Золотоносов Михаил: Не "дедушка Корней", а "белый волк"

Журнал «Санкт-Петербургский университет» № 13 (3480)
15 мая 1998 года
 

Мало кто, пожалуй, вспомнил, что в конце марта этого года исполняется 111 лет* со дня рождения Корнея Чуковского. Не юбилей, но тоже дата — в повторении цифр всегда присутствует что-то мистическое. Автор предлагаемого материала вступил в некий диалог с самим собой — это следует отнести, скорее, к форме, чем к содержанию высказанных им мыслей.

— «Чуковский» вообще не существует как тема в современном литературоведении: в нем не находят предмета для изучения, даже публикация «Белого волка» в январе 1989 года не произвела впечатления, хотя один-два протеста и были.

— Но издают. В 1990 году в «Библиотеке «Огонек» издали приличный двухтомник, а в 1991 году, наконец, вышел «Дневник» 1901-1929 годов. От начала века до «года великого перелома».

— «Дневник» — это, несомненно, событие в культуре, событие крупное. Однако и он, и двухтомник могли быть куда лучше подготовлены, прокомментированы, снабженысолидными интродукциями. К сожалению, комментарии Е. Ц. Чуковской — это дилетантизм (она — кандидат химических наук), к тому же сопряженный с целым рядом сознательных умолчаний.

— Вы имеете в виду многочисленные купюры в опубликованном тексте «Дневника»? Любопытно, кстати, что в рецензии на это издание, опубликованной в «Новом мире» (1992, №4), сначала сказано, что дневник Чуковского впервые опубликован полностью, а в следующем абзаце автор сожалеет о том, что много сокращений, что дневник не опубликован целиком.

— Это противоречие демонстрирует норму, сложившуюся в отношении наследников Чуковского, заслуги которых перед культурой велики и несомненны. Я говорю о Лидии Корнеевне и Елене Цезаревне. Отсюда борьба любви и долга, рецензентской добросовестности и боязни обидеть. А купюр в книге неприлично много для такого издания. Причем, они не бессистемны, а призваны снять «острые» оценки, уйти от тем, малоприятных для публикатора.

— Например?

— 15 мая 1912 года Чуковский записал: «Был у Розанова. Впечатление гадкое». Далее пропуск. Затем: «Жаловался, что жиды заедают в гимназии его детей». Т. е. предположительно речь в купированном тексте идет об антисемитизме Розанова.

издания. Тогда-то и формировались навыки, которые нынче демонстрирует составитель. Но времена другие, зачем скрывать? Или, скажем, в примечаниях к дневнику ничего не сказано о Зееве Жаботинском, о том, что отец Корнея Ивановича был евреем...

— Слух об этом циркулировал в литературной среде издавна, например, в «Железной женщине» Берберовой он зафиксирован...

— Это не слух. Точнее, факт превратился в слух, ибо, начиная с определенноговремени, ЭТО надо было уже скрывать. Скажем, любопытно сравнить «Серебряныйгерб» с ранним вариантом книги — «Гимназией» (1938). Там сообщалось, что директор брал взятки с богатых евреев для преодоления процентной нормы, автор рассказывал и о дискриминации евреев. А кузнец Васька Печенкин, пускавший змея, и вовсе был Хацкелем Куром. Можно представить, что для переиздания в 1960-егоды Чуковского заставили все это удалить.

— А заодно заставили скрывать национальность отца?

— Вот с этим, я полагаю, сложнее. Сразу хочу оговориться: это материя деликатная, я отнюдь не преследую цель «вывести на чистую воду». Дело в том, что «еврейский вопрос» волновал Чуковского, причем интерес был культурно значимым. Я бы выделил два аспекта. Первый — культурная самоидентификация, ответ на вопрос: «Кто я, к какой традиции отношусь?». Это практически неизученная область, сознание полу-еврея, полу-русского, выбирающего «между» и оценивающего обе культуры как «чужие». Второй — сублимация этой проблематики в творчество. Как ни странно, но прямое отношение к теме имеет «Муха-Цокотуха».

— Национальность отца как таковая тоже имеет культурную значимость?

— Как ни странно, да. Причем, благодаря сказке о Мухе. В ней сублимированы самые разнообразные переживания, связанные с этой темой.

— А кто отец Чуковского? Точнее, человека, которого мы привыкли звать Корнеем Чуковским.

— Очевидно, Эммануил Соломонович Левенсон. Еще в 1985 году в самиздатском «Ленинградском еврейском альманахе» была напечатана статья М. Вейзера «Корней Чуковский и евреи» (перепечатана в петербургской газете «Народ мой», 1991, 30 мая). Автор (сейчас живет в Израиле) беседовал с Кларой Израилевной Лозовской (эмигрировала в США), которая была секретарем Чуковского. Она рассказала об Эммануиле Левинсоне (с буквой «и»). Что брак родителей формально зарегистрирован не был, ибо для этого требовалось крещение Эммануила, а его отец, владелец типографий в Петербурге, Одессе и Баку, запретил сыну креститься. Официальная женитьба оказалась невозможной, связь распалась, отчество мальчику дали по имени крестившего священника Василия.

— Этому можно верить?

— Как и вся статья М. Бейзера, рассказ Лозовской содержит неточности. Скажем, в Петербурге не было Левинсона, владевшего типографией. В Москве А. А. Левинсон владел скоропечатней, но он был коллежским асессором, т. е. крещеным, и вряд ли запретил бы сыну креститься. В Одессе был владелец типографии Левенсон — Герман то ли Михайлович, то ли Абрамович. И только в Баку было «Первое типографское товарищество», распорядителем которого был Эммануил Соломонович Левенсон. На Баку как на место жительства отца Чуковского указала и Лозовская. Вероятно, она создала некий собирательный образ. Или такой образ был создан в семье.

— И какое же значение имеет «бакинский папа»?

— Во-первых, значение биографического факта или гипотезы, на которые, скажем, не вредно указать в комментарии к «Дневнику», к записи за 3 февр. 1925 г.: «... кто я? Еврей? Русский? Украинец?». Видимо, неспроста именно перед этими словами публикатор сделал купюру, а необычное признание осталось некомментированным.

«биографически» объясняет значительный интерес Чуковского к еврейской проблеме в литературе, к писателям-евреям (Юшкевич, Дымов и др.), дружбу с Жаботинским — виднейшим сионистом, впоследствии с оружием в руках завоевывавшим палестинскую землю (в последний раз они виделись в Лондоне в 1916 году). Вместе с Жаботинским Чуковский учился в гимназии, откуда их на пару и исключили, причем не за незаконное происхождение, не за невнос денег, а за издание рукописного журнала, в котором был помещен памфлет о директоре...

— Значит, известная автобиография Чуковского «О себе» не вполне достоверна?

— Увы. Она содержит и вымысел, что связано с игровой природой характера Корнея Ивановича, его склонностью к мистификациям. Мог ли быть другим автор «Мойдодыра»? Простой пример. В день своего 85-летия Чуковский обнародовал в «Пионерской правде» историю создания «Доктора Айболита». Не проронив ни словечка о Гью Лофтинге, авторе книги о докторе Дулитле, Чуковский вдруг сообщил, что прототипом Айболита был... виленский врач Цемах Иоселевич («Тимофей Осипович») Шабад, с которым он познакомился в 1912 году, когда ездил в Вильно читать лекции о Л. Андрееве и О. Уайльде. Доктор — существовавший в реальности — был так добр, что бесплатно лечил и детей бедняков, и даже зверюшек... Есть все основания считать, что Чуковский все это сочинил (ибо «Доктор Айболит» — это перевод книги Гью Лофтинга). Но Корней Иванович и был «сочинителем». А кроме того, уже закручивали гайки, набирал новую силу государственный антисемитизм... И вдруг старейший писатель «выводит» вполне «народного» Айболита из какого-то Шабада... Чуковский ведь был вечным диссидентом, игра и вечное противостояние, наверное, и помогли ему прожить долгую и плодотворную жизнь.

— Вернемся к «Мухе-Цокотухе»...

— В «Мухе», написанной очень быстро, «сгоряча», в один день, отразились различные мотивы и образы, хранившиеся в подсознании. В частности, мотив незаконнорожденности, мучивший долгие годы, еврейская национальность отца. За основными героями сказки — Мухой, Пауком, Комаром — стоят русская женщина (Россия), еврейское начало и патриотические силы, освобождающие от объятий «могучих колец Израиля».

— Занятный маскарад... А не получается Чуковский антисемитом? Вряд ли это соответствовало действительности.

— Не получается. Работа подсознания прихотлива, это как сон: увидевший его не отвечает за содержание, за случайную комбинацию мотивов. За Пауком стоит отец-еврей, бросивший мать с двумя детьми. Но эта ненависть в подсознании приобрела национальную окраску: еврей оказывается Пауком. И это не случайно, тут сработал контекст, ибо именно так в дореволюционной антисемитской субкультуре обозначали евреев. Был антисемитский журнал «Паук», соответствующие романы — «Пауки», «Паутина»... В антисемитских газетах печатались карикатуры, на которых евреи изображались в виде пауков.

— Но ведь по фольклорным записям, например, П. В. Шейна, известны сюжеты свадьбы комара и мухи, а также история мизгиря (т. е. паука). Не проще ли предположить, что Чуковский взял и обработал эти записи.

— Он их знал и использовал. Но использовал и многое другое. Вы правы, когда указываете на Шейна. Например, фразу «Пошла Муха на базар» Чуковский переделал из фразы «Пошла Дуня на базар». И таких примеров много. Однако готовые сюжетные ситуации и образы насекомых из фольклорных текстов оказались тенденциозно переработанными. Комар как освободитель мухи фольклору неизвестен. Зато не случайно он вдруг оказывается сидящим на коне, с саблей в руке и отрубает Пауку голову (у паука, если точно, головогрудь). Он повторяет змееборческий подвиг св. Георгия Победоносца. Поэтому формула чествования гласит: «Слава, слава Комару-Победителю!». Паук же имеет еще и черты змея. А эта вторая ипостась, в свою очередь, восходит к распространенным в антисемитской литературе изображениям евреев в виде змей: «По полям, городам жид ползет и ползет и, гадюкой шипя, извивается». Все сходится.

— Напоминает поэзию «Молодой гвардии»... Но причем тут Муха?

— А Муха наделена признаками, свойственными фольклорному образу русского человека: беззаботность, веселость, простота, общительность, гостеприимство, доброжелательность... Естественно возникает и поле, по которому зачем-то пошла Муха, — специфический русский топос. При этом характерно упоминание крови, которую Паук выпивает из Мухи, хотя крови у Мухи не может быть.

— Обвинение в ритуальном убийстве?

— А еще и распространенная в антисемитской субкультуре метафора: «евреи пьют кровь русского человека». Была даже пословица: «Жид в деле, как пиявка в теле». Попутно можно заметить, что Комар сопоставляется с известным славянским деятелем Виссарионом Комаровым, издателем ряда антисемитских газет и журналов. Среди них были журнал и газета «Свет», отсюда «маленький фонарик» Комара. Комаров участвовал в сербско-турецкой войне, был генералом, бил «бусурман». Отсюда и сабля.

— Надо полагать, у сказки есть и другие источники?

— Сказка о Мухе — антология. Скажем, стихотворение Г. Гейне «Капризы влюбленных», поэма Я. П. Полонского «Кузнечик-музыкант» (указана М. В. Безродным), «Современная песнь» Д. В. Давыдова (указана М. С. Петровским).

— Какие выводы можно сделать?

— «Муха-Цокотуха» очень сложна по структуре, имеет разветвленную мотивную сеть, манифестирует работу подсознания, «перегруженного» литературным материалом, обнаруживает травму Корнея Чуковского. Надо сказать, что далеко не всякий текст обнаруживает такую глубину и структурную сложность, такое умение «выплеснуться».

«Мухи» лучше любых документов доказывает, что отец Чуковского был евреем.

— Это напоминает о статье З. Фрейда «Табу девственности», недавно переизданной. Там речь идет как раз о наказании того, кто насилует женщину.

— Эта статья была впервые напечатана в 1924 году, а «Мухина свадьба» (первое название сказки) была написана в октябре 1923 года. Чуковский сублимировал собственный эдипов комплекс.

— То есть, установку на любовь к матери, желание инцеста с ней, ненависть к отцу, стремление его устранить?

— Да, и структурный анализ показывает, что дело обстоит именно так. Есть, например, исследование М. Мастерсона, сделавшего по поводу книжки А. Милна о Винни-Пухе вывод о том, что это «рассказ об эдиповом комплексе, отягощенном синдромом кастрации». У Чуковского примерно то же самое. Временная смерть Мухи совпадает с умиранием Паука после внезапного появления Комара. В духе К. Леви-Стросса это можно интерпретировать как рождение Комара от Мухи и Паука (в мифе зачатие и рождение тождественны), т. е. Паук выполняет роль отца Комара, а Муха — его матери. В результате Комар Паукович Мухин освобождает мать от насильника-Паука, убивает его, заявляет об инцестуозном намерении жениться на матери и реализует его. В мифе рождение сына всегда означает смерть отца.

— Недаром сказка вначале и называлась «Мухина свадьба»...

— За деталями описания угадывается, что действия «Мухи» приурочены к 24 июня — празднику Купалы в Иванову ночь: скажем, Муха нашла клад («денежку»), развит мотив огня... Но есть и другой сюжет: 24 июня — день основания Союза вольных каменщиков в Англии. В одной точке сошлись православие, язычество и масонство, в России ассоциировавшееся с иудаизмом.

— Может быть, именно Иван Купала и образовал отчество Корнея Ивановича?

— Я тоже так считаю: для Николая Васильевича Корнейчукова «Иван» превратился в патронального святого. И дело не только в том, что это символ «русскости».

— 19 марта (по ст. ст.).

— Вспоминается изречение Томаса Гарди: «Мысль — это болезнь плоти».

— Я в связи с этим вспоминаю статью Евгения Шварца «Белый волк», фразу: «Вихри, сопутствующие ему, были ядовиты». Образ Чуковского, сложившийся в сознании большинства, слишком «медов» и благостен. А это бесконечно далеко от истины. Не «дедушка Корней», а именно «белый волк».