Слуцкий Борис: Корней Чуковский

Библиотека Огонек, № 40
1991

Весь русский XX век читал его. Все возрасты были покорны этой любви. Сначала это были старшие возрасты, интересовавшиеся думскими отчетами. К. И. рассказывал мне, когда разговор почему-то зашел о П. Н. Милюкове, что тот выписывал ему едва ли не первый крупный гонорар - сторублевку. Позднее - со времен "Крокодила" - массовой базой Корнея стали самые младшие возрасты, а в советское время все - от пенсионера до пионера.

Формально он был стар, очень стар, старше всех. Древний и расслабленный Маршак многократно подчеркивал, что Чуковский значительно старше его.

и во всей нашей малообновляющейся литературе казался путешественником во времени, путником, отбрасывавшим годы посохом. И умер он не от одной из болезней стариковского набора, а, по сути дела, случайно, как мог бы умереть любой молодой.

Корней рос не как дерево, а как большой завод. Не из случайно брошенного семечка, а по обдуманному плану. Только план он сам обдумывал и сам осуществлял.

Подтверждаю фактами.

Корней первый детский поэт в истории не только советской, но и русской поэзии. Однако "Крокодилу", написанному в 1917 году, предшествовала статья "Лидия Чарская", короткая и безжалостная расчистка почвы для всего, что было впоследствии сделано в детской литературе.

Вот как эта статья начинается:

"Слава богу: в России опять появился великий писатель, и я тороплюсь поскорее обрадовать этой радостью Россию.

Открыла нового гения маленькая девочка Леля. Несколько лет назад Леля заявила в печати:

"Из великих русских писателей я считаю своей любимой писательницей А. А. Чарскую".

А девочка Ляля подхватила:

"У меня два любимых писателя: Пушкин и Чарская".

"Своими любимыми писателями я считаю Лермонтова, Гоголя и Чарскую".

Эти отзывы я прочитал в детском журнале "Задушевное слово", где издавна принято печатать переписку детей, и от души порадовался, что новый гений сразу всеми оценен и признан. Обычно мы чествуем наших великих людей лишь на кладбище, но Чарская, к счастью, добилась триумфов при жизни. Вся молодая Россия поголовно преклоняется перед нею, все Лилечки, Лялечки и Лелечки".

У Чарской был по крайней мере один компонент великого писателя - великий успех. Корней этот успех сокрушил - веско и безжалостно. Такая победа - великая победа. Не вспоминают о ней разве потому, что она слишком велика - от противника не осталось ни дна ни покрышки, не осталось даже воспоминания.

После удара, нанесенного Белинским, от Бенедиктова кое-что осталось, например книги в "Библиотеке поэта", выходящие и в наше время.

После расправы с Чарской - ничего: ни рожек, ни ножек.

"Лица и маски" есть статья "Некрасов и модернисты" - предтеча всего Чуковского некрасоведения; статья "О детском языке" - набросок книги "От двух до пяти"; cтатья "Шевченко", предшествовавшая его многолетним работам над литературой советских народов.

Когда это писалось и печаталось, общим местом было обвинение Чуковского в легковесности, в эстрадности. Его ставили рядом с Петром Пильским. От него хотели отшутиться.

А на самом деле вышло, что он один из самых сознательных и последовательных литераторов нашей литературы, что работы, начатые в 25 лет, продолжались и в 75, а в 80 лет - завершились.

На каких людей заносил свое легкое перо Корней! Список его противников, его жертв, его оппонентов - захватывающее чтение. Всякая легкая и ранняя слава настораживала его, заставляла пустить в ход свои контрольно-измерительные инструменты.

Какие люди пытались от него отшутиться!

Проверим - через 60, 50, 40 лет - его оценки, пересмотрим его приговоры.

Разве мы не думаем о прозе Мережковского и о стихах Гиппиус того же, что Чуковский осмелился 60 лет тому назад сказать об этих славных и знаменитых тогда писателях?

ОН БЫЛ ПРАВ. Если Чуковскому-критику будет поставлен отдельный памятник, на нем следовало бы написать именно эти слова. Он был прав, если не всегда, то слишком часто.

Он был прав, когда смеялся над эгофутуристами и когда извлек из забвения Слепцова. За одного Слепцова ему полагается вечная память и вечная благодарность.

"Мы и они" предсказал появление массовой культуры и дал набросок ее теории. Он был прав.

"Лица и маски". Только одну книгу из сотни его книг.

Борис Слуцкий