Измайлов А.: О вечно-ничтожном

Биржевые ведомости
06. 04. 1915

По поводу лекции К. И. Чуковского

От лекции Чуковского осталось и останется в памяти не то, что вот в скучном нашем веке нашелся человек, который от нудный суеты ушел в значительную и красивую старину, в пожелтевшие, выцветшие листки, заставил говорить из гроба Некрасова, открыл документ, которого теперь уже не минет ни один биограф Достоевского. И не то, как эти большие люди ревниво не любили друг друга, - Некрасов - Тургенева, Тургенев - Достоевского, Достоевский - их обоих. И не то, каким большим мастером прозы предстал вдруг Некрасов, как его слово оказалось жизненно через 70 лет, точно вчера написанное, утонченное в приемах, положительно, до мастерства современности…

Осталось господствующая мысль о том "вечно-ничтожном", что облепляет всегда и везде все великое, въедается в него, как ржавчина, отравляет, как яд. Чуковский показал драму начинающего гения, который, если и устоял под лавиной завистливой ненависти, то дорогою ценою завистливого кипения и - падучей. Замечательного создания ему не простили ни малые и ничтожные, ни большие и почти равные.

Его затравили, как только начался отлив его славы после ошеломительного взлета. Не было сарказма, какого бы он не испытал. В стихах и прозе издевались над ним, над его внешностью, над обостренным его самолюбием, страшно сказать, - над каким-то припадком, может быть, уже падучей, в доме какой-то великосветской его поклонницы, среди блеска бриллиантов и шороха шелка. Меж детей ничтожных мира эти собратия и соперники его оказались ничтожней всех. И какая вообще оказалась компания у Белинских, Некрасовых, Тургеневых, когда на них взглянули за зеленым полем, за преферансом, за столом ужина, перед пустыми бутылками!

Чтобы ярче показать трагедию гения среди ничтожества, Чуковский сгустил тона атмосферы, окружавшей этих мастеров-художников, которые потом пленяли поколения. Разумеется, Панаев и Анненков далеко не были такими пустышками, какими они предстали, и, найдись вчера среди молодой аудитории каким-нибудь чудом уцелевший их современник, он запротестовал бы против лектора самым решительным образом. Не талант, а только дарование, Панаев все-таки сумел быть по своему времени первым фельетонистом. Анненков отошел в историю не в качестве только "услужающего" при больших людях. Этот человек мог прикомандировать себя к более выгодным знаменитостям своего времени в генеральских и иных чинах, однако, он прикомандировал себя к полунищему Гоголю, потому что пленился иным его богатством.

И ведь это самый Анненков, который издал Пушкина, написал первую его биографию, сохранил нам память о Станкевиче, осветил Белинского, Огарева, Тургенева, а Гоголя настолько, что, если вычеркнуть его свидетельства, - в гоголевской биографии окажутся незаполнимые пробелы. Утверждая свою мысль, Чуковский сделал то, что делает всякий талантливый человек в захвате аргументации. Он взял все отрицательное, что история и предание сохранили об этих людях. К сожалению, мемуарист в огромном большинстве случаев схватывает человека в суете и записывает его афоризмы за бутылкой. Страшно подумать, что когда-нибудь будут оглашены те застольные альбомы, в каких и сейчас писатели и художники увековечивают себя в третьем часу ночи после дружеского ужина!

И в Анненковых, и в Панаевых, было, конечно, нечто еще, кроме ухаживания за большими людьми и глупых спичей, за что их терпели около себя такие огненные люди, как Белинский. Но это правда, что ничтожное всегда обвивается около большого, как повилика. С благородством идеалиста Чуковский подошел ко всему этому и ахнул от ужаса. Я боюсь, что не один юный слушатель и еще больше его слушательниц унесли вчера с лекции жуткое чувство к этим большим людям, уже с испугом перед писательским сословием.

бездарности так завидуют удачникам одинаково в гостиных на Невском и в салонах Парижа, что точно так же отравлена жизнь блестящего стратега, талантливого министра, яркой актрисы, Леонида Андреева и Репина. Так было в 47 году, и так будет в 1917-м. Так было с Достоевским, и так есть с Куприным, и своя среда всегда особенно радуется неудаче удачника и падению праведника, и смакует новую сплетню на проспекте, в кафе, в ресторане, в фельетоне газеты, и к известности всегда примазываются ничтожества, и раболепно таскают за ним его скипетр и мантию, пока под ним еще не закачался трон.

мелким и недостойным. Увы, и тот великий, которого вчера он принял под защиту, не имел бы права кинуть в них камень. Такова наша темная земная неизбежность, и чем человек выше ростом, тем от него к вечеру длиннее и чернее тень.

А. Измайлов