Кучерская Майя: Боль Айболита - В биографии “ЖЗЛ” дедушка Корней ожил

Добрый сказочник, протяжным голосом читающий стихи про Федору и Айболита, белоголовый дедушка Корней — миф. Миф не нуждается в расколдовывании, он тоже несет информацию о времени, в которое сочинялся, и о людях, которые его сочиняли. Одно нехорошо — миф слишком мало рассказывает о самом “фигуранте”. Правильность пропорций, точность исторической перспективы восстанавливаются лишь тогда, когда рядом с мифологическим портретом встает тот, с кого его рисовали.

— желчный, задорный, издерганный, страшно общительный, жадный до людей и впечатлений, а временами несносный мизантроп, темперамента бешеного, таланта нешуточного — в общем, “живой, как жизнь” — и смотрит на нас со страниц биографии, написанной Ириной Лукьяновой. Едко посмеивается над “дедушкой Корнеем”.

Бастард, незаконнорожденный сын прачки и студента Эммануила Левенсона, Николай Корнейчуков вырос в знойной, пыльной, пошловатой и шумной Одессе. И всю жизнь ее недолюбливал, называя своей родиной Питер, в котором действительно родился и прожил первые младенческие годы. Нескладного, длинного подростка выгнали из гимназии — и не только из-за указа, запрещавшего допускать в гимназии “кухаркиных детей”, но и из-за неудобного, колючего характера. Чуковский освоил программу старших классов самостоятельно и все же сдал выпускные экзамены. А вскоре в газете “Одесские новости” состоялся его литературный дебют. Так одним лишь усилием воли он вбуравился в культуру, в критику, в занятия переводами, в художественную словесность. Он сам ввел себя за ручку в литературный круг.

До зрелых лет Чуковский оставался наблюдательным, язвительным критиком, интуитивно нащупавшим то, до чего примерно в те же 1910-1920-е гг. дошло и академическое литературоведение, — необходимость изучать не содержание творений, а стиль автора, его излюбленные приемы, эпитеты, сравнения, тропы. Сборник, состоящий из блистательных и острых критических этюдов “От Чехова до наших дней”, выдержавший несколько переизданий, и сегодня поражает точностью и свежестью суждений. Брюсов — “поэт прилагательных”; Бальмонт и Андрей Белый — городские поэты, которые сменили ландшафт русской поэзии с сельского на городской; Зайцев — “поэт сна”…

музыкальными, приплясывающими, полифоническими сказками он шагнул так далеко, что даже заслуживающих внимания эпигонов у него не появилось. Поразительно, что почти все сказки (кроме “Бибигона”) были написаны до 1929 г., а потом наступил внутренний слом, связанный со смертью любимой дочери Муры. Рассказ об этом трагическом периоде — один из самых пронзительных и сильных в книге.

Любая, даже самая богатая жизнь, изложи ее год за годом, уместилась бы в брошюру. У Ирины Лукьяновой получилась история под 1000 страниц. Она рассказывает не только о Чуковском, но и об эпохах, стихиях, кругах, в которых ему доводилось жить и вращаться. Мелкие газетные войны начала века, восстание на броненосце “Потемкин” (Чуковский на него сплавал вместе с другими паломниками), массовые самоубийства в 1910-х гг., сочинительница книжных сериалов для девочек Чарская, король сыщиков Нат Пинкертон — Лукьянова дает тщательный и внятный комментарий ко всем интересам Корнея Ивановича.

— хотя бы за счет сокращения повторов, одних и тех же цитат, пересказывания тех же фактов. Похоже, издатели просто обольстились успехом “Бориса Пастернака” Дмитрия Быкова (между прочим, соавтора Лукьяновой в главке о Некрасове) и установили прямую зависимость объема продаж от объема текста. Остается только полагаться на обаяние Корнея Ивановича, которое может победить даже самых ленивых. Тем более что логика пройденного им пути настойчивей всего убеждает нас в одном — спасительности упорного труда. Именно работа десятки раз уберегала Чуковского от отчаяния, одиночества, боли и горя, которых в его жизни было с избытком.