Сухарев Евгений: Две жизни Корнея Чуковского

Уж его-то знают все!..

Но - знают ли? Ведь фактически все земное существование этого человека сопровождалось множеством тайн, недомолвок, неясных сюжетов с выходом сначала в абсурд российского местечкового детства, а затем, опять же, в российское идеологизированное двоемыслие. Чуковский жил так, словно его, блистательного переводчика записок о Шерлоке Холмсе, все эти почти детективные неясности притягивали буквально.

В дневнике Чуковского есть запись от 3 февраля 1925 года:

«У меня ведь никогда не было такой роскоши, как отец или хотя бы дед. Эта тогдашняя ложь, эта путаница - и есть источник всех моих фальшей и лжей дальнейшего периода. Теперь, когда мне попадает любое мое письмо к кому бы то ни было - я вижу: это письмо незаконнорожденного, «байструка». Все мои письма (за исключением некоторых писем к жене), все письма ко всем - фальшивы, фальцетны, неискренни - именно от этого. Раздребезжилась моя «честность с собою» еще в молодости. Особенно мучительно было мне в 16-17 лет, когда молодых людей начинают вместо простого имени называть именем-отчеством. Помню, как клоунски я просил всех даже при первом знакомстве - уже усатый - «зовите меня просто Колей», «а я Коля» и т. д. Это казалось шутовством, но это была боль. И отсюда завелась привычка мешать боль, шутовство и ложь - никогда не показывать людям себя - отсюда, отсюда пошло все остальное. Это я понял только теперь».

«Ленинградский еврейский альманах», позднее и другие источники) разгласили то, о чем в советские годы под страхом репрессий предпочиталось «забыть», да и сам Корней Иванович руководствовался в молчании сугубо личными причинами. Писатель был незаконным сыном украинской крестьянки Екатерины Осиповны Корнейчуковой и Почетного гражданина Одессы Эммануила Соломоновича Левенсона. Их брак не был зарегистрирован, так как для этого отец должен был креститься. Крещение же в ортодоксальной считалось тяжким грехом. И молодой Николай Корнейчуков (так он звался в официальных бумагах) ставил везде разные отчества - Степанович, Васильевич, Мануилович…

Лидия Корнеевна Чуковская вспоминала в книге «Памяти детства», как однажды в финском местечке Куоккала Корней Иванович неожиданно привёз в дом дедушку своих детей. Эммануил Левенсон должен был остаться на несколько дней, но сын вдруг выгнал его. Больше в доме о деде никогда не говорили. «Запомните, дети, спрашивать папу о его папе, вашем дедушке, нельзя. Никогда не спрашивайте ничего» - приводит Л. К. Чуковская слова своей мамы.

Корней Иванович, защищая материнскую честь, был оскорблен и не простил отцу двойственности семейного положения. Он писал: «Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я? еврей? русский? украинец?) – был самым нецельным, непростым человеком на земле...» Человеком, добавим мы, которого звали - Николай Эммануилович Левенсон. Жить с такой фамилией в советские времена было совсем непросто.

Чуковскому в советские времена жилось непросто всегда. Литературовед, журналист, критик со всероссийской, а потом и со всесоюзной известностью и репутацией, он никак не мог предусмотреть, что многие мастера Серебряного века, с которыми дружил многие годы, окажутся в глазах коммунистической власти «предателями» и «отщепенцами». И что общение с ними будет для него закрыто навсегда. И что невинные детские сказки, написанные им перед революцией, подвергнутся цензуре похлеще царской и будут запрещены.

Процитируем документ - статью, по сути, пасквиль Надежды Крупской - ленинской вдовы. Крупская ничем, кроме своего вдовства, в жизни своей себя не проявила, однако же, заслугу ее в травле Чуковского 1928 года переоценить трудно. Именно Надежда Константиновна стала ее инициатором.

«Звезда» и «Ленинград».

«Это громадный пробел в нашей детской литературе. Но из «Крокодила» ребята ничего не узнают о том, что им так хотелось бы узнать. Вместо рассказа о жизни крокодила они услышат о нем невероятную галиматью. Изображается народ: народ орет, злится, тащит в полицию, народ - трус, дрожит, визжит от страха («А за ним-то народ и поет и орет...», «Рассердился народ и зовет и орет, эй, держите его да вяжите его. Да ведите скорее в полицию.», «Все дрожат, все от страха визжат...»). Дальше фабула такая: звери под влиянием пожирателя детей, мещанина-крокодила, курившего сигары и гулявшего по Невскому, идут освобождать своих томящихся в клетках братьев-зверей. Все перед ними разбегаются в страхе, но зверей побеждает герой Ваня Васильчиков. Однако звери взяли в заложницы Лялю, и, чтобы освободить ее, Ваня дает свободу зверям:

«Вашему народу
Я даю свободу,
Свободу я даю!»

«Крокодил» ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть». «Травля моих сказок достигла размеров чудовищных. Самое имя мое сделалось ругательным словом. Редактор одного журнала, возвращая авторам рукописи, пишет на них: это чуковщина». Так горько иронизировал в свой адрес Корней Иванович. «И хотя авторы уверяют меня, что они польщены, но я отнюдь не разделяю их чувств. Каждый детский писатель есть по своему душевному складу ребенок. А ребенок нуждается в ласке. Чтобы творить, детским писателям нужна атмосфера любви и сочувствия, та самая, которая окружала когда-то наших гениальных предшественников, Эдварда Лира, Льюиза Кэрролла, а теперь окружает А. Милна и Лофтинга. Видя же вокруг себя только злые глаза и кулаки, детский писатель заглушает в себе свои сказки и песни. Враги чуковщины добились своего: Чуковский давно уже бросил писать для детей, - и за целые три года не писал ни строки. Победить чуковщину оказалось очень легко, так как она беспомощна и вполне беззащитна. Со стороны даже странно смотреть, зачем это враги чуковщины тратят понапрасну столько сил на ее сокрушение. Она и так давно сокрушена».

Чуковский ушел в теоретическое литературоведение и художественный перевод. Вплотную занимался любимым им Некрасовым, писал о Блоке, с которым его связывали теснейшие отношения. Выпустил том воспоминаний, где отдал дань давно ушедшему Серебряному веку. Перевел многое из Конан Дойля, О. Генри, Уитмена. Написал книгу-гимн русскому языку «Живой как жизнь». Рассказал о детском речевом творчестве в работе «От двух до пяти». Понадобилось много времени, чтобы идеологическая литмашина умерила свою мощь и любимые детворой и взрослыми произведения Чуковского вышли из подполья.

В последние два десятилетия, окруженный поистине всенародной любовью, Корней Иванович активно помогал полуопальным Ахматовой и Пастернаку, познакомился с творчеством Булата Окуджавы. В Солженицыне угадал огромное дарование (Александр Исаевич стал другом большой семьи Чуковских). Александра Галича восторженно и точно назвал Некрасовым двадцатого века. Защищал юного Иосифа Бродского.

Литературу…

Евгений Сухарев