| Приглашаем посетить сайт |
|
Ломоносов (lomonosov.niv.ru)
|
В июне 1903 года Чуковский едет корреспондентом газеты «Одесские новости» В Лондон. В воспоминаниях о Жаботинском, с которых начинался наш сюжет, он неоднократно подчеркивал, что мысль отправиться в Лондон корреспондентом подал ему Жаботинский, который несколькими годами раньше точно так же проходил «свои университеты» в Риме в качестве корреспондента одесской газеты. Трудно даже представить, какое огромное значение имела эта поездка в последующем самоопределении Чуковского. Прошло менее двух лет со времени его литературного дебюта, еще совсем недавно он, работая на покраске крыш, зубрил английские слова по самоучителю, и теперь он имел возможность использовать их. Жить приходилось на гонорары от корреспонденций, сколько-нибудь прочного материального обеспечения это не давало, но сама возможность окунуться в политическую, общественную и литературную жизнь Англии открывала перед Чуковским новые горизонты.
Ольга Грудцова записала рассказ Чуковского об обстоятельствах его отъезда: «…газета послала меня в Англию корреспондентом. Но денег на поездку не дала. К этому времени я уже женился на Марии Борисовне. Она прибежала ко мне в одном платье, крестилась, чтобы обвенчаться со мной. На свадьбу пришли все одесские журналисты, принесли массу цветов. Когда мы вышли из церкви, я сказал: „Что мне цветы? Мне деньги нужны“. Снял шапку и пошел собирать. Все смеялись и бросали в шапку деньги. Получилась порядочная сумма. Еще дал денег в долг Короленко, ему сказали, что появился талантливый журналист, ему не на что ехать в Англию, потому что газета не в состоянии оплатить проезд».[72] Поручителем при венчании со стороны жениха был «никопольский мещанин Владимир Евгеньев Жаботинский»[73], от этой эпохи сохранились два его «наставнических» письма к Чуковскому в Лондон:
1.[74]
28 июля 1903 Одесса
Dearest!
Пишу Вам впопыхах, накануне отъезда. — Хейфец[75] был в отпуску, а теперь снова взял бразды в руки. Первым делом позвал меня и сказал: «напишите Чуку, что до сих пор его корреспонденции задерживались, а теперь будут помещаться аккуратно, насколько возможно. Вообще, пусть он не беспокоится. Зато пусть приналяжет на местную жизнь, ибо вот, например, Дионео[76] писал о какой-то казни, а Чук на ней не был. Пусть впредь ходит на все повешения». Ergo[77] пишите и будьте спокойны.
С деньгами виноват не Эрманс[78], а Ваши. Получив Ваше первое письмо, я побежал в контору — там мне сказали: «Мать Чуковского[79] уже присылала, мы завтра выдадим ей». Я решил, что это все равно. Оказалось, что Вашей maman, в лице Гриши[80], выдали не 125, а только 63 (за полмесяца). Это было 2-го июля ст. ст. Очевидно, в конторе думали, что Ваш счет не с 1-го июня, а с 15-го. Эрманс же мне подтвердил, что счет с 1-го июня. Напишите Грише, чтобы он толком поговорил; лучше не Гриша, а Мария Эммануиловна [81] (она уже вернулась). Поговорил бы я, да уезжаю. Когда вернусь, буду сам заведовать Вашими финансами. А Вы не беспокойтесь и все-таки в ежемесячники, с Божиею помощию, смело прите. У нас платить будут аккуратно, надо только, чтобы Ваши аккуратно ходили 2-го и 16-го. Этого 16-го Грише опять выдали 62, и я знаю, что Вам их на другой же день послали.
Рад, что Вы хорошо устроились. Поцелуйте руку дорогой Марье Борисовне. Страшно жалею, что мы столько времени были в ссоре. Дионео бейте челом: я его поклонник. — Скриба[82] в Санкт - Петербурге говорил Хейфецу, что Вы самый талантливый человек в редакции, но одна беда — «врет много». Хейфец обещал, что Вы исправитесь.
Хлопцы кланяются.
Ваш Владимир Жаботинский.
2.
10 декабря 1903 Одесса
Все-таки dearest!
Поздравляю Вас обоих с Рождеством Господа нашего Иисуса Христа. Не отвечал доныне по той же причине, по которой не собрался еще к Вашей маме: страшно занят, а чем — сам не пойму. От этой мороки состояние духа ужасное. Затем цензор совсем помешался. Я недавно написал: по мнению Одесского Листка, в ноябре между газетами начинается предподписочная резня… Цензор вычеркнул «резня» и написал «борьба» — по-видимому, чтобы не напомнить о Кишиневском погроме. Скоро он уезжает: будет другая скотина.
К делу. Вашими корреспонденциями я недоволен. Знаете, что я думаю? Вы просто для них мало работаете, а больше для Чехова и для самообразования. Вещи прекрасные, но все-таки уменьшите рвение в эти стороны и приналягте на газетную часть Вашего существования. От Вас впечатление такое, точно Вы пишете, сидя в Одессе. Видно, что Вы прочли книгу и написали о ней, посмотрели сценку и написали о ней. Так нельзя. Надо посмотреть 20 сценок и вывести о них какое-нибудь синтетическое (аф майн ворт![83]) заключение, обмозговать, а потом уже написать. Для этого, конечно, необходимо больше времени посвящать наблюдениям, а байбляйотейке[84] — или как ее — меньше. Затем очень важно: в корреспонденциях никогда не надо ни острить, ни иронизировать, ни вообще пущать по части юмора; писать короткими строчками нельзя, и вообще, чем длиннее абзацы, тем лучше; в-третьих — не надо никогда писать ерунду. Я у Вас как-то прочел, что Чемберлена свалил, собственно говоря, карикатурист «Панча»[85]. Что Вы, мешиге?[86] — Кроме того, советую Вам по разу в месяц посылать общую статейку, вроде Ваших прежних философских, только без глаголов на конце.
Советую это сделать непременно, а то Эрманс, чего доброго, вздумает Вас критиковать. Конечно, если бы он вздумал, мы с Сигом[87] не допустили бы (мы уже тут сделали один такой удачный опыт по другому случаю), но все-таки не стоит запускать, тем более, что Вы, действительно, корреспондируете пока хотя и достаточно часто, но без рачения. — Не сидите в библиотеке, тогда все пойдет хорошо.
«Южные записки»[88] возобновляются под редакцией Орженцкого[89]. Нафанаил[90] продал за 1500 р. некоему Панкееву[91]. Платят. Вы необходимы. Пришлите непременно статьи[92]. Переводы из Китса непременно пошлите мне[93], я убежден, что они хороши. — Насчет Шелли Вы вполне правы: Бальмонт вообще козел, а не переводчик[94], и странно, как до сих пор не заметили, что он даже версификатор плохой. — Засадите Марью Борисовну за переводы маленьких английских новелл. У Киплинга должно быть много. Для «Южных Записок» пригодится (просили) и… заплатят. Вообще прошу Вас отнестись серьезно к «Южным Запискам». Это очень важный опыт, было бы жаль, если бы одесские силы наплевали на него только потому, что в Лондоне есть байбляй, а в Питере можно напечатать длинную статью о Чехове[95]. Ergo пишите, и заставьте жену переводить.
Рад, что Вам хорошо живется. Я путешествовал скучно и глупо, а спустил 500 р. На конгрессе был освистан[96], одначе не унывал и на другой день, т. е. ночью, был пойман полицейскими под собором с сионисткою in flagrante delicto[97]. Едва не составили протокола! Да и не за что было.
Адье. Прижимаю Вас к этому сердцу. Бью челом сто раз Марье Борисовне: я ее от всей души люблю. Внимайте советам, исправьтесь и пишите.
Ваш Вл. Ж.
Абрам и Хайм[98] кланяются. Нюсю[99] видел случайно в Базеле и остался ею недоволен, а где она теперь, не знаю. Скриба не то заболел, не то мы ему надоели. Икс есть Амфитеатров[100]; скоро у нас будет его повесть[101]. Я в Одессе вплоть до отъезда в Иерусалим.[102] С Ломбаро[103] примирился и дал ему денег. Джонни[104] здрав. Наши кланяются. Богомолец[105] мил. Зак[106] усыхает.
P. S. У Вас была хорошая статья по поводу Прилукера[107], только пафосу не надо было.
Да как же я Вам пошлю это письмо, когда Вы адреса не написали?
Местонахождение ответных писем Чуковского неизвестно, вероятно, они утрачены. Полтора года полуголодного пребывания в Лондоне он по праву мог назвать «мои университеты», ибо не только основательно пополнил здесь свое образование, проводя целые дни в Британском музее, но и заново пересмотрел собственные жизненные и творческие установки. В англичанах его покорил дух созидательного труда, эту страну и ее культуру он полюбил сразу и навсегда. Находясь в Лондоне, он пользовался каждым случаем пополнить свое образование, посещал благотворительные лекции по литературе для рабочих и получил основательное знакомство с английской литературой. Корреспонденции из Лондона регулярно появлялись на страницах «Одесских новостей».
Надо сказать, что Жаботинский был не совсем справедлив в своих оценках журналистских способностей Чуковского, а сам Чуковский в оценках своих писаний был очень склонен к самоуничижению. Перечитывая его лондонские корреспонденции на страницах «Одесских новостей», убеждаешься, что многие из них вызывают интерес и сегодня. Во всяком случае, они ничуть не менее интересны, чем корреспонденции прославленного Дионео. Чуковский обладал не только большим талантом, но и огромным человеческим любопытством в сочетании с прекрасным чувством читателя, его писания всегда имели адресата, и, как представляется, в этом заключается главная причина его успешности как журналиста. В Лондоне Чуковский на каждом шагу открывал для себя что-то новое и неизменно спешил поделиться этим с читателем. В частности, он поместил ряд заметок о положении евреев в Лондоне, что отвечало интересам читателей «Одесских новостей», и интересам Чуковского как одессита, уроженца города, где евреи составляли существенную часть населения. Приводим несколько его корреспонденций.
Здешняя печать в большинстве случаев весьма скептически относится к дипломатическим сношениям Англии и евреев. «Daily News» находит целый ряд «непреодолимых затруднений» для колонизации Восточной Африки. Затруднения эти, — говорит газета, — чисто территориального характера, и нет сомнения, что никаких практических результатов предложение нашего правительства иметь не будет.
Более подробно останавливается на этом вопросе «Jewish Chronicle», напечатавшая сегодня на своих столбцах чрезвычайно интересное интервью с сэром Гарри Джонсоном, солидным авторитетом по колониальным делам Англии.
«Если, — сказал сэр Гарри, — вы вычтете то огромное пространство земли, которое, по договору или по иным каким-нибудь правам — должно быть оставлено во владении туземцев негров, негроидов и др., то земля, оставшаяся свободной — далеко не будет так велика, чтобы пригодиться для еврейской колонии, как бы незначительны ни были размеры последней.
К тому же мы должны принять во внимание притязания одних только английских подданных. Под английскими подданными я разумею в данном случае британских иммигрантов — всех без различия рас, цветов и религиозных убеждений, — которые под давлением тех или иных обстоятельств захотели оставить временное свое обиталище в Британской империи и решили поселиться на богатых плоскогорьях Восточной Африки. Я считаю еврея, который живет в Британской империи, столь же полноправным гражданином, как и я, исконный английский подданный. Теперь представьте себе, что этот гражданин отправляется в Восточную Африку — как отправились бы вы или я — раздобыть себе земли за деньги или даром — ну, не лучше ли ему поселиться под эгидой обычного английского правительства, чем, безо всякой надобности, создавать какую-то особую общественную единицу, управляемую какими-то особыми законами!
Что же касается евреев, которые не состоят английскими подданными, то на них я, естественно, обращаю гораздо меньше внимания и полагаю, что нам совершенно невозможно отводить для иностранцев (для не английских евреев, пояснил сэр Гарри) большую часть весьма ограниченного пространства, открытого европейским колонизаторам, — пространства, которое было куплено дорогой ценою денег и крови британских подданных — евреев, магометан, индусов»…
к такому соображению: английский еврей — не захочет собственной автономии; а иностранный если и захочет, то какое англичанам дело до этого! «Территориальные» же неудобства приведены здесь собственно для красоты слога.
Далее он говорит об опасности для еврейской колонии находиться среди враждебно настроенного — черного, белого и желтого населения, но ясно, что не будь этой опасности, отношение его к английскому предложению не изменилось бы ни на вершок.
Продолжаю о лондонских евреях. Почти нигде во всем Лондоне не найдется ни одного из них, который не жил бы в восточной части города. В знаменитом Уайтчепеле есть улицы, где буквально никогда не встретишь ни одного англичанина. Громадная улица Commercial Road почти сплошь заселена евреями. Но зато весь остальной Лондон их почти никогда не видит. Иногда только, когда в жизни континентальных евреев произойдет какое-нибудь бедствие и еврейское население Лондона почувствует необходимость выразить моральный протест против тех, кто породил это бедствие, — весь город собирается в Гайд-Парк послушать негодующие речи «восточников» («east-enders»), присоединиться к ним и еще раз подтвердить, что им никогда не придется протестовать против здешнего положения вещей.
Стоит только взглянуть на лондонского еврея, чтобы убедиться в истинности этих уверений. Спокойная уверенность в завтрашнем дне, твердая почва под ногами, сознание, что перед ним открыт любой путь деятельности, — все это сделало лондонского еврея как-то положительнее, спина его разогнулась, пресловутой, якобы национальной увертливости и в помине нет.
их работы привлекает к себе симпатии даже таких идеальных работников, как англичане.
А так как ничего не уважает англичанин больше, чем работоспособность человека, то евреи давно уже позабыли о том, что принадлежность к их племени — когда-нибудь могла быть причиной оскорблений, обид и потерь.
Но обеспеченное положение большинства лондонских евреев ничуть не способствует их ассимиляции с окружным населением. Язык — и то в крайних случаях, — вот и все, что перенимают евреи у англичан. Я говорю: в крайних случаях, ибо зачастую им удается избегнуть и этого. Я видел евреев, которые по 12, по 15 лет живут в Лондоне — и хоть бы слово по-английски. — «Зачем нам английский язык? — говорят они. — Мы здесь между своими». И несмотря на все соблазны, они не поддаются никаким чужим влияниям и наветам. Вряд ли во всей Европе существуют для евреев лучшие условия, чем те, в которых они находятся здесь, поэтому-то их сионизм окрашен некоторым отвлеченным, мечтательным опенком.
Экономическая почва здесь почти совершенно отсутствует. Сионистское движение в Лондоне возникло скорее ввиду сочувствия положению своих соплеменников на континенте, и тем более привлекательный характер имеет оно…
В заключение не могу не рассказать вам одной любопытной истории из жизни бездомных лондонских евреев.
в дырявом фраке, из-под которого выглядывали воротнички отнюдь не ослепительной белизны.
Рот мужчины беспрерывно и беспредметно улыбался, но черные, красивые глаза были сосредоточены и угрюмы.
«Леди и джентльмены! — хрипел он. — Этот ящик, на котором я стою перед вами, — вмещает ослепительное доказательство могущества человеческого гения. Все, что только может дать — упорная настойчивость, современное состояние механических наук и блестящий человеческий интеллект, — все это соединилось, чтобы произвести таинственный предмет, который…»
— Покороче, сэр! — сказал, попыхивая трубкой, один рабочий. — Нечего размазывать!
Мужчина встрепенулся и как-то виновато стал развязывать узлы массивного полосатого ящика.
— Мое изобретение! — гордо сказал оратор, вынимая из ящика какой-то продолговатый сверток. — Золотая медаль на выставке в Чикаго! Я был бы гордостью всех штатов, если бы не интриги. Интриги, господа, — знаете ли вы, что такое интриги?..
Сверток лежал на мостовой, обильно поливаемый дождем.
Без конца работая языком, великий изобретатель торжественно разворачивал «ослепительное доказательство могущества человеческого гения». В качестве такового — оказалась большая кукла, в потертом шелковом платье. Толпа разочарованно посмотрела на нее. Американец отыскал у нее на талье несколько кнопок, показал их нам и предложил нажать на любую. Никто не тронулся. Тогда за дело взялся он сам. Когда было проделано все, что полагается хорошей кукле: закрывание глаз, подергивание руками, неопределенное произнесение звуков, принимаемых почему-то за слова папа и мама, — кукла была поднята и стала самостоятельно передвигаться вокруг ящика. Покружится, покружится и упадет. Американец сослался на какую-то ржавую пружину и предложил каждому осмотреть куклу. Мы все подходили и трогали ее твердые гуттаперчевые ноги, клали возле пенсы и ждали новых чудес. Они не заставили себя ждать. Безо всякого отношения к кнопкам кукла привстала, протянула вперед руку и чистейшим английским языком произнесла:
— Спасибо, леди и джентльмены, за внимание, которое вы оказали мне.
Надевши пальто, она подобрала с полу пенсы, захлопнула ящик, в котором она так долго лежала, обернутая шпагатом, взвалила его на плечи старому американцу и, грациозно раскланиваясь, медленно выбралась из веселой толпы, радовавшейся, что этой маленькой девочке удалось так ловко накрыть ее.
Конечно, американец заинтересовал меня. Хотя я и не воспитывался в здешней школе журнализма, но некоторый опыт в интервью великих людей все-таки имею, и потому, пригласив изобретателя в кабачок «Свистящей устрицы», я постарался наилучшим американским акцентом выведать у него историю его изобретения.
— Откуда вы? — спросил я его.
— С-под Варшавы, сэр… Хотите знать, как я изобрел эту машину, — указал он на девочку. — Знаете что! Когда американцу нечего есть — он выдумывает машину, похожую на человека; а когда еврею нечего есть, он выдумывает человека, похожего на машину.
И умные глаза его вопросительно взглянули на меня.
— Не видите ли в этом некоторого символа, сэр? Не согласитесь ли вы признать, что последняя эпоха истории еврейства — это именно стремление, отчаянное стремление голодного, оскорбленного, униженного человека — для поддержки хоть такого жалкого существования — превратить себя в куклу, сделать себя машиной? Отбросить долой все свое, человеческое, личное и, чтобы угодить толпе — притвориться, что, кроме трех-четырех кнопок, душою твоей ничто иное и не движет… Но, сэр, не всегда проходит это удачно. Вот недавно в Hide-Park'е ей, моей девочке, не удалось притвориться, что она машина, и толпа чуть не избила ее. За что? За то, что она не машина. За то, что она не кукла. Не правда ли, смешное положение, сэр? — спросил он, смеясь.
Я поспешил согласиться с ним, и мы расстались.
Сказал я как-то мистеру Вайду, своему соседу по пансиону:
— Поедемте в Уайтчепель — посмотреть.
Я совету его нисколько не подивился, ибо только накануне усмотрел в «Century Encyclopedia» Смита такое странное изречение:
— Уайтчепель. Часть Восточного Лондона, заселенная беднейшими классами — и преступниками (inhabited by the poorer classes and by criminals).
Пробиваясь кривыми улицами рабочих кварталов — где, несмотря на жару, все закупорено, заперто, завешано, и только веселые окна кабаков нарушают общее впечатление кладбища, — достиг я необходимой мне конки, взобрался на ее крышу, и здесь уже ждали меня ощущения чего-то своеобразного, не лондонского, не английского: конка была необычайно грязна, долго останавливалась на перекрестках, и за билет взяли у меня 1 1/2 пенса, а это совсем не в лондонских порядках, ибо даже для самого бедного лондонца пенни представляется такой мелкой монетой, что в обычном обиходе английской жизни расчет в полпенса показался бы нищенски скрупулезным…
по темным углам и боится стоном прервать веселую суету краснощеких, уверенных, широкоплечих людей, которые так хорошо умеют работать, любить себя и смеяться.
Здесь же она вся на виду — в этом затхлом запахе несвежей рыбы, которую жарят и съедают тут же на улице; в этих грязных, больных детях; в этих узких, гнилых закоулках, которые, кажется, навеки забыты и Богом, и солнцем, и санитарным инспектором; в этих крикливых, пестрых базарах, где за гроши продается линючая, выкрашенная, дважды перелицованная ветошь, где проклятья, зазывания, сильные жесты — все кричит о нужде, обнажает ее, тычет в глаза. Большего контраста со спокойной, сытной жизнью Лондона и не придумаешь.
И контраст не только в этом. Вот мне понадобилось узнать, где русская библиотека, — подхожу к человеку, спрашиваю.
Он останавливается, долго-долго объясняет мне дорогу, уходит, потом ворочается и говорит:
— Знаете что: я хоть и занят теперь, но ничего, я пойду с вами и доведу вас до самых дверей.
Идешь по улице — по длиннейшей, грязнейшей и крикливейшей в мире Commercial Road — и останавливаешься, пораженный. На вывеске российскими буквами выведено: «Одесский ресторан». Но это, конечно, исключение. Язык Уайтчепеля — еврейский жаргон, вперемежку с испорченными английскими словами. Во многих домах в окнах выставлены портреты покойного Герцля[111] в траурной раме. Есть много газет на еврейском языке — и так странно видеть их плакаты об экспедиции в Тибет[112], о Порт-Артуре[113] и т. д.
Со свойственным жителям Уайтчепеля приспособляемостью английскому языку научаются они быстро, но русский язык забывают еще быстрее. Встретил я как-то здесь еврея лет 30, который в России 4 класса гимназии кончил, а теперь, когда к нему говорят по-русски, в ответ умеет только любезно улыбаться. Живет же он здесь всего третий год.
Хотя английские газеты сплошь и рядом честят иммигрантов невежественными, некультурными и т. д., но для всякого беспристрастного наблюдателя ясно, что духовные, умственные интересы Уайтчепеля гораздо выше, гораздо свежее, чем в самом Лондоне.
Найдите англичанина, не профессионала и не богача, который стал бы читать в Британском музее книги. Не найдете. Британский музей посещают или так называемые literary hacks (литературные клячи), или люди, которым свободного времени девать некуда, или иностранцы. А загляните-ка в русскую читальню в Уайтчепеле. Я зашел как-то туда зимою. Окна заперты. Комнатка наперсточная. А люди — и на подоконнике, и в прихожей, и на лестнице. Есть скамьи, стулья, но никто не сидит, ибо стоя можно теснее набиться в комнату. Цель библиотеки — чтобы приехавшие сюда не забыли русского языка, русскую культуру, чтобы они, затерянные в большом равнодушном городе, имели уголок более ласковый, более родной, чем другие уголки. Здесь в библиотеке много русских газет, Пушкин, Достоевский, Толстой, «Жизнь замечательных людей» Павленкова и т. д. Есть даже «Диалоги Платона» пер. Влад. Соловьева.
«Эмиграционное бюро». В его окне было вывешено объявление, что за 2 фунта (20 рубл.) можно достать билет для переезда из Лондона в Нью-Йорк. Тут же возле бюро стоят бледные, грязные люди и предлагают купить у них или часы, или велосипед, или швейную машину, так как у них нет денег на проезд в Америку. И тут же они предъявляют вам эти предметы, которые весьма далеки от идеального состояния.
Не без труда отыскал я новое помещение библиотеки. Оно просторнее, чище, есть даже два газовых рожка. Внизу же чайная, которая по желанию может обратиться в лекционный зал, в бальный зал и даже в театр: в одном конце комнаты повешена занавеска, на которой, по мнению некоторых, изображено море, а по мнению других — битва русских с кабардинцами[114]. Чайная открыта для всех, и вы можете зайти туда когда хотите; так что чай-то пьют там всего 2–3 человека, а остальные 30–40 спорят, читают, слушают. Спор ведется по-еврейски. Я его не понимаю и потому разговариваю с каким-то юношей, который подсел к моему столику.
— Когда я жил в России, я слыхал: ах, Англия — то, Англия — се, и нет нигде страны лучше Англии. А я вам скажу, что нигде так бедного человека не сосут, как здесь. Приехал я сюда два месяца назад — вышел на улицу, а куда идти — не знаю. Смотрю, возле меня еще триста таких, как я. Сбились в кучу, стоим. Подходит человек, богатый — в цилиндре, говорит: если бы я нашел хорошего портного, я бы его задешево взял. Так все триста к нему и кинулись. Он посмотрел было на меня, но как увидел мои башмаки — нет, говорит, мне тебя не нужно — ты greener (зеленый — презрительная кличка для новичков). И куда я ни ходил, всюду мне на башмаки смотрели. Англичане не берут — у них там какие-то тред-юнионы[115], а еврей в день больше 3 шиллингов не платит.
— Но ведь 3 шиллинга — это очень хорошо, — сказал я.
— Да, хорошо, если бы работа была каждый день. А то все больше нанимают по полдня, на четверть, а потом недели две ходи без работы. И к тому же со своими и конкурировать стыдно. Меня недавно выбрал хозяин в Бриклене, а другие бросились к нему работы просить, и как посмотрел на них, так и отступился… А если даже — вот как я теперь — достанешь работу постоянную, — тоже нехорошо. Работа от 6 утра до 10 вечера, да один час на обед. А подмастерья как звери. Спину разогнуть не смей. Отчего это никто в газетах не напечатает, не скажет беднякам, что здесь, в Лондоне, скверно для них как нигде, чтобы они сюда не приезжали. Тут их швыряют, как в Литве огурцы, а они все едут, все бегут сюда, а что с ними здесь будет в конце концов — даже и подумать ужасно.
Остановил я меланхолического своего собеседника часу в 11 вечера. Весь Лондон уже вымер, а в Уайтчепеле все еще разливалась по улицам человеческая нищета — крикливая, яркая, неприкрытая.
Англичан в этом «квартале, заселенном преступниками», — немного. Это сразу заметно, ибо кабаки в Уайтчепеле весьма немногочисленны.
Хаотичное, но интенсивное погружение в культурную жизнь Англии сыграло существенную роль и в самоопределении Чуковского как литературного критика, в поисках своего жанра и своих тем. Стиль его критических статей в долондонский и послелондонский период разительно отличается. Небрежный порхающий стиль он усвоил в английской эссеистике, как и умение поразить читателя неожиданным парадоксом. Прежде чем стать русским популяризатором творчества Оскара Уайльда, Чуковский многому у него научился сам. Наукообразные и тяжеловесные рассуждения ранних одесских фельетонов постепенно сменяет легкая и изящная разговорная манера, появляется умение вовремя ввернуть острое и колкое словцо.
из Англии в 1904 году созрело решение покинуть Одессу и переехать в столицу, куда, кстати, еще в 1903 году перебрался Жаботинский.
Но покидали они родной город с разными чувствами. В биографиях Жаботинского неоднократно указывалось, что он был горячим патриотом Одессы. «Для него Одесса была не просто случайным местом рождения, — писал Иосиф Шлехтман, — но великим счастьем, бесценным даром судьбы. Всю свою жизнь он высоко ценил и бесконечно гордился тем, что носит звание одессита. В его шкале ценностей ранг одессита был высшим, самым благородным из существующих на свете. Он был больше, чем патриот Одессы, он был шовинист Одессы».[116]
Чуковский относился к Одессе куда более критически. В фельетоне «Дневник одессита в Петербурге» он с иронией вспоминал о литературных четвергах на Ланжероновской, которые отличаются только тем, кто первый выступил — Лазаревский или Лифшиц.[117] В следующем фельетоне «Одесса в Петербурге (Из столичных впечатлений)», о своем родном городе он писал: «От юности моей мечтаю я видеть Одессу, мой родной город, не покорным вассалом столичных влияний, а самостоятельным гостем на пире всероссийского самосознания — гостем равноправным, званым, избранным, способным и хозяина к себе пригласить, и своим угощением не ударить в грязь перед ним».[118] Перебравшись в Петербург, он, по существу, прерывает контакты с Одессой, но искоренить в себе одессита было не так-то легко. Ему пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы изжить свой южнорусский говор, но, даже став постоянным критиком столичной газеты, он время от времени получал упреки за «развязность одесских репортеров». «Одесское прошлое» он предпочитал не вспоминать, в петербургский период это был не пьедестал, а крест.
Надо учитывать также и то, что «одесский миф» сложился уже в советский период, Чуковский не пытался примкнуть к компании расторопных, предприимчивых и неунывающих одесситов, родственников Остапа Бендера и земляков Бени Крика, как это делало поколение Валентина Катаева. Миф об Одессе в биографии Чуковского не занимал никакого места. В дневнике Чуковского есть ряд весьма неприязненных отзывов об Одессе, которые будут опубликованы в новом его издании. Поэтому Одессу он покидал без всяких сожалений, и на пороге нового петербургского периода состоялось его последнее выступление под патронажем Жаботинского на страницах петербургской газеты «Еврейская жизнь», в редакционных делах которой Жаботинский принимал деятельное участие.
___________________________________
–327.
[73] Панасенко. С. 36.
[74] Это и последующие письма В. Жаботинского к Чуковскому см.: ОР ГБЛ, ф. 620. Карт. 63. Ед. хр. 90. Комментарии к письмам подготовлены совместно с Н. Н. Панасенко, которой мы обязаны и рядом других сведений об Одессе и одесситах, использованных в настоящей книге.
[75] В. Жаботинский вспоминал о Хейфеце как редакторе газеты: «Редактор Хейфец умел подбирать способных молодых людей: под его крылышком начали свою литературную деятельность Кармен, — и Корней Чуковский… Когда мы входили с ними в кафе, соседи перешептывались друг с другом: может, было бы лучше, если бы мы не слышали, что они шептали, но поверьте мне, они пели нам дифирамбы, и Кармен подкручивал кончики своих желтых усов, Чуковский проливал свой стакан на землю, ибо его чрезмерная скромность не позволяла ему сохранить спокойствие духа, а я в знак равнодушия выпячивал нижнюю губу…» (Жаботинский В. Повесть моих дней. Библиотека-Алия. 1989. С. 35–36).
[76] Дионео — псевдоним журналиста и писателя Шкловского Исаака Владимировича (1864–1935), в 1890-е годы сотрудничавшего в одесских газетах. С 1896 года постоянно жил в Англии, являясь лондонским корреспондентом газеты «Русские ведомости» и постоянно публикуя вплоть до 1918 года «Письма из Англии» на страницах народнического журнала «Русское богатство».
(лат.).
[78] Эрманс Александр Соломонович — издатель «Одесских новостей», владелец типографии, после революции эмигрировал.
[79] Мать — Корнейчукова Екатерина Осиповна (1856–1931). Речь идет о гонорарах, которые получали в редакции и пересылались Чуковскому в Лондон.
[80] Гриша — уже упоминавшийся в полицейских донесениях родственник жены Чуковского — Григорий Гольдфельд. Упоминается в письме Чуковского жене 1904 года: «А когда ты жила на М. Арнаутской, и я приходил к тебе наверх. И мы запирали белую дверь. И я писал Онегина. И Жаботинский. И первая моя статья об искусстве. И ваш Гриша. И Грабко. А потом внизу: я подарил тебе какао на именины, которое сам же выпил. И английские слова. У меня от них сейчас клочок остался: flower — это цветок, а business это дело» (Архив Чуковского).
— Мария Эммануиловна Корнейчукова (в замужестве Лури, 1879–1934), носила отчество отца (подробнее о ней см.: Панасенко. С. 17).
[82] Скриба — псевдоним критика Евгения Андреевича Соловьева (Андреевича, 1867–1905), в 1898–1904 годах сотрудничал в газете «Одесские новости». Чуковский высоко ценил его творчество и посвятил ему статью «О г. Евг. Соловьеве» (Одесские новости. 1905. 14 марта; см. также: КЧСс. Т. 6. 2002. С. 340–344). По поводу кончины критика Чуковский поместил два некролога: Одесские новости. 1905. 30 авг. и Театральная Россия. 1905. № 37. С. 1111–1113; один из них см. также в Т. 6. С. 364–368.
[83] Как я это называю! (идиш).
[84] Искаженное англ. bibliotheca. Вероятно, имеется в виду корреспонденция Чуковского «Британский музей» (Одесские новости. 1903. 25 ноября), где восторженно описывалась известная библиотека.
«Punch», в том числе на премьер-министра Чемберлена, популярность этого журнала среди английских читателей упоминаются в ряде корреспонденций Чуковского. Возможно также, что Жаботинский запомнил одну из статей Чуковского, опубликованную в «Одесских новостях» 29 июля 1903, где упоминалась карикатура известного карикатуриста Гульда на Чемберлена. Кстати, нотации Жаботинского носили скорее всего воспитательный характер; корреспонденции Чуковского регулярно появлялись в «Одесских новостях», подробно освещали политические новости, с симпатией и интересом рассказывали о нравах и образе жизни англичан.
[86] Мешиге — сумасшедший, придурок (идиш).
[87] Сиг (псевдоним Семена (Самуила) Израилевича Гольдельмана) — одесский журналист, умер в 1907 году в возрасте 25–26 лет. В некрологе о нем Лазарь Кармен писал, что «последние три года жил в Петербурге» (сообщено Н. Н. Панасенко). Известность Сигу принесли его статьи о правом публицисте П. Крушеване. Словарь Масанова указывает на него как на автора книги: Паволакий Крушеван. С предисловием Ал. Вознесенского. Одесса, 1903. Объявление о выходе этой книги Сига опубликовано: Одесские новости. 1903. 24 мая. С. 3.
[88] «Южные записки» — еженедельный научно-популярный, литературный, художественный, политический и общественный журнал. Выходил в Одессе в 1902–1905 годах.
–1923) — известный ученый-статистик, в тот момент был приват-доцентом Новороссийского университета. Подробнее о нем см. в некрологе А. Шора: Статистический бюллетень. 1923, № 5–6, май-июнь. C. 161–173.
[90] Неустановленное лицо.
[91] Панкеев Константин Матвеевич (1858–1908) — одесский общественный деятель. В некрологе о нем сказано: «Не было культурного начинания в Одессе или часто вне ее, в котором К. М. Панкеев не принимал самого деятельного участия. Всем памятна та громадная роль, которую сыграл в деле объединения земских сил на юге издаваемый в течение 1904–1905 гг. К. М. Панкеевым журнал „Южные записки“. Этот еженедельник, первый на юге, завоевал себе известность и, между прочим, выделился всесторонней и всеобъемлющей разработкой национального вопроса в России» (Одесский листок. 1908. 15 июля).
[92] Известна единственная публикация Чуковского в «Южных записках» — статья «Два слова о космополитизме и сионизме», текст которой приведен выше. В последующих номерах журнала статьи Чуковского не обнаружены.
[93] Переводы Чуковского из английского поэта Джона Китса (1795–1821), относящиеся к этому времени, неизвестны. Единственный перевод стихотворения Китса «Слава» был опубликован: приложение к журналу «Нива», 1908. № 2.
«В защиту Шелли» (Весы. 1907. № 3. С. 61–68); см. также статью Чуковского «Бальмонт и Шелли». КЧСс. Т. 6. С. 171–180.
[95] Возможно, речь шла о попытках Чуковского где-то опубликовать не дошедшую до нас статью о Чехове, который был его любимым писателем. О Чехове он писал неоднократно, статьи позднее были собраны в книгах «Чехов» (1957) и «О Чехове» (1967).
[96] Речь идет об участии и выступлении Жаботинского на Шестом сионистском конгрессе, который проходил в Базеле в августе 1903 года.
[97] На месте преступления с поличным (лат.).
[99] Неустановленное лицо, возможно, эта же Нюся упоминается в письме Чуковского из Лондона жене от июня 1904 года. См.: Чуковский Корней. Из переписки с женой (1904–1916) // Культура и время. 2002. № 3. С. 116.
[100] Икс — один из псевдонимов писателя Александра Валентиновича Амфитеатрова (1862–1938). В 1899 году с большим шумом ушел из газеты А. С. Суворина «Новое время», основал вместе с В. Дорошевичем газету «Россия», на страницах которой круто изменил собственную политическую позицию на крайне либеральную. За публикацию антимонархического памфлета «Господа Обмановы» (1902), принесшего Амфитеатрову большую популярность, подвергся административной высылке на пять лет в Минусинск, но уже в конце года вернулся в Петербург. В этот период Амфитеатров находился в зените славы, и его сотрудничеством дорожили либеральные издания.
[101] Амфитеатров сотрудничал в «Одесских новостях», его портрет помещен в упоминавшемся выше юбилейном выпуске газеты «Одесские новости» (1909. 25 декабря).
[102] В «Повести моих дней» Жаботинский писал, что впервые попал в Палестину в 1909 году. Что имеется здесь в виду — неясно.
[104] Неустановленное лицо.
[105] Богомолец Антон Антонович (1873-?) — см. о нем в полицейских донесениях выше. Участник Литературно-артистического общества, издавшего его реферат: Богомолец А. К характеристике новых течений в области русской мысли (Одесса, 1903).
[106] Среди одесских знакомых Жаботинского было два Зака — Самуил Семенович (в иудействе Шмуйло-Ицко Израилев, 1868–1930) и Симха Лейба Израилев. Оба они названы в числе предполагаемых сотрудников «Южных записок» на 1904 год. Вероятно, имелся в виду первый из них, поскольку он был сотрудником «Одесских новостей», где регулярно печатались его статьи и обзоры на экономические темы. В 1908 году была опубликована его монография «Промышленный капитализм в России», отрицательный отзыв Ленина см.: ПСС. Т. 24. С. 62.
[107] Имеется в виду «письмо из Лондона» Чуковского «О г. Прилукере», где рассказывалось о литераторе из Одессы Я. Прилукере, выпустившем в Лондоне о себе книгу, где он выдавал себя за известного писателя и друга Льва Толстого. Прилукер читал лекции, был секретарем Общества для взаимного ознакомления Англии и России и т. п. (Одесские новости. 1903. 1 декабря. № 6165).
[109] Одесские новости. 1903. 29 августа.
[110] Одесские новости. 1904. 8 августа.
[111] Основатель и теоретик сионизма Теодор Герцль умер в 1904 году.
[112] В 1903–1904 году Англия предприняла военную экспедицию в Тибет во главе с полковником Янгхазбэндом, после протеста со стороны России англичане вывели свои войска.
[114] Битва русских с кабардинцами — популярная лубочная картинка.
[115] Тред-юнионы — профессиональные союзы в Англии и других странах Британской империи, объединяющие работников одной профессии для защиты их прав.
[116] Joseph B. Shlechtman. The Vladimir Jabotinsky story, 1-st ed. New York, T. Yozelloff, 1956–1961.
[117] Одесские новости. 1903. 21 марта.
| Главная |