Чуковского над переводами американского поэта и очерками о его творчестве (последнее прижизненное издание - "Мой Уитмен", 1969). Вот полки по детской психологии и по детскому творчеству - это материал и инструментарий, с помощью которого создавалось и совершенствовалось увлекательнейшее исследование "От двух до пяти", выдержавшее при жизни автора двадцать изданий. Вот полки А. П. Чехова, И. Е. Репина, В. В. Маяковского, А. Н. Толстого, А. Ф. Кони - все это не "коллекционные", а в самом точном смысле рабочие книги.

"Усталый дух врачует песнопенье", - говорится у Е. Баратынского. Для "врачевания" в библиотеке Чуковского - поэтические полки, своеобразная антология мировой поэзии, где каждый поэт представлен своим наиболее полным, научно выверенным изданием. Окунувшись в любимые стихи, Корей Иванович выныривал освеженный, вновь готовый к работе, которая длилась ежедневно с пяти утра до девяти вечера с небольшими перерывами. Чтению отдавались вечерние часы и часы ночной бессонницы. "Если я что-то успел сделать в жизни, то лишь благодаря бессоннице", - говаривал он в шутку. А всерьез: "Я не знаю за собой никаких талантов: кроме одного - беззветного труженичества".

Созданное К. И. Чуковским намного превышает шесть плотных томов собрания его сочинений, вышедших еще при жизни автора. Хочется верить, что будущий читатель получит и сборники произведений Чуковского, рассеянных по периодике, и его обширный дневник, который писатель вел практически всю жизнь, и его интереснейшую переписку. Нужно пылко подержать академика Д. С. Лихачева, сказавшего на недавнем VIII съезде Союза советских писателей: "Ждет своего научного издания наследие Корнея Чуковского, как ждет признания и музей его в Переделкине".

любой другой. Чуковский построил детскую библиотеку, укомплектовал и украсил ее, а затем подарил читателям. Детям.

Мирон Петровский