| Приглашаем посетить сайт |
|
Кржижановский (krzhizhanovskiy.lit-info.ru)
|
Князь Сухотин - старик, лет 60-ти, одет в охотничий костюм, сверху шуба, сбоку ружья в ящиках.
Остроухов - господин неопределенных лет, скорее старый, чем молодой.
Миша Воинов - молодой человек, лет 30-ти, очень толстый, с двойным подбородком.
Созонович - с совершенно лысой головой, круглым лицом, мягкими манерами.
Сергей Макаров - мужик-окладчик.
Цуриков - лесничий, молодой человек.1
Мужики, бабы, мальчики и девочки. Каждый и каждая с дубиной. У некоторых мужиков ружья. По одежде все вместе напоминают толпу нищих.
Порядок; вы назначили меня
Директором сегодняшней охоты.
Прошу же подчиняться, не шутя,
Моим распоряженьям. Бросим жребий,
Кому которым нумером стоять.
Дай шапку мне, Ханевич.
(Кладет в шапку несколько билетов.)
Выбирайте.
Барон, прошу покорно.
Нумер первый.
Я третий!
Я четвертый!
Я второй!
Я, значит, пятый и последний.
Грушин!
(Лесничий подходит.)
Прошу вас за народом присмотреть,
Чтоб не шумели, к кругу подходя,
И верно цепь держали. Очень рад,
Что вы случились тут. Вы местный житель,
Вы знаете охоту, присмотрите,
Чтоб не было мальчишек мелких. Глупо
Опасности их подвергать; притом
Они и пользы принести не могут.
(К Остроухову и прочим охотникам.)
А вас прошу не бегать с нумеров
Друг к другу; не закуривать сигар,
Мест не менять, за цепь не выдвигаться
И метко, разумеется, стрелять.
Ханевич! Можешь ты при мне остаться,
А вы подвиньтесь за последний нумер.
Какой чудак! Он вздумал нас учить!
Мне нужно адъютанта отыскать.
(Уходит к народу.)
Мне издали загонщиков толпа
Каким-то сбродом нищих показалась,
Оборванных, унылых, испитых...
Посмотрим ближе.
(Подходит к народу вместе с Остроуховым.)
Осташов уж тут!
Уж он с прекрасным полом балагурит!
А, между тем, как ближе подошел,
Так даже франтов вижу; вот сибирка
Суконная, вот городской бурнус.
Не сплошь больные, сумрачные лица,
С клеймом нужды и горя. Чудеса!
Картина эта такова, что тут
Гробам бы только двигаться уместно,
И воздух этот тифом напоен.
Идут да бред со скрежетом зубов.
И в бедности здесь спорит человек
С природой, и решить [никак] не могут,
Она ли, он - бедней! А между тем
Довольные мы слышим голоса
И вольный смех! Я, право, удивлен.
О, молодость, о, сила, о, здоровье!
Старуха, эй, старуха! Покажись
Сюда, поближе. Нет, не та, - другая!
Другую мне, - вон ту, что унырнула
В толпу!
(Мужики выводят старуху.)
Поди, любезная, сюда!
Поди, не бойся! Как тебя зовут?
(Старуха усиливается что-то говорить и, вместо ответа, мычит. Народ хохочет.)
Немая!..
То-то!
Глядел я долго: шамкает губами
И рот кривит, а не выходит слов!
Немая! Вы неисправимы, Грушин:
Сам бог ее молчанию обрек,
А вы ее в кричане 2 допустили.
Я не заметил... Нищенка, без хлеба...
Вы все одно: то соли нет, то хлеба...
Ступай, ступай, любезная, домой!
(Потирает руки.)
Она мычать горазда: замычит, -
Так никакой медведь не улежит.
А зоркий глаз!
Уж я не прозеваю.
Доволен наш директор. На войне,
Перехватив с бумагами шпиона,
Так полководец радуется.
Я, право, начинаю находить,
Что наше путешествие недурно.
Пока идет, как должно, все: молчит
Суровый немец, - верно, размышляя
О дикости российских мужиков
И радуясь, что наш директор важный,
Прогнав немую бабу, спас ему
Копеек шесть, и труся, между тем,
По мере ближения к медведю;
С бабенками гуторит Осташов
И водку пьет. А Сухотин из роли
И здесь не вышел, нами предводя.
Нет, право, хорошо!
И дикая и новая картина!
Мы взяли сто семь человек,
Что было в деревне народу.
Не справиться с снегом уроду.
Те двести четырнадцать ног
Пред нами дорогу умяли,
Чтоб путь был до места легок,
Чтоб как-нибудь мы не упали.
Идем, заметает метель
Звериные тропы и лапки,
Навстречу то старая ель,
То пень в горностаевой шапке.
Средь этих степей снеговых
Шагая походкой нетвердой,
В собольих боярках своих
И в муфтах с звериною мордой,
Похожи на древних бояр
Новейшие наши бояре:
Директор наш важен и стар,
Посланник важнее и старе;
Турист Остроухов сопит,
Как будто всходя на Везувий.
Но станет на рифме "Везувий".
Да,в самом деле станешь,чорт возьми!
Проклятое словечко подвернулось.
А молодец ты рифмы подбирать!
Как Пушкин, я сказать могу по праву,
Что рифмы запросто живут со мной.
Вот как!
Ты слыхивал мои стихотворенья?
"Отец Савватий", "Свадьба", "Мильгофер"...
Слыхал, слыхал. Вот даже и теперь,
Припомнив их, чихнуть намереваюсь:
В носу крутит, как будто табаку
Крепчайшего понюхал! И охота
Такую мерзость сочинять?
Ты, друг,
В искусстве ничего не понимаешь;
И Лермонтов немало сочиняли
Таких стихов.
Да Пушкин, кроме этих пустяков,
Оставил нам "Бориса Годунова",
"Онегина", "Полтаву" написал,
А Лермонтов - "Печорина" и "Мцыри".
А без того кто б помнил их теперь!
А ты с одним "Савватием" твоим
Сбираешься предстать на суд потомства!
Хорош ты будешь...
Что делать! Я - писатель не для дам,
Серьезно я за славою поэта
И не гнался. Но есть и у меня
Серьезные труды...
Не изысканья ль
О том, в каком году императрице
Екатерине прочитал Фонвизин
Ты суешься судить о том, чего
Не понимаешь...
Может быть, но я
Одно наверно знаю: ничего
Не выйдет из трудов твоих серьезных
И вообще из самого тебя...
Министром буду!
Ну, едва ли. Впрочем, -
Немудрено. Случалось видеть нам,
Что люди вовсе пошлые, пустые,
Которые барковщину слагали, -
Глубокими политиками стали.
(Помолчав.)
Пустую жизнь ведете вы, друзья!
И хорошо вы делаете, впрочем:
Из вас людей не выйдет уж, - увы!
Ну, я, мой друг, - отпетая статья!
Ты извини за резкие сужденья, -
Такой уж час пришел: природа эта,
До беспощадности суровая, меня
Расположила к правде; человеком
Я был когда-то в юности моей.
Я дело делал, -я умел трудиться.
О, труд! Ты - все! Кто пренебрег трудом, -
Когда-нибудь поплатится жестоко.
Вся процессия на минуту останавливается, Миша и Остроухов, поглядев вперед, замечают, что народ разделился на две партии. Одна половина пошла направо, другая - налево в совершенном безмолвии.
Теперь молчанье! Мы пришли на круг,
На номера идем. Смотрите, Грушин,
Чтоб не шумел народ; кто слово скажет,
Кто кашлянет, - вы мелом на спине
Черкните крест: ужо увидит [он],
Что значит без резону горло драть.
Господам подают лыжи, и они, беспрестанно соскакивая с лыж и проваливаясь в снег, поддерживаемые мужиками и лакеями, кое-как проходят сажен сто, предводительствуемые окладчиком.
Здесь первый номер.
Немец остается на указанном месте; при нем ставят его ружье, и остается мужик с рогатиной. Тем же порядком ставят прочих. Люди обминают господам место. Сухотину стелют ковер и ставят складной стул. Немцу тоже. Расставив господ, окладчик уходит. К толпе загонщиков, запыхавшись и отдуваясь, торопливо приближаются пять человек, пришедшие той же тропой, как и прежние.
Уж поздно, братцы: барин приказал,
Чтоб больше никого не принимали.
Народ сосчитан.
Допусти, будь друг!
Не смею, - строг; вы сами попросите.
Авось, позволит.
Это, что ли, он?
Нас гонят, мы маленько опоздали,
Сейчас пришли; уж как бежали мы!
Вели принять нас, будь отец!
(Кланяются.)
Мы взяли, сколько нужно, - и конец!
Да нас ведь звали. Мы, не будь охоты,
Дрова возить бы нанялись сегодня.
Известье было с вечера дано,
Опаздывать не нужно. Эй, лесничий!
Возьмите их...
Эх! Э! Неладно дело!
Мы погорельцы, батюшка, неделю
Тому назад сгорели, милость ваша
На бедность не пожалует ли нам?
(Протягивают руки.)
Мы не затем приехали сюда,
Чтоб раздавать на бедность.
(К погорельцам.)
Спрячьте руки!
3
Какой народ! Мороз невыносимый,
А он по локоть руку обнажил!
(К товарищам.)
Пожалуйста, Кондратьев, не давай,
А то сойдется целый околодок.
Уж было раз такое приключенье:
Чувствительный какой-то господин
На бедность подал... Что же, господа?
Как на второй загон мы торопились,
Нас целый околодок осадил
На той тропе, где надо было ехать,
И на медведя опоздали мы.
(Мужики уходят.)
Один из толпы
(провожая их глазами)
Пошли они ни с чем,а жаль:
Они ведь точно погорели
Только
В них кое-как теперь от стужи жмется.
Ну, это не такие господа!
Вот были третьим годом. То-то баре!
Как и сегодня: только поплелись
Загонщики к окладу, - смотрим, скачет
Без шапки мужичонка и кричит:
"Деревня Голодуха загорелась!"
Как быть? Деревни этой мужики
Упали в ноги господам: "Пустите,
Горит деревня наша!" Господа
Не только мужиков тех отпустили,
А сами повернули на пожар
С своей командой. То-то закипела
Работа! Заправляли господа,
А мужики в огонь погреться лезли.
Сто человек задули, как свечу,
Пожар в одну минуту; погорела
Одна изба, - все прочее спасли!
Они в ногах валялись на снегу
У тех господ, им полы целовали;
Довольны были сами господа
И погорельцу помогли по силам.
Однако не отделался и зверь:
Мы на рысях вернулися к окладу.
Уж за полдень тревога началась.
Глубок был снег, - медведица не шла,
Так мы пришли на самую берлогу
И ну ее! Почти что на хвосте
У ней сидели; как ни упиралась,
А на господ доставили...
Ну, право же, прекрасная картина!
Вот парень повалил бабенку в снег
И сам упал, барахтаются оба,
Хохочут, раскраснелись... - Хорошо!
А вот другой какой-то великан
Пустился в лес, без тропы, без дороги,
Глубокий снег, - бежит, и пыль под ним,
Сверкающая, облаком кружится...
(Обращаясь к одной бабе.)
Куда бежит он?
Видишь, впереди
Краснеется рябина, уцелели
На ней от лета ягоды, так их
Сорвать задумал, видно.
Что же, он
Попотчевать кого желает ими?
Вестимо, девку.
Не тебя ли?
Постой немного, - сам увидишь.
Парень возвращается с сучьями, на которых висят гроздья рябины опушенные снегом, и подает их одной девке, смазливее других.
Вижу.
Полакомится мерзлою рябиной
Красавица и парня наградит
А там, в лесу, даст тайный поцелуй.
(Декламирует.)
"Как ярко поцелуй пылает на морозе!
Как дева русская свежа в пыли снегов!"
Вот кстати применил стихи поэта!
Помилуй, этот злополучный люд
Напомнил мне бежавших из больницы
Чернорабочих бледную толпу.
Ну, где нашел ты свежесть, укажи?
Нет, даже осьмиградусный мороз
На эти лица не навел румянца!
Две-три бабенки покраснели, правда,
И то помял их друг наш Осташов.
Уж он таков: любимая затея -
С крестьянками возиться: будь дурна,
Как смертный грех, да только не мужчина,
С него довольно!
Ну, ты мой адъютант, бери же ружья,
Неси за мной, да только не кричи,
Как выбежит медведь!
Не бойся, барин,
Не закричу, не испугайся сам!
Другая часть леса с противоположной стороны.
Так, девять лет скитанья по лесам
Мне даром не прошли. Я одичал.
Не только не приятны, мне противны
Все эти люди, шумною ордой
Нахлынувшие в наше захолустье
Стрелять медведей наших; на денек
Они собрались к нам, а притащили
Такой обоз, что можно круглый год
В степи бесплодной кочевать безбедно.
Ну, что ж? они богаты; нужны им
Удобства, роскошь - это все понятно;
Но отчего ж я духом возмущен?
И эти трехсаженные лакеи
И повара в дурацких колпаках, -
Вся эта роскошь нарушает нагло
Привычный ход убогой этой жизни
И бедности, которая одна
Здесь царствовать привычку вековую
Усвоила и грозных прав своих
Сопернице мишурной не уступит!
Жестка царица эта. Во сто крат
Она отмстит за сутки униженья,
Когда опять останется одна
И населенью бедному предстанет
В своей обычной строгой наготе.
Я знаю лес, я со скамейки школьной
Почти что прямо в лес попал; весной,
Снимая планы, составляя опись,
В такую глубь лесов я заходил,
Что иногда по месяцу случалось
Живого человека не встречать...
Мудреного, что изучил я лес?
Я в нем провел почти две трети жизни.
Скажи, когда тебя я не видал,
Дремучий лес! Весенней ли порою,
Иль в летний зной? Иль осенью сырою,
Когда ты так богато населен,
Когда твое убранство так роскошно
И так непрочно? и заводишь ты
Утрат и скорби роковую песню?
Или когда, совсем уж обнажен,
Тоскливо ждешь ты зимнего покрова,
Шатаясь весь, точь-в-точь как человек,
Желающий согреться на морозе?
Или тогда, когда посеребрен,
Разубран снегом, при сияньи лунном
Стоишь ты бодро в мертвой тишине, -
В той тишине морозной русской ночи,
Когда я, помню, думать был готов,
Что даже звуки замерзать способны?
Зимой в лесу я помню впечатленье:
Стоишь, - уйти не хочется, сознанье
Теряется, что властен ты уйти, -
В соседстве величавых, неподвижных
Дубов и сосен; легкий звук, движенья
Казаться начинают святотатством,
И если вдруг
Взмахнет крылом проснувшаяся птица
И на другой опустится сучок,
Или береза скрипнет, как старуха,
Что кашляет впросонье на печи, -
Я вздрагивал, как будто услыхал
Живые речи на глухом кладбище...
Я знаю лес, но общества не знаю,
Не знаю жизни, - потому, конечно,
Мне дико поведение господ,
Приехавших сегодня на охоту.
Да! да! Я совершенно одичал:
Иной причины нет и быть не может!
С народом обращаются; так явно
Презрение свое, высокомерье
Показывают бедным мужикам.
С чего, пред кем кичиться? Или тут
Умышленного нет высокомерья?
Тем хуже, если так, - гораздо хуже!
Да, умысла тут никакого нет!
Им здесь народ необходим: медведя
Он им нашел, он обложил его,
Он им его в морозы караулил,
Он им к нему дорогу протоптал
И на своих голодных лошаденках
Сюда привез их и теперь пошел
В жестокий холод по снегам глубоким
Медведя выставлять на них, и он же
Поможет им отсюдова убраться
(Ведь надобно сознаться, что уйди
Теперь народ, так этим господам
Самим и до деревни не добраться:
Да, им народ здесь нужен. А меж тем
Они его трактуют так надменно
И норовят на гривну обсчитать
И жмутся от него, как от собаки,
Когда она, в болоте побывав,
Желанье отряхнуться обнаружит...
Квартира в городе Б-чах 4, очищенная жильцами на случай приезда охотников. Посредине роскошный покрытый стол, за которым помещаются охотники; у стены фортепиано. Два дивана. Пообедав, охотники располагаются.
Наш утренний горячий разговор
Напомнил мне забавные куплеты,
Которые когда-то я сложил
В минуту скуки. Глинка, наш приятель,
На музыку тогда их положил,
И часто мы от праздности их пели,
Хоть им названье "Похвала труду".
Не хочешь ли, я их тебе спою?
Пойте, пойте!
Кто хочет сделаться глупцом,
Тому мы предлагаем:
Пускай пренебрежет трудом
И жить начнет лентяем.
Хоть Геркулесом будь рожден
И умственным атлетом,
Все ж будет слаб, как тряпка, он
И жалкий трус при этом
и т. д. 5
Отличные куплеты.
Браво, браво!
А что всего странней, - что их сложил
Ленивейший, бездеятельный трутень;
Вот, признаюсь, никак не ожидал,
И так серьезно выполнить ее.
Что есть у нас, мы тем не дорожим,
Того нередко мы не замечаем;
Чего в нас нет, того желаем мы,
И нам желанье ярче представляет
Предмета недоступного черты.
Вот почему, я думаю, удачно
Сложил я эту песню. Ну, теперь
Спой, Миша, нам фривольную балладу,
Которую ты давеча читал.
Я не умею петь.
Ну, так прочтите!
Серьезные стихи нам не под лета,
Да и поэтов нет теперь таких.
Но, признаюсь, скоромные стихи
Без всяких умолчаний, без цензуры
Люблю послушать...
У вас талант, решительный талант!
Не знал за вами я подобной прыти.
Ну, поздравляю! Нет, я не шучу,
Баллада ваша, я вас уверяю,
Переживет всю эту дребедень,
Которую теперь поэты наши
Серьезно выдают нам за стихи.
Благодарю, мне очень лестно слышать,
На эти вирши я употребил
Не больше часа: если б постараться...
Вот то-то: если б! У тебя ресурс
От праздности, от скуки, от унынья,
Какому позавидовать не грех,
А ты его забросил! Если утром
Я резко, даже дерзко говорил,
Что ты ленив, что занят пустяками,
Так верь, меня досада подстрекала,
Вас
Желает видеть здешняя мещанка
Тарусина...
Любезнейший Максим,
Ужели сам не мог ты догадаться, -
Я здесь не принимаю никого!
Устали мы, вставать нам завтра рано,
И нам не до того, чтоб принимать
Каких-нибудь уездных попрошаек.
(Лакей медлит.)
Ну, что ж? Иди, скажи ей так...
Она
На попрошайку не похожа... Этак..
. Лет двадцати...
И хороша собой?
По-моему, красавица такая,
(быстро вскакивает и подбегает к зеркалу, снимает колпак и надевает парик)
Проси, проси! Постой минуту. Я
Сниму халат.
Ну, это будет слишком.
У вас халат - он очень к вам идет, -
В таком халате можно принимать
И герцогинь, конечно, не в салоне...
Но здесь у нас скорее будуар:
Разложены походные кровати...
Нет, в самом деле я не безобразен
В халате?
Нет!
Проси же! Да смотри,
Когда ты нам уродину покажешь!
Увидите!
Посмотрим вкус Максима.
Простите, если беспокою вас.
Я случай упустить не захотела,
Которого, быть может, в десять лет
Опять не будет.
Чем могу служить?
Прошусадиться.
Нет, не беспокойтесь.
Я слышала, вы - важный господин.
У вас большая власть, вам все знакомы...
Вы можете один меня спасти...
Спасти... Я рад... Приказывайте смело.
Что делать я могу, скажите?
Миша
(тихо Остроухову)
Уж таять начинает
Не то, чтоб он растаял, но скорей
Раскис...
Что, господа?
Я нахожу,
Что у Максима вкус недурен.
Вы можете меня определить
К театру...
Не начальник я театра,
Но связи есть. А, впрочем, прежде знать
Необходимо, есть ли дарованье?
Не знаю, есть ли у меня талант,
Но страсть такая, что и сплю и вижу
Призванье, страсть - хорошие залоги,
Но есть еще условий очень много.
Вы здесь, в провинциальном городке,
Я думаю, актера не видали
Изрядного; имеете ли вы
Понятие об изученьи роли?
К какому амплуа вы полагали
Себя способней?
Пробовала я
Себя во многом, но самой мне трудно
Определить, к чему способна я...
Однако, значит, вы же находили
Какие-нибудь средства изучать
Искусство ваше здесь?
Да, я училась...
Но у кого же?
У матери моей.
Она вас учит?
Она была актрисой, но меня
Она не учит; нет, она, напротив,
Мне это запрещает, находя,
Что это очень горькое искусство...
Не понимаю, как же можно вам
У ней учиться при таких условиях?
Она давно покинула театр,
Но им она и по сегодня бредит.
У ней такая память, что она
Свои все роли помнит, и когда
В прошедшее свое так погрузится,
Что ничего не помнит вкруг себя, -
Она тогда все роли повторяет
Тех героинь, которых представляла!
На цыпочках я к двери подхожу,
Дыханье притаив, и изучаю.
Особенная школа, признаюсь!
Я думаю, в такой мудреной школе,
В таких условьях ни один артист
Не изучал искусства.
Я, за нею
Все роли повторяя, наконец
Их твердо заучила наизусть...
А, впрочем, есть и несколько тетрадок,
Которые успела я спасти,
Когда она однажды, проклиная
Театр, их в печь бросала и клялась,
Не будет...
Это дикое упрямство,
Конечно, вы пытались превозмочь?
Однажды после долгих убеждений,
Которые плода не принесли,
Взволнована, лишенная надежды
И горем побежденная, в реку
Я бросилась; спасла меня старуха,
Но тут же объявила, что скорей
Меня увидит мертвой, чем на сцену
Отпустит.
Как же вы хотите
Ослушаться старухи?
Я пришла
Просить вас, чтобы вы поговорили
Послушается ваших убеждений;
А если нет, - я, все равно, уйду...
Скажите, вы хотите мне помочь?
Готов, готов, но прежде, повторяю,
Я должен знать, что есть у вас талант.
Не можете ли что-нибудь сыграть
Или пропеть? Быть может, вы поете?
Всего бы лучше. Кстати есть у нас
И фортепьяно; случай нам послал
Удобную квартиру: мы уж пели
Немного сами: сносный инструмент...
Теперь не расположена я петь,
Но вы не будьте строги. Я готова
Вам песню спеть, которую певала
Я матери моей, когда еще надежда
Во мне была, что можно убедить
Упрямую, несчастную старуху...
Отпусти меня, родная,
Отпусти, не споря!
Я не травка полевая,
Я взросла у моря.
Не рыбацкий парус малой -
Корабли мне снятся.
Скучно! в этой жизни вялой
Дни так долго длятся.
Здесь, как в клетке, заперта я,
Сон кругом глубокий,
Отпусти меня, родная,
На простор широкий,
Где сама ты грудью белой
Волны рассекала,
Где тебя я гордой, смелой,
Счастливой видала.
Ты не с песнею победной
К берегу пристала,
Но хоть час из жизни бедной
Пусть и я сломлюсь от горя,
Не жалей ты дочку!
Коли вырастет у моря -
Не спастись цветочку,
Все равно! сегодня счастье,
Завтра буря грянет,
Разыграется ненастье,
Ветер с моря встанет,
В день один песку нагонит
На прибрежный цветик
И навеки похоронит...
Отпусти, мой светик!
(С первого куплета Миша и Остроухов, игравшие в пикет, приближаются к роялю. Все слушают с напряженным вниманием и по окончании остаются несколько минут в молчании, пораженные.)
Отлично! Бесподобно! Браво! Браво!
И чудные слова, - где вы их взяли?
Понравилась мне музыка одна,
Но к ней слова не шли, - по крайней мере,
Я не могла их петь, как мне хотелось,
Слова другие, - так сложилась песня.
С огромным чувством спели вы ее.
В ней вся [моя печальная] исторья.
Родилась я, как мать была актрисой...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
[Здесь рукопись обрывается.]
1 Фамилия лесничего не установлена. В тексте его зовут Грушиным. Сухотин иногда называется Сухаревым и т. д.
2 Кричанин - загонщик, облавщик. Слово принято исключительно в Новгородской губ.
3 "Посланник", "Барон", "Немец" - одно и то же лицо.
4 Несомненно в Боровичах, Новгородской губернии.
5 Эти куплеты вошли в собрание сочинений Некрасова под заглавием "Песня о труде".
| Главная |