Крючков Павел: Рецензия на Корней Чуковский. "Современники" и Собрание сочинений в 15 томах. Том 14.

Новый Мир, N1
2009 год

Корней Чуковский. Современники. Портреты и этюды. М., «Молодая гвардия», 2008, 649 стр. («Жизнь замечательных людей»).

В годы хрущевской оттепели эта книга была легендарной. Счастливо найденный жанр, названный Чуковским «литературными портретами и этюдами» - подобно «критическим рассказам» в начале века, - пришелся читателю шестидесятых по душе.

Беллетризованные мемуары, отточенные и выстроенные, совершенно не похожие на обычные «воспоминания», пластично воскрешали как опальных (Михаил Зощенко, Саша Черный), так и вполне официозных (Горький, Луначарский) деятелей отечественной культуры. Их тут словно бы живой водой сбрызнули. «Современники» читались как художественный роман. И кроме того, в широкой интеллигентской среде Корней Чуковский - после долгого перерыва - проявился как неотъемлемый свидетель и участник живой и драматичной истории литературы, а не только как автор «Мойдодыра».

Путь к сборнику «Современники» был долгим. Так, глава «Александр Блок» когда-то начиналась с мемуара «Последние годы Блока» в альманахе «Записки мечтателей» (1922) и двучастной книги о нем, вышедшей в том же, посмертном для поэта, году. Воспоминание об Анатолии Федоровиче Кони восходит к мемуарно-просветительскому очерку 1915 года, напечатанному в «Ниве» к 50-летию общественной деятельности знаменитого судебного оратора. Добавим, что рукопись дневников Чуковского начала века содержит размашистые, поперек страницы, поздние пометы карандашом: «Горький», «Блок» - Чуковский тщательно готовился к будущим «литературным портретам».

Самым первым сборником литературных портретов была книга 1940 года, которая называлась «Репин. Горький. Маяковский. Брюсов: Воспоминания».

Я люблю эту старую, затрепанную книжку, несмотря на явный идеологический привкус многих определений и эпитетов. Но тем не менее эпоха в ней еще не вполне остыла, мифы не отвердели, жанр не утвердился, и в этом смысле мне жаль некоторых будущих потерь, пусть они и кажутся сегодня микроскопическими. Вот, например, как описывалась в ней реакция Репина на домашнюю декламацию Маяковского при их первой встрече у Чуковских летом 1915 года:

«Репин восхищается все жарче. „Темперамент! - кричит он. - Какой темперамент!” И к недоумению многих присутствующих, сравнивает Маяковского с Гоголем, с Мусоргским…

„Биржевки”, который незадолго до этого взирал на него свысока».

Во всех последующих мемуарных сборниках - от 1958 до 1967 года, включая и сегодняшний, - ни Гоголя, ни «беззубости» нет и в помине. Остался только Мусоргский и «кусая ртом папиросу». Вот и гадай: идеологическим был в поздние годы подход К. И. к своему письму в этом фрагменте или чисто вкусовым, когда сравнение еще и с Гоголем помешало «теме темперамента», а реальная маяковская беззубость стилево надламывала образ уверенного в себе поэта-футуриста…

«Классическими» изданиями «Современников» принято считать выпуски 1962 и 1963 годов. Далее над книгой началось насилие, зафиксированное не только в дневнике и письмах Чуковского. Уже в дарственной надписи для дочери Корней Иванович прямо назвал последнее прижизненное издание этих воспоминаний (1967) «книгой-калекой». Из главы «Юрий Тынянов» было выброшено упоминание о выдающемся ученом, исследователе русской литературы Юлиане Оксмане[24], исключенном в 1964 году из Союза писателей за переписку с Глебом Струве, была цензурирована «Анна Ахматова», ужаты «А. Ф. Кони» и «Зощенко», из очерка о поэте Квитко цинично выброшены упоминания о его аресте и гибели.

Судьбы легендарных книг похожи: в нынешних «Современниках» (последний раз эта книга выходила в серии «ЖЗЛ» сорок лет тому назад) так же, как и в случае с Арсеньевым, учтены и авторская воля, и «бег времени». И мне не хочется забывать, что за лаконичным сообщением в аннотации - «восстановлены купюры и сокращения, сделанные по цензурным соображениям в последнем прижизненном издании» - трагедия и боль.

Добавлю, что нынешнее издание «Современников» расширено мемуарными статьями о Гумилеве и Сологубе (они писались как часть авторского комментария к «Чукоккале» и не публиковались при жизни К. Ч.), воспоминаниями о Пастернаке и Уэллсе.

«ТЕРРА-Книжный клуб», 2008, 688 стр.

Два завершающих собрание тома отданы эпистолярию Чуковского, в публикации его наследия такое случается впервые и существенно расширяет наше представление о его биографии и человеческой судьбе. Сюда вошли 519 писем к 115 адресатам за указанный период. И это послания именно к адресатам, а не двусторонние переписки. Представленные тут письма выстроены в хронологическом порядке, то есть - параллельно течению жизни Чуковского.

В открывающей книгу чрезвычайно интересной статье Евгении Ивановой подробно и пристрастно объяснено, отчего столь немалый объем публикации писем отдан человеку, который состоялся главным образом как литературный критик и историк литературы. Их письма действительно «соотносятся с их творчеством (для понимания которого биография и судьба не имеют определяющего значения) иначе и потому публикуются гораздо реже».

Однако применительно к Чуковскому, «писателю-многостаночнику», как он сам себя неоднократно называл, без эпистолярия - никак. Именно письма оказываются последним, скрепляющим его многосоставную личность и биографию стержнем, после чего эта фигура приобретает если не законченность, то некую цельность. Читая эту книгу, стоит оглянуться на тринадцать томов, ей предшествующих, - и многое также встает на места.

Я не буду здесь останавливаться на печальных приключениях архива героя, загадочном отсутствии многих ответных посланий и фантастических находках в зарубежных архивах, имеющих отношение к теме. Это все есть в книге и в комментариях.

…У меня, конечно же, чешутся руки привести целиком какое-нибудь письмо к библиографу Николаю Рубакину или мыслителю Василию Розанову, прозаикам Евгению Замятину или Алексею Толстому. Мне, положим, захотелось бы выделить «письменный» сюжет, посвященный, например, подготовке Корнеем Чуковским издания четырехтомного Оскара Уайльда в 1914 году или своему личному бедственному положению в 1920-е (письма Раисе Ломоносовой за границу). Не стану.

Лучше вспомню, как когда-то взял в руки первый номер «Вопросов литературы» за 1972 год, где были напечатаны подготовленные Леонидом Крысиным письма Чуковского разных лет.

То был самый первый прорыв к личности человека, так многое и многих соединившего в нашей культуре, создавшего новые литературные жанры и, если бы не новое время, так бы и «застрявшего» в массовом сознании как детский писатель и в лучшем случае - переводчик популярных англоязычных книг для юношества. Теперь, после биографических книг, статей и фильмов о нем, после этого Собрания сочинений что-то, как я чувствую, понемногу сдвигается. И письма Чуковского тоже помогут этому движению, но уже для новых исследователей литературы, история которой создается прямо на наших глазах.

«двусторонним» публикациям письма Чуковского, последовательно разнесенные по канве его жизни. Мне чудилось, что потеряется какая-то важная драматургия и энергия отношений, что рассеянные по течению судьбы послания Репину, Брюсову или Горькому «ослабят напряжение». Нет, они его только усилили. Двусторонность отношений ушла в умелые комментарии, и на первый план вышел одинокий, измученный эпохой человек с (как это точно и просто сказано в предисловии) «судьбой литератора, который двигался во времени, не выпуская пера из рук».