| Приглашаем посетить сайт |
|
Ахматова (ahmatova.niv.ru)
|
Известия АН. Серия литературы и языка, том 61, №5, с. 69-72
2002
Последние годы научная биография Ю. Г. Оксмана неизменно привлекает к себе внимание филологов, историков русской литературы и русской общественной мысли. Выпускник историко-филологического факультета Петербургского университета, участник Венгеровского семинария, ученый с ярким талантом и широким кругом научных интересов, Юлиан Григорьевич Оксман (1895-1970) был одним из создателей новой русской филологии XX в. Он известен как пушкинист, исследователь русского освободительного движения, как основоположник современного декабристоведения, выдающийся знаток Белинского и составитель летописи его жизни и творчества, исследователь Гоголя и Лермонтова, Тургенева и Достоевского, Гаршина и Салтыкова-Щедрина. Активная общественная позиция, участие в политической жизни эпохи, определенные административные способности выдвинули Оксмана в ряды организаторов советской науки. Арест по политическому обвинению в ноябре 1936 г. застиг его практически на вершине научной и административной карьеры. К этому моменту Оксман в течение уже нескольких лет был заместителем директора Пушкинского Дома, фактическим руководителем юбилейного академического издания Пушкина, одним из центральных сотрудников издательства "Academia", а кроме того членом Президиума Ленсовета. На десять лет ученый был лишен возможности работать, оторван от научной среды и в прямом смысле слова поставлен на грань жизни и смерти. Оксман вернулся из колымских лагерей в конце 1946 г.; возвращение его в науку растянулось еще на многие годы и проходило трудно. Имя ученого замалчивалось, работы даже в ученых записках Саратовского университета, где Оксман преподавал в 1947-1958 гг., приходилось в буквальном смысле слова "протаскивать" в печать, со столичными изданиями дело обстояло, разумеется, гораздо сложнее.
В этих условиях переписка с друзьями и коллегами по филологической работе приобрела для Оксмана особое значение. В каком-то смысле письма заменили опальному ученому публичную "трибуну". В них нашлось место и литературной дискуссии, и рецензиям, и кратким собственно научным этюдам, и своеобразным проспектам еще не осуществленных замыслов. С этой точки зрения эпистолярий Ю. Г. Оксмана далеко выходит за рамки биографического документа и представляет собой полноценную часть не просто архива, а научного наследия ученого. Из вышесказанного отчасти понятно внимание современных публикаторов именно к переписке Ю. Г. Оксмана (см. перечень важнейших публикаций в статье К. М. Азадовского "Письма ученых как зеркало эпохи" (1, с. 6]). К важнейшим эпистолярным комплексам, наряду с перепиской Оксмана с М. К. Азадовским, с его письмами к Г. П. Струве, Л. Л. Домгерру. К. П. Богаевской и др., принадлежит и изданная ныне A. Л. Гришуниным переписка с К. И. Чуковским, охватывающая промежуток в двадцать лет (1949-1969) и состоящая из 65 писем. Об интересе и филологическом значении этой переписки можно было составить некоторое представление уже по цитатам из отдельных писем, появившимся ранее в печати, и касавшимся главным образом проблем пушкинской текстологии [2, с. 344-345, 367-368; 3, с. 5-6]. Текстологической критике академического издания Пушкина Оксман уделял особое внимание, и в этом аспекте его письма к Чуковскому служат важным и выразительным дополнением к переписке с М. К. Азадовским и К. П. Богаевской [4]. Однако лишь публикация сохранившейся переписки в полном объеме смогла показать подлинный ее масштаб и разноплановость: письма Оксмана и Чуковского далеко выходят за рамки и пушкиноведческой, и текстологической, да и вообще филологической проблематики.
особенностью эпистолярной манеры Оксмана нам представляется своего рода постоянство интонации. Оксман изначально "монологичен", в каждом своем письме он прежде всего остается самим собой со свойственной ему достаточно резкой манерой речи, явно выраженной оценочностью высказываний, явно очерченным кругом интересов и тем, склонностью писать непосредственно "по существу" дела, открыто "выговаривая" свои научные взгляды и формулируя концепции. Личность адресата лишь несколько корректирует подбор затрагиваемых сюжетов.
Все сказанное в полной мере относится и к переписке Оксмана с К. И. Чуковским.
"К тем Вашим грудам, еще недостаточно оцененным современниками. к<ото>рые Вы упоминаете в своем письме, - отвечает в одном из своих писем Чуковский на жалобы Оксмана, - нужно причислить также несметное множество Ваших критических писем к литературным друзьям" (с. 108). Переписка Оксмана с Чуковским, действительно, включает большое число минирецензий на книги и научные работы современников. См., например, в письме от 28 декабря 1949 г. развернутый отзыв о биографии М. Е. Салтыкова-Щедрина, написанной С. А. Макашиным, а в письме от 7 января 1952 г. - о составленной В. Н. Орловым антологии "Декабристы: Поэзия. Драматургия. Проза. Литературная критика". Разумеется, больше всего отзывов и критических суждений о трудах самого К. И. Чуковского, который предстает в переписке с Оксманом не только и не столько литератором, сколько филологом с вполне "академическим" кругом интересов: текстология, поэтика, биография Некрасова, его окружение. Особо следует отметить письмо Оксмана от 1 - 3 июля 1961 г. с воспоминанием о Ю. Н. Тынянове. Это письмо, в частности, позволяет несколько уточнить время возникновения сохранившихся мемуарных заметок Оксмана о Тынянове [5], а также проясняет роль Чуковского в возникновении этого мемуарного замысла.
"академической" научной среде, поэтому, вероятно, в письмах к нему Оксман несколько сдержаннее и аккуратнее в своих оценках коллег- филологов, чем, скажем, в письмах того же времени к М. К. Азадовскому. Областью историко-литературных занятий Чуковского и спецификой его интересов, видимо, вызвано и то обстоятельство, что из научных тем, занимавших в эти годы самого Оксмана, в переписке с Чуковским представлена достаточно развернуто, кроме уже упомянутого пушкиноведения, лишь одна - изучение текстов и биографии Белинского. Материал по ней, содержащийся в переписке с Чуковским, также дополняет публиковавшуюся ранее переписку Оксмана с другими корреспондентами.
Письма Ю. Г. Оксмана полны суждений о людях, большей частью о коллегах по филологическому "цеху", суждений иногда развернутых, иногда афористически лаконичных. По вполне понятным чисто биографическим причинам высказывания эти зачастую нелицеприятны, резки и пристрастны. Предшественники A. Л. Гришунина при печатании писем Оксмана избирали разные пути. К. П. Богаевская, например, считая, что "время для полной публикации этих писем еще не пришло" [4, с. 234], обнародовала лишь выдержки из них. К. М. Азадовский, публикуя переписку Оксмана с М. К. Азадовским [1], напротив, не только отказался от любого рода купюр, но и снабдил письма подробнейшим комментарием, "подкрепляющим" в ряде случаев оценочные высказывания Оксмана выдержками из его переписки с другими адресатами. A. Л. Гришунин выбрал свой путь. Переписка Оксмана с Чуковским напечатана без изъятий и купюр в соответствии с современным представлением о литературной целостности эпистолярного текста. В то же время от развернутых комментариев публикатор отказался, снабдив письма лишь краткими пояснениями об упоминаемых событиях и лицах. Право судить об историческом смысле этих событий, о степени адекватности их восприятия обоими корреспондентами в значительной мере передано читателю. Эта публикаторская позиция подчеркнуто корректна, в случае же переписки Оксмана некоторую "сдержанность" публикатора можно признать даже вынужденной.
Мнения Оксмана глубоко индивидуальны, его отношение к людям и фактам той действительности, из которой он долгие годы был насильственно вырван, пристрастно и по вполне понятным причинам не всегда справедливо. Масса публикаций эпистолярного наследия Оксмана, пришедшаяся на последние годы, и так создает в истории отечественной филологической науки ситуацию "процесса", на котором слово предоставляется только одной стороне. Опасность развернутого комментария (опасность, которой, кстати сказать, иногда совершенно объективно не может избежать публикатор) - усилить голос Оксмана, вольно или невольно поддержать создаваемую им систему "литературных репутаций". Выход из сложившейся ситуации, думается, в том, чтобы рассматривать письма Оксмана в широком историческом контексте русской филологической науки XX в. Вряд ли, впрочем, сегодня данный контекст детально описан и тщательно разработан. Новое издание эпистолярного наследия Оксмана вновь поднимает вопрос о создании подробной и беспристрастной истории отечественной науки о литературе, само по себе при этом являясь значительным вкладом в эту будущую историю.
В приложении к письмам публикуется несколько интересных документов - принадлежащий перу Оксмана очерк "На похоронах Корнея Чуковского", распространявшийся в самиздате и публикуемый по рукописи из архива Оксмана, несколько писем разных лет в защиту Оксмана и стенограмма выступления Оксмана на защите диссертации Г. П. Макогоненко "Радищев и его время" в 1955 г. Некоторое недоумение вызывает указание публикатора, что письма, хранящиеся в отделе рукописей Российской Гос. библиотеки (Оксман) и Российского гос. архива литературы и искусства (Чуковский), печатаются "по копиям из архива К. И. Чуковского" (с. 12). Надеемся, впрочем, что копии вполне исправны. Книга иллюстрирована интересным фотоматериалом. Одно письмо Оксмана откололось от общего массива переписки и (не по вине публикатора) в книгу не вошло. Печатаем ниже его текст, доставленный А. Л. Гришуниным.
Е. О. Ларионова
1. Марк Азадовский, Юлиан Оксман. Переписка. 1944-1954. М.: Новое лит. обозрение, 1998.
2. Гришунин А. Л. Ю. Г. Оксман о текстах Пушкина // Московский пушкинист: Ежегодный сб. М.: Наследие. 1999. С. 338-372.
3. Гришунин А. Л. Проблемы пушкинской текстологии в оценке Ю. Г. Оксмана // Известия Академии наук. Сер. лит. и яз. 1999. Т. 58. №3. С. 3-17.
4. Ю. Г. Оксман в Саратове: (Письма 1947-1957) /Вступ. заметка, публикация, коммент. Богаевской К. П. // Вопросы литературы. 1993. № 5. С. 231- 270.
21 января 1965
Дорогой Корней Иванович,
"Принципы художественного перевода" я прочел сразу же после выхода ее в свет, вероятно, осенью 1919 г. Эти "Принципы" явились для меня подлинным откровением, как в свое время "Символизм" А. Белого, "Три главы из исторической поэтики" А. Н. Веселовского, "Дуэль и смерть Пушкина" П. Е. Щеголева, "Интеллигенция и революция" Блока, статьи Ленина о Толстом. Все это, конечно, очень разное, но с первых же лет своей преподавательской работы я всех участников своих семинаров, а потом и аспирантов в Ленинграде, Одессе, Саратове и Москве заставлял в порядке известного "культминимума" читать и перечитывать именно эти статьи и книги, о которых и сам много говорил на лекциях и в частных беседах.
Дней пять назад я дочитал новое издание Вашей работы. Мне кажется, что Вы сделали совсем новую книгу, еще более значительную, еще более острую. Дело не только в том, что Вы дополнили ее интереснейшими новыми материалами (главы "Маршак", "В защиту Бернса", "Дон Жуан", "Хорошо и плохо" и многое другое), и вовсе не в том, что Вы так неожиданно, тонко и умно перетасовали все старое, входившее в прежнее издание. Самым существенным мне представляется сейчас то, что несколько изменился самый адрес "Высокого искусства". Первые три издания имели в виду так сказать "избранную аудиторию - литераторов и литературоведов, молодых филологов, переводчиков. Новое же - обращено к совсем другой аудитории, той, которой еще не существовало ни в 1919, ни в 1936, ни в 1941 годах, той, которую вырастили Вы уже сами за последнюю четверть века.
Новое издание "Высокого искусства" - это уже не только теоретический труд, не только итоги большого опыта переводческой личной работы и кропотливого изучения опыта предшественников и современников, а одна из самых увлекательных агитационно-пропагандистских книг, которые в мировом литературоведении представлены прежде всего именно Вашими работами.
Пушкин сказал когда-то, что первые тома "Истории Государства Российского" - это не только большое литературное событие, но и "подвиг честного человека". По смелости постановки некоторых основных вопросов теории и истории перевода, по высоте гражданской аргументации в пользу того, что Вы считаете достижением нашей культуры, и по самому пафосу отрицания всего того, что засоряло и засоряет нашу литературу, "Высокое искусство" является, как и все Ваши книги, именно подвигом
Мне, как и другим моим сверстникам и младшим товарищам, никогда не забыть того исключительного мужества, с которым Вы выступили впервые в 1934-1935 гг. против принципов переводов Шекспира, которые насаждались и в литературе, и в театре Анной Радловой - совсем так, как кукуруза в Приполярье после Рождества Хрущева.
Как хорошо сказано у Вас по этому поводу в "Высоком искусстве" на стр. 175-195, когда Вы разбираете "культяпки человеческой речи", которыми пыталась подменить стихи и прозу Шекспира его незадачливая, но в свое время всесильная переводчица! Вы напоминаете своим читателям о московских дискуссиях 1939 г., но ведь первое Ваше выступление против диктатуры А. Радловой относится не то к концу 1934, не то к началу 1935 г. в Пушкинском Доме. Именно этот доклад вызвал тогда же специальное дознание, производимое не то Заковским, не то одним из Коганов.
Ваша новая книга дает целую галерею портретов крупнейших советских переводчиков. Портрет А. Радловой очень колоритен, но не менее значительны и своеобразны портреты С. Я. Mapшака, М. Л. Лозинского, Татьяны Гнедич, Евг. Ланна, Н. Гребнева, а из старых переводчиков - Ф. Соллогуба и А. Колтоновского. Вы умеете даже в подстрочном примечании заразить читателя своим отношением к тому или иному переводчику, хотя бы только начинающему, к той или иной книге. См., например, строки об "Антологии венгерской поэзии" под ред<акцией> Агнессы Кун (стр. 48-49), или упоминание о переводах стихов P. M. Рильке Константином Богатыревым (стр. 220).
Какой чудесный эпиграф Вы нашли у В. Тредьяковского для второй главы "Высокого искусства" (стр. 18)! По этому случаю мне хочется напомнить Вам замечательную формулировку Пушкина: "Переводчики - почтовые лошади просвещения" (1830 г.). У Вас очень хорошо сказано о том, что переводчики "не только обогащают родную словесность, но и служат великому делу сплочения народов". Афоризм Пушкина подчеркивает великую роль переводчика, как распространителя самых передовых демократических идей "просвещения" в самых отсталых странах, еще не дозревших до собственной интеллектуальной культуры, движущей прогресс, как литературный, так и социально-политический.
принадлежат первые и, может быть, лучшие переводы Маяковского на немецкий язык.
Вот и все, хотя вместо обещанных вам замечаний я занял три страницы своими впечатлениями их вернули, и они даже появлялись на дворцовых балах. Говорить они, конечно, не говорили, но самое их мычание приводило в ужас заезжих иностранцев. А свои привыкли...
Всегда Ваш Ю. Оксман
| Главная |