Адуев Виктор: Истинное содержание произведения К. Чуковского Мойдодыр

Argumenta ponderantur, non numerantur
(Сила аргументов не в числе, а в весомости)

ВВЕДЕНИЕ

Non progredi est regredi
(Не идти вперед - значит идти назад)

Некоторое время назад мне довелось ознакомиться с трудами Альфреда Николаевича Баркова, а также с работами его последователей Павла Маслака и его супруги (или сестры?) Ольги. Труды эти относятся к области теоретического литературоведения и посвящены вопросам применения разработанной ими оригинальной методики анализа определенного класса литературных произведений.

С помощью этой методики на моих глазах был вскрыт, как консервным ножом, целый ряд знаменитых бестселлеров разных эпох и стран. И оказалось, что они содержат сложнейшую внутреннюю структуру, не имеющую ничего общего с их очевидной фабулой, как содержимое консервной банки, если продолжить аналогию, представляющее мешанину фасоли и кусочков говядины, залитых томатным соусом, не имеют ничего общего с оцинкованным железом.

Чтобы заинтриговать читателя, впервые столкнувшегося с этой методикой, я назову некоторых подопытных писателей: Шекспир, Пушкин, А. Толстой, Булгаков. А чтобы дальнейшее стало понятным (тем, кто все же решился читать последующие строки), позволю себе коротко изложить теоретические основы упомянутой методики в той мере, в какой понял сам.

Итак, согласно традиционному подходу к литературе, существует три жанра: эпос, лирика и драма. Различаются они прежде всего позицией автора-рассказчика. В эпосе рассказчик предельно отстранен от описываемых событий, он скорее "над ними", максимально объективизирован. В лирике основой является субъективная позиция рассказчика (который, конечно, может не совпадать с автором, так называемый "лирический герой"), его переживания, мироощущение, воспоминания. Драма же вообще подразумевает отсутствие рассказчика.

А. Барков установил, что целый ряд произведений не относится ни к одному из перечисленных жанров, а представляет собой особый жанр, точнее "метажанр", включающий в себя традиционные жанры как частные случаи. Этот метажанр – мениппея.

Термин "мениппея" был введен, очевидно, М. М. Бахтиным, который указал на некоторые его особенности, но не дал исчерпывающей дефиниции, и, по-видимому, даже не выделил мениппею в отдельный жанр (метажанр). А. Барков четко определил структуру мениппеи через не менее четко определенные им понятия фабулы, сюжета и композиции.

Более того, практическое применение методики анализа мениппеи носит аксиоматический характер, выводы производятся путем формулирования силлогизмов, основанных на некоторых фундаментальных аксиомах-постулатах (при этом почти не используется индуктивный метод, точнее, используется как параллельный, дополнительный). Причем единственным постулатом, лежащим в основе цепочки силлогизмов, является гениальность автора исследуемого произведения.

Поясню на примере.

Принимаем постулат, который мало у кого вызывает сомнения: Пушкин – гений. Возьмем, например, "Повести Белкина". Традиционное литературоведение отмечает множество небрежностей и откровенных слабостей в этих повестях, чаще же всего просто их игнорирует и обходит молчанием (желающих знать, о чем конкретно идет речь, отсылаю к работам А. Баркова). Если исходить из принятого постулата, надо признать, что эти "огрехи" сделаны Пушкиным умышленно, иначе что же это за гений, допускающий просчеты, непростительные даже начинающему литератору. Именно наличие таких противоречий указывает на то, что мы имеем дело с мениппеей.

И вот здесь мы подходим к основной отличительной черте мениппеи – личности рассказчика. Прошу прощения за обширную цитату из работы А. Баркова, но лучше создателя теории мениппеи не скажешь:

"В мениппее рассказчик-персонаж излагает события своего сказа так, как он их видит сквозь субъективную призму собственной психики и личных переживаний. Нередко он — один из персонажей собственного сказа, в числе других он описывает и самого себя, свои действия, а это тем более сопряжено с субъективизмом, поскольку полной "вненаходимости" (объективации образа) добиться в этом случае просто невозможно; в таком описании будут обязательно присутствовать элементы лирики. Поэтому в задачу автора мениппеи входит создание образа рассказчика с характерной для него психикой, и только сквозь призму психологических характеристик этого образа следует оценивать содержание того, о чем он повествует[…]

Принципиальное отличие мениппеи от эпических произведений состоит в том, что ее текст следует воспринимать как созданный не титульным автором, а рассказчиком-персонажем. То, что мы не осознаем его присутствия и его специфической роли в формировании композиции, является следствием его позиции: ему удается вводить нас в заблуждение — путем формирования в нашем сознании ложного представления о произведении как чисто эпическом, а также путем навязывания ложной системы образов, которая ошибочно воспринимается как единственный сюжет и как содержание всего произведения. Для того, чтобы в сознании читателя сформировалась истинная система образов, необходимо не только выявить присутствие такого рассказчика (а это непосредственно связано с определением границ той лирической фабулы, которая описывает его действия), но и определить его интенцию, то есть, психологические доминанты, в силу которых содержание повествуемых им событий претерпевает искажения. Именно он, а не описываемые им персонажи, является главным героем произведения; именно то, как он ведет свой сказ, и является основным содержанием любой мениппеи, а сам сказ играет лишь роль вставной новеллы, работающей на раскрытие образа рассказчика."

"МОЙДОДЫР" – МЕНИППЕЯ

Verba volant, scripta manent
(Слова исчезают, написанное остается)

Надеюсь, что все вышепрочитанное вас заинтриговало, как в свое время и меня, в результате чего я решился предпринять собственное исследование. Объектом которого выбрал интересовавшее меня с детства эпическое (как мне раньше казалось) произведение К. Чуковского "Мойдодыр".

• Во-первых, выявить признаки-противоречия "Мойдодыра", указывающие на то, что мы имеем дело с мениппеей.

• Во-вторых, выявить личность рассказчика, его психологические особенности, тем самым установив истинный сюжет произведения.

• И, наконец, в-третьих, попытаться установить реальный прототип, скрывающийся за личиной "рассказчика".

Итак, читатель, открой перед собой текст анализируемого произведения (надеюсь, он есть в каждом доме). Не верь мне на слово. Пройди со мной весь путь и делай выводы самостоятельно.

Всем известен сюжет "Мойдодыра". В нескольких словах он выглядит так: автор повествования – мальчик (о времени и месте повествования позже), встав утром, с удивлением наблюдает, как от него сбегает вся домашняя утварь. В довершение неприятности "…из маминой спальни кривоногий и хромой" (фрейдистский мотив "Эдипова комплекса" заслуживает отдельного исследования, здесь достаточно указать лишь на вызываемую им древнегреческую аллюзию, что лишний раз доказывает – мы имеем дело с мениппеей, этимологически происходящей от имени древнегреческого сатирика Мениппа) появляется Мойдодыр. Он произносит ряд оскорблений и угроз в адрес мальчика, принуждая его к бегству по улицам неназванного Города. Погоня мочалок прекращается вмешательством Крокодила с детьми, избавляющего героя от угрозы быть вымытым. После этого Крокодил призывает нашего героя к тому же, к чему его склонял Мойдодыр, однако, на этот раз призывы возымели действие, и все заканчивается апофеозом и гимном воде.

Это видимый всем сюжет. Он насквозь дидактичен. Совершенно очевидно, что неприкрытая дидактичность материала и гениальность автора (напоминаю об основном постулате теории мениппеи) находятся в непримиримом противоречии. Одно это позволяет зачислить "Мойдодыра" в разряд мениппей. Но это только начало списка нелепостей и противоречий.

Для того, чтобы выявить другие парадоксы произведения, остановимся, как обещано, на времени и месте протекания описываемых в мениппее событий. Казалось бы, что определить время действия – задача безнадежная. В "Мойдодыре" нет ни одной даты, отталкиваясь от которой можно было бы решить задачу. Однако, А. Барков при анализе мениппеи А. Пушкина "Евгений Онегин" блестяще разрешил подобную задачу (Пушкин ненавязчиво разбросал временные метки по всему роману), неопровержимо установив и даты рождения Онегина и Татьяны, и дату дуэли (из чего сделаны далеко идущие выводы). Вдохновимся этим.

Вглядимся пристальней в перечень вещей, убежавших от героя:

"…Я за свечку, Свечка в печку!.."
"…К самовару подбегаю, Но пузатый…"
"…Утюги за сапогами…Кочерга за кушаком…"

Читатель! У тебя в доме есть свечка? Не знаешь? Наверное, где-то валяется на случай перебоя в подаче электроэнергии, но где? Во всяком случае, в перечне бегущих от тебя предметов ты бы упомянул свечку последней. А кочерга? Клянусь мениппеей, если ты даже знаешь, что это такое, то в доме ее нет! В крайнем случае на даче. Я уж не говорю про печку. Про самовар. Про кушаки. Но этого мало.

Перечитаем проклятья Мойдодыра:

"…Ты чернее трубочиста… У тебя на шее вакса…"

Я последний раз видел трубочиста по телевизору в какой-то познавательной передаче про Голландию в качестве национальной экзотики. (Кстати, трубочист еще три раза – проверь – появляется в тексте). А не припомнишь ли ты, читатель, когда "сапоги" чистили "ваксой"?

Упомянутые реалии дают нам верхнюю границу времени повествования: 20-е – 30–е годы ХХ века. Упоминание пресловутой "маминой спальни" опускает временную границу из эпохи коммуналок еще ниже – в дореволюционный период. Упоминание же в "вещевом" списке утюга ограничивает нижний временной предел 90-ми годами ХIХ века. (В более ранние годы утюг был роскошью, недоступной семье невысокого социального статуса, к коему относится семья героя: явное отсутствие домработницы, попытка героя позавтракать без матери и отца, находящихся, очевидно, на службе).

Итак, действие происходит в девяностые годы девятнадцатого века.

"…По Садовой, по Сенной.
Я к Таврическому саду…"

Это ни о чем тебе, читатель, не говорит? Тогда перелистни страницу назад, к угрозам Мойдодыра:

"…Прямо в Мойку, Прямо в Мойку
…"

Sic! Чтобы читатель не подумал, будто речь идет о кухонной мойке, написано 2 раза и с прописной буквы! Какая великолепно завуалированная подсказка! Еще одно подтверждение незаурядности автора. Я думаю, читатель, что ты уже готов вместе со мной сделать единственно возможный вывод: место действия – Петербург. Я понимаю всю неожиданность этого вывода, но согласись – он единственно возможный.

Давайте сделаем следующий шаг. К. Чуковский родился в 1882 г. В Петербурге. Герою произведения – лет 12-15. Все говорит о том, что "Мойдодыр" автобиографичен. И вот противоречие: хотя К. Чуковский родился в Петербурге, но детство прошло в Одессе. Небрежность? Да, если считать рассказчиком самого К. Чуковского. Нет, если исходить из нашего постулата. Ergo, рассказчик и К. Чуковский – не одно и то же. "Мойдодыр" – мениппея.

(A propos, не очень известно, что настоящая фамилия К. Чуковского – Корнейчуков. Николай Васильевич Корнейчуков. Пристрастие к псевдонимам – признак склонности к мистификациям. Мениппея – всегда мистификация.)

Это не единственная "небрежность". Рассмотрим повнимательнее "исход вещей", который, как сказано, происходит "колесом". Утюги, сапоги и пироги образуют циклическую последовательность, которую можно, действительно, рассматривать, как колесо. Но, буквально в следующей строчке "кочерга за кушаком". Это уже как минимум второе колесо! Не говоря уже о книжке, "вприпрыжку" убежавшей под кровать и никак не напоминающей даже третье колесо.

– это прорисовка образа титульного героя произведения. Его поступки психологически немотивированы. Начнем с первого появления из навязшей в зубах "маминой спальни". Напугав ребенка неожиданным появлением, он рассчитывает на немедленное послушание. Мало того, он набрасывается на мальчугана с угрозами. На что же он надеется? А ведь это положительный образ, по крайней мере, в рамках эпического сюжета.

Далее, потеряв проглоченную Крокодилом мочалку, Мойдодыр должен был испытывать, самое малое, раздражение по отношению к главному виновнику этой потери. Вместо этого он:

"…Подбежал ко мне, танцуя,
И, целуя, говорил…"

Немотивированные перепады настроения, неаутентичная сентиментальность. Запомним это. Что, Чуковский настолько беспомощен, что не видит: заглавный образ не удался?

– Крокодиле, его детях, неназванных свидетелей погони и уничтожения мочалки (маловероятно, что днем в Петербурге не нашлось очевидцев)?

Рамки настоящего повествования не дают возможности остановиться на других несообразностях (их много, и они еще ждут своих исследователей). Но и сказанного достаточно, чтобы сделать вывод: или К. Чуковский бездарный графоман, или перед нами мениппея. Третьего не дано.

Quod erat demostrandum.

ЛИЧНОСТЬ РАССКАЗЧИКА

Nil admirari
 

Теперь становится ясным, что рассказчик – не Чуковский, несмотря на установленную автобиографичность произведения. Рассказчик – некая персона, желающая, чтобы его принимали за Чуковского. И он является свидетелем и участником по меньшей мере части описываемых событий. Его цель – показать беспомощность Чуковского, как автора эпического повествования, а себя выставить в благоприятном свете. И все "промахи" и "несообразности" Чуковского-автора специально организованы рассказчиком.

Это и есть психологическая характеристика рассказчика. Очевидна "анти-Чуковская" направленность "его" опуса. На данном этапе исследования уже можно поставить вопрос: кто же является рассказчиком?

В силу ограниченного числа действующих лиц мы пойдем методом исключения. Мальчик, как выяснилось, рассказчиком мениппеи не является по определению. Хотя существование мамы подразумевается наличием сакраментальной спальни, она (мама) не может претендовать на роль рассказчика как иррелевантная по отношению к сюжетным событиям. Мойдодыр, как мы уже показали, выглядит неприглядно со своей неаутотентичностью, что противоречит целям рассказчика по облагораживанию своего образа. Тотоша и Кокоша недоросли. Вывод: рассказчик – Крокодил.
Несмотря на кажущуюся неожиданность вывода, он логичен. Ведь Крокодил - единственный положительный персонаж – и бесстрашный боец с мочалками, и умелый наставник молодежи, чьи советы непререкаемы и подлежат немедленному исполнению. А как о нем якобы пишет мальчик:
"…мой хороший
…"

С чего бы эта любовь? Очевидно, что объяснение в любви к Крокодилу вложено в уста маленького героя самим Крокодилом – всякое другое объяснение не выдерживает критики.

Наконец, он примерный семьянин, прогуливающий по аллее детишек (заметим, что и здесь мама (Крокодилица) отсутствует, что подчеркивает отсутствие у него комплексов и Эдипа, и Электры; однако, в истинном сюжете этим отсутствием супруги К. Чуковский намекает нам на прототип Крокодила; но об этом позже).

Теперь становятся понятны все "огрехи" и "несообразности" повествования. Это не огрехи К. Чуковского; это огрехи бездарного литератора Крокодила ("косящего", если пользоваться современной терминологией, под Чуковского), не способного ни к логичному построению сюжета, ни к психологической прорисовке образов.

"Мойдодыра": это произведение о том, как графоман Крокодил пишет "Мойдодыра", пытаясь мимикрировать под Чуковского с целью компрометации последнего. А видимый "ложный" сюжет, принимаемый всеми за истинный, есть вставная новелла, написанная Крокодилом.

Облегченно вздохнув, мы можем перейти к последней главе нашего исследования.

ЧУКОВСКИЙ И КРОКОДИЛЫ

Cui bono? Cui prodest?
(Кому хорошо? Кому выгодно?)

биографических данных, но и фактов общелитературной жизни во время создания полотна (1923 г.)

Мы уже показали в нашем исследовании психологическую непрорисованность образа Мойдодыра. И надо признать, что вина за это лежит не только на рассказчике-Крокодиле, но и на авторе мениппеи. А так как автор безгрешен (remember about postulate!), это означает только одно: у Крокодила и Мойдодыра один и тот же прототип!

Проведенные мной нарратологические, топонимические и эпистолярные изыскания (которые я собираюсь опубликовать отдельной работой) привели меня к выводу, который позволю себе сформулировать здесь в окончательном виде:

прототипом Мойдодыра и Крокодила является "пролетарский писатель" и "народный учитель" М. Горький (А. М. Пешков).

Приведу только некоторые факты, подтверждающие вывод.

"Парус". Именно М. Горький посоветовал ему писать для детей. А разве не вопиет тот факт, что первой детской сказкой К. Чуковского был "Крокодил" (опубликована в 1917 г. под названием "Ваня и Крокодил")?! А сказка "Краденое солнце", где Крокодил показан в самом неприглядном виде?!

А. Горький не был настолько глуп, чтобы не понять, в кого нацелены стрелы чуковской сатиры. Но, как и любой объект сатиры, он не желал сознаться, что узнал себя, и инициировал направленную травлю Чуковского (здесь не стоит излагать общеизвестные факты обструкции, организованной педологами 20-х – 30-х годов, обвинявших Чуковского в антипедагогичности).

Вспомните упоминавшееся мной отсутствие супруги Крокодила – это намек на гражданскую жену А. Горького артистку Художественного театра М. Ф. Андрееву. Отметьте для себя не раз упоминавшуюся в воспоминаниях современников сентиментальность Горького, его способность в любой момент прослезиться, и сопоставьте это с уже упоминавшейся психической неуравновешенностью Мойдодыра ("…Вот теперь тебя люблю я…").

И, наконец, главный аргумент. Если М. Горький и М. Андреева послужили прототипами главных героем мениппеи М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита" и главных героев мениппеи А. Толстого "Приключения Буратино" (Буратино и Мальвина), то чем хуже К. Чуковский? Как поет в одной из своих песен Тимур Шаов, "это уж традиция, нарушать нельзя".

Можно только выразить сожаление, что А. С. Пушкин написал "Евгения Онегина" до рождения традиционных прототипов.

Contra spem spero
(Надеюсь вопреки ожиданию)

ножом!

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

(Я сделал все, что мог; пусть, кто может, сделает лучше)

Виктор Адуев