| Приглашаем посетить сайт |
|
Григорьев А.А. (grigoryev.lit-info.ru)
|
Благословенный оазис, уцелевший среди всеобщего наводнения, представлял песчаную бугристую возвышенность, местами покрытую еловым строевым лесом, местами поросшую тощей травой, выжженной еще прошлогодним солнцем и дожигаемой нынешним; ни малейших признаков свежей растительности, хотя - напоминаем читателям - май уже подходил к половине - здесь еще не усматривалось: песок и сосна, сосна и песок! а далее вода, вода и вода - вот все, что представилось путешественникам, когда они поутру вышли осмотреть местность. Бугор тянулся в длину довольно далеко, понижаясь постепенно и теряясь с одной стороны в бесконечных болотах, с другой в разливе, к которому лицом стоял барский дом.
В ширину бугор имел около полуторы почти версты, и передняя часть его, покрытая строевым лесом, который образовывал правильный полукруг перед барским домом, круто понижаясь, уходила в воды разлива, простиравшегося сплошной массой до противоположного высокого берега Оки, который господствовал над всею окрестностию.
Среди леса, который так же, как и все здесь, терялся в воде, были местами широкие просеки, и срубленные деревья лежали тут же, сложенные высокими грудами. С помощью одной из просек, дававших простор зрению, можно было усмотреть в версте от барского дома жалкие признаки деревни, затопленной разливом.
Эта деревня была - Софоново, покинутая в настоящее время, как и другие, своими жителями, которые разбили лагерь вокруг барского дома, перегнав сюда весь свой скот и перетащив скудные пожитки.
Сюда же, на этот бугор, удалились собственные крестьяне Грачова - со всем своим скотом и имуществом, так как деревню Грачово тоже "облило".
Таким образом лагерь был довольно обширен и, расположенный по скату бугра, до самого разлива, представлял пестрое и оживленное зрелище. В небольших загородах, наскоро устроенных, помещался скот всякого рода - коровы, лошади, овцы; одни свиньи, неизвестно почему, пользовались свободой, расхаживая где попало и везде суя свое нечистое рыло; тут же в промежутках загород находились временные жилища самих поселян, - то были островерхие шалаши, сложенные из жердей и кое-как покрытые соломой.
По берегу разлива разложены были огоньки, и бабы суетились около них, варя скудную пищу. Некоторые крестьяне и бабы бродили с бреднем по разливу по пояс в воде и, наловив несколько рыбы, тут же опускали в ее котелок и варили уху.
Ребятишки по обыкновению с криками сновали взад и вперед, довольные и счастливые, словно был большой праздник, - они дрались, бегали и купались целыми стаями, разом бросаясь в воду, изумительно плавая и ныряя подобно проворным гагарятам - или затевая игры, которые кончались настоящим морским сражением; побежденные с ревом выскакивали на берег, держа руку у подбитого глаза, и, торопливо надевая рубашонку, посылали крупную брань товарищам, брызгавшим их из воды. Они кидали в них грязью, а те плескались водой.
Когда приятели наши вышли из дому, почти вся движущаяся часть лагеря находилась у разлива, разбившись на небольшие группы или занимаясь своим делом в одиночку, под теплыми лучами весеннего солнышка, которое в то утро приветно и ласково поглядывало с голубого и безоблачного неба. Кто чинил старую рубаху, кто варил кашицу, кто клепал косу, кто гнул ободья, кто укачивал ребенка - все решительно было занято. У шалашей оставались только лишенные уже силы двигаться старики, старухи да увечные.
Мычание скота, крик ребятишек, плач младенцев, наконец стук, производимый разными сельскими поделками, дополняли картину, которая издали имела вид цыганского табора в большом размере; но только издали: потому что отличительная черта цыганского табора - общее бездействие, а здесь, как уже сказано, все было погружено в самую кипучую деятельность; даже маленькая шестилетняя Настя, укачивая грудного братишку, упрашивала его поскорей уснуть, - ей некогда: тятя ушел дрова рубить, так надо ему обед нести...
Умиленный этим живописным и оживленным зрелищем, Грачов, постреливая "для практики" на берегу разлива рыболовов и чибисов, заметил своему приятелю:
- Живя в городах, мы приучаемся страшно преувеличивать так называемые лишения сельской жизни. Вот теперь они, казалось бы, находятся в самом незавидном положении - вода выгнала их из домов, а между тем посмотри: нельзя сказать, чтоб они особенно бедствовали: весело видеть, как живо идет их работа под открытым небом, на свежем воздухе! По-моему, природа поступает даже благодетельно, выгоняя их хоть на несколько недель в году из душных и грязных жилищ, - и заставляя против воли пользоваться чистым воздухом и в то же время обмывая их жилища! Что, неправду я говорю? - прибавил он как бы с некоторым испугом, заметив улыбку, мелькнувшую на губах Тросникова.
- Совершенную правду! - отвечал Тросников. - Я всегда думал, что ты философ, а теперь еще более убедился в этом: философ - и еще какой дальновидный!
- Я не понимаю тебя, чему тут смеяться? Я, кажется, ничего не сказал такого... -возразил с каким[то] беспокойством Грачов. - Что ж ты можешь сказать против?..
- Решительно ничего! Ты сказал великую истину, которая и останется истиной - до первого дождливого дня. А когда пойдет дождь, да, чего доброго, зарядит дня на три или на неделю, поднимется буря, - и ты увидишь, как ветер разнесет эти жалкие шалаши, и на всех этих людях, от старика до грудного ребенка, не останется сухой нитки, - тогда можно будет произнесть другую истину...
- Я говорил вообще, - возразил Грачов. - Я...
-Однако ж, - перебил его Тросников, - я не вижу причины, почему здешние жители должны терпеть такие неудобства. Положим, жители твоего прекрасного Грачова - им некуда выселиться: все место одинаково низко и подвержено наводнениям. А Софоновцы? Они легко могли бы выселиться сюда.
- Мало им мест? - возразил Грачов. - Да разве их воля?
- Ну, помещику, я думаю, все равно, тут или там будет его деревня... Эй, мужичок! ты софоновский?
- Софоновский, - отвечал мужик с седыми вьющимися волосами, гнувший ободья.
Вступив в разговор с ним и некоторыми другими, приятели наши узнали, что прежний барин не только не противился переселению крестьян на ["поляну"], но даже уговаривал мужичков переселиться и давал безденежно "леску". Крестьяне не согласились. Отчего? Почти общий ответ крестьян снова привел Тросникова к мысли, которую мы уже высказали, замечая патриархальное почтение крестьян к престарелым деревьям, растущим около деревень.
- Оно конечно! - сказал им высокий курчавый крестьянин, гнувший ободья. - Что говорит! Тут бы и гораздо спокойнее: николи не понимает водой, а у нас иной раз и избенку всю по бревну растащит, да вишь тут скучно! - прибавил он протяжно. - Бугор и есть бугор, - песок да ельник, - и глаз нечем потешить...
- Уж какое тут место, - прибавила мывшая неподалеку белье баба. - Вот лето придет - ни травинки, ни кустика, - словно выгорит все. Робятишки смаются, да и самим уж какое веселье!
- Да что вода! вода не бог знает как далеко, а как воды столько, что бежать приходится, так, я думаю, хуже, - заметил Тросников.
- Вестимо хуже, да тут вишь - скучно! - повторил мужик.
- У нас, увидишь вот, - сказала баба, - озеро под самой деревней, а за озером - поля. - Ну, так сплошь и идут: поля, поля, поля, а там луга... Так вот словно на ладони: вышел и гляди! А это и глаз нечем потешить, - заметила баба, повторяя выражение мужика.
("Так беден и неразнообразен их словарь, когда дело касается чего-нибудь, выходящего из сферы их ежедневных забот", - подумал Тросников.)
- Наши деревенские поля! - с особенной выразительностию пояснил мужик. -Спокон веку отцы наши пахали. А отсель вот и не видать! - прибавил он, поглядев с любовию (как через минуту утверждал Тросников, что вызвало сильный смех Грачова), посмотрев с любовию в ту сторону, где виднелась их затопленная деревня, - и затем он принялся гнуть свой обод, согнувшись сам вместе с ним вплоть до земли.
Приятели наши покинули его, горя нетерпением сообщить друг другу свои замечания, вследствие чего скоро возник между ними жаркий спор, подобный всегдашним их спорам: Грачов хохотал, горячился, часто повторял "уж я знаю", "уж ты не говори", а Тросников приводил факты, как понимал их, но они казались Грачову нисколько не убедительными.
- Полно, полно! - говорил он со смехом. - Какое тут бессознательное поэтическое проявление! Сам ты поэт, так вот и фантазируешь! Что за сила преемства и предания, что за кровная связь между землею и руками, из поколения в поколение обрабатывающими ее... Ха! ха! ха!
И он разразился громким хохотом. Надо заметить, что в настоящем споре Грачов почитал себя совершенно и несокрушимо правым, а в таких случаях он был беспощаден к своему противнику, - точно так же, как в других случаях, заметив, например, что горячность спора завела его слишком далеко, он вдруг пасовал, делался жалок, уничтожался, прибегал к самым бессильным и неловким уверткам, в которых только больше путался и конфузился.
- И какие великолепные фразы, - продолжал он, одушевляясь более и более, - по поводу... по поводу потопления нескольких дрянных избушек...
- Ты начинаешь рассуждать, как Готтентот, - резко сказал Тросников.
- Или там расписных палат, что ли? разумеется все равно! - покраснев, быстро поправился Грачов, который в сущности был добрый малый и пуще всего боялся свалиться с высоты современных человеческих понятий, до которой добрался долгим и тяжким трудом, не без порядочной ломки над своей тяжеловатой и несколько снобской 1 натурой. - Дело теперь не в том... Но подумал ли, что ты говоришь? Ведь уши вянут! "Крестьянин видит перед собою поля! - начал он высокопарным голосом, должно быть, пародируя приятеля, - поля, облитые его потом и кровью, всосавшие в почву свою пот и кровь его дедов и прадедов, - видит и бессознательно любит их и - сам не сознавая почему - испытывает чувство отрады и успокоения, видя их перед собою... это его поэзия!" Ха! ха! ха! - "Оно - неведомое ему самому - побеждает в нем расчет, мирит его с неудобствами..." и... что еще? Ха! ха! ха! Какая тут поэзия! Просто животная привычка, леность,вода дале! - протянул Грачов, передразнивая мужика. - Да вот чего лучше? хочешь, - прибавил он, - пойдем сейчас к моим грачовским крестьянам, предложим им переселиться сюда: я скажу, что покупаю "поляну", и - пообещаю лесу безденежно, - увидишь, с радостью согласятся!
Пошли, предложили, но видно результат был не совсем по вкусу Грачова, потому что он очень скоро оставил собравшуюся около них толпу преимущественно баб, стариков и ребятишек, - говоря своему приятелю:
- Что с бабами да стариками толковать, они уж почти из ума выжили, - вот, жаль, нет мужиков здесь (имение Грачово было оброчное, и все мужики ушли на заработки на Волгу, - тогда как имение г. Тычинского состояло на запашке, и все население его деревни было налицо). - Уж я доказал бы тебе! Да тут право и доказывать нечего, - прибавил он, усмехнувшись презрительно. - Дело и так ясно как день божий! Я не узнаю тебя. Ты бог знает что такое говоришь! Да если бы тебя послушали наши петербургские приятели... Ведь Ильменев умный человек... ты сам согласишься.
- Ну и Горновский и Лодкин... ну, вот, ежели б им сказать, да они бы расхохотались. И я непременно скажу им, как приедем...
Это был решительный и последний аргумент Грачова, к которому он прибегал в самые критические минуты споров с своим приятелем и которым теперь думал положить его в лоск.
Надо сказать правду, истощив свои особые доказательства, добродушный и пылкий Грачов в критические минуты употреблял его в дело не совсем добросовестно, пуская его в ход не только как доказательство, но как некоторого рода угрозу. Но в настоящем случае он торжествовал - грозить ему было не для чего, и он только хотел показать своему приятелю бездну, в которую тот так безрассудно стремится, упорно настаивая на нелепости. Это иногда называется - танцевать над провалившимся приятелем - выражение, уже употребленное мною выше.
К удивлению Грачова, Тросников спокойно сказал:
- Как что? Как что? - с удивлением, даже с испугом воскликнул Грачов, не допускавший возможности идти против таких авторитетов. Названные им общие их приятели были, точно, люди или, вернее сказать, говоруны умные, блистательно образованные и начитанные, и Тросников сам уважал их мнение не менее Грачова, - однако ж он остался при своих мыслях о предмете спора, несмотря даже на угрозу Грачова, - так по крайней мере можно было заключить из того, что он ни теперь, ни впоследствии не сознался приятелю в своем заблуждении, - а он обладал этим достоинством, столь редким в спорщиках и в людях вообще. Спор тем и кончился, но в течение целого дня Грачов возвращался к нему, неутомимо танцуя над своим приятелем, - так что Тросников наконец потерял терпение и, может быть, пожалел, что вовсе не потанцовал над грачовским помещиком по поводу благополучного распоряжения природы, промывающей сельские жилища.
- Танцуй! танцуй! - сказал он ему, сдерживая досаду. - Я сам виноват, что заговорил с тобою о том, чего тебе не втолкуешь, хоть сто лет толкуй...
- Я думаю, я в состоянии судить, по крайней мере, о такой нелепости.
- Знаешь, любезный, часто чем вещь кажется нелепее...
- Именно так я и думал и только не спорил...
- По скромности?
- Конечно!
- Ну, я согласен, - иронически произнес Грачов. - Согласен, согласен...
"согласен, согласен" сначала обыкновенным своим голосом, потом с всякими припевами.
Тросников ушел, походил с полчаса и, возвращаясь, еще на крыльце услышал нежное и меланхолическое пение: согласен, согласен...
- Ты бы хоть без меня перестал петь, а то грудь надорвешь! - сказал он, входя в комнату.
С великодушием победителя - что очевидно стоило ему величайших усилий, -сдерживая торжественную улыбку, Грачов скромно посмотрел на приятеля и пропел: согласен, согласен! Разбирая свои сундуки и покуривая сигару, он предавался этому невинному занятию до самого вечера и наконец так рассмешил Тросникова, что тот во все продолжение чаю и ужина не мог видеть без хохота его притворно-смиренную и обиженную физиономию...
Таким образом первый оседлый день прошел в осмотре местности, в разборке чемоданов и частию в спорах, которых обращик мы привели. Затем вся следующая неделя посвящена была неизбежным хозяйственным хлопотам, о которых мы представим только кратчайшее сведение:
2) Прибывший из Мурома управляющий Ефим Рюмкин спрошен о цели и результате поездки его в город, при чем оказалось: а) он купил большую и удобную лодку, на которой и подошел благополучно - по Оке и частию разливом - почти вплоть под самое Грачово; б) отыскал и привез вещи, посланные из Петербурга Грачовым и задержанные разливом в Муроме; в) зашел на почту и получил несколько писем на имя Грачова, из чего догадался, что барин его уже в дороге, почему и поспешил домой; г) дорогой напился мертвецки пьян и в кровь разбил левый висок, каковое несчастие приписывал неумеренному радению о "барском добре", ибо - говорил он - желая уложить как можно удобнее барские вещи, не оставил удобного места для сидения самому и задремав свалился с телеги.
3) Осмотрен грачовский барский дом (до которого добрались с помощью ботников, въехав на них почти в самые покои), при чем оказалось, что даже и по слитии воды в нем не вдруг можно будет поселиться, так как печи в доме размыло, пол подняло, а кухню всю расшатало. Рамы в доме оказались неимоверной ветхости, ни одна дверь не затворялась, не имея ни замка, ни задвижки (то же, впрочем, было и в доме Тычинского, который заняли путешественники).
4) Отыскана, обласкана и переведена в Софоновский дом Матренушка, оказавшаяся большой мастерицей мыть и гладить тонкое белье.
5) Сделано распоряжение о приобретении опытного, неутомимого и хорошо знающего местность мужика, для сопровождения путешественников на охоте, - и наконец:
7) Произошло свидание с г. Тычинским (к счастию, не уехавшим еще в Петербург), который принял его изумительно вежливо, объявив, что не только месяц, но даже все лето, и не только одно лето, а хоть каждый год Грачов может жить в его деревенском доме, - при чем с благородной интонацией в голосе отказался взять предложенную ему Грачовым плату, сказав, что здесь не Петербург: взять деньги за песок и голые (он мог бы еще прибавить - дырявые) стены бог знает в каком захолустьи значило бы выстричь на ряду с овцами забежавшую на двор собаку (что было совершенно справедливо).
В заключение он дал Грачову письмо к своему приказчику, в котором предписывал последнему не только оказывать Грачову всякое угождение, но даже не сметь ступить шагу без его приказания.
Это было уже слишком, но Тычинский так хотел, и Грачов не противоречил.
8) Так как дом Тычинского уподоблялся его же прекрасной конюшне, в которой зимой замерзла лошадь, а летом утонул козел, - то к починке дома приглашено несколько мастеровых и куплены, по указанию их, необходимые материалы.
необходимого по своей части не нашел в Муроме повар Грачова - о чем будет сказано подробно далее) и - наконец - ух! Грачов потом говаривал, что во всю жизнь не сделал столько, как в эти два дни, проведенные в Муроме.
10) Приняты надежные меры к правильному и скорому движению корреспонденции наших друзей, - при чем случайно открыты следы остальных обозов Грачова: они находились в Гороховце, как показывал почтальон, недавно прибывший с шоссе, - и радость Грачова была неописанна, когда, послав в Гороховец Евсеича - он действительно получил свои вещи - доставленные в совершенной целости! Только один ящик с вином неизвестно отчего - расшатали, что ли, в дороге - был вскрыт и в нем недоставало трех бутылок мадеры, да нос Евсеича был неестественно красен... но Грачов в радости не заметил ни того, ни другого и подарил еще своему верному управляющему бутылку портвейну.
В тот день не один Евсеич лег спать в не совершенно нормальном состоянии...
Прошло еще несколько дней, и печальных развалин нельзя было узнать: грязь, вонь, лужи дождя, лившего сквозь худой потолок, скрипение ставень, хлопание рам, сквозной ветер, клопы, тараканы - все исчезло, уступив место чистоте, благообразию и даже изяществу, - гнусна по-прежнему осталась только наружность дома.
Таким образом благодаря своей щедрости и усиленной деятельности приятели наши с небольшим в неделю устроились весьма удобно и, вздохнув, наконец свободно, начали помышлять об охоте, - которая составляла главную цель их путешествия...
| Главная |