Лейбсон В.: К. И. Чуковский. "Муха-Цокотуха"

Дошкольное воспитание, № 3
1969

Сказки Чуковского населены множеством зверей и предметов, думающих, говорящих и действующих по-человечьи. К Мухе-Цокотухе "тараканы прибегали, все стаканы выпивали, а букашки - по три чашки... Приходили к Мухе блошки... Приходила к Мухе бабушка-пчела...".

Одухотворение предметов, наделение человеческими свойствами животных, растений - традиционные приемы народных сказок. Из многих признаков, определяющих специфику сказки, Чуковский выбирает те, которые характерны для сказок о животных. Анимизм и антропоморфизм часто встречаются и в волшебных сказках, но эти сказки особенно отличаются всякого рода чудесными превращениями, действием волшебных сил. Интересно, что в сказках К. Чуковского никакого волшебства не происходит.

Что касается детского восприятия, то именно сказки о животных наиболее доступны самым маленьким. Первые сказки нашего детства - это "Курочка Ряба", "Коза-дереза", "Теремок", "Лисичка-сестричка и серый волк", "Петушок-золотой гребешок". В отличие от Пушкина, Ершова или, скажем, Андерсена, Чуковский, создавая свои сказки, адресовал их непосредственно детям дошкольного возраста. Возможно, поэтому К. Чуковский из арсенала сказочных приемов отобрал именно те, которые присущи прежде всего сказкам о животных.

Анимизм и антропоморфизм характерны для детского восприятия действительности. Дети склонны одухотворять явления природы, а также предметы.

И наверно, каждый вспомнит, что, ударившись о стул, ребенок на него обижается и охотно наказывает провинившийся стул: "Вот тебе! Вот тебе!"

Анимизм и антропоморфизм сказок о животных близки детской психике и способствуют доступности сказок для малышей.

Вряд ли найдется педагог, который бы усмотрел опасность в склонности ребенка одушевлять окружающее.

Серьезный воспитатель не может быть равнодушен к проблеме развития детского восприятия. Сказки облегчают детям познание окружающей действительности, развивают воображение. В 1967 году в Библиотеке советской поэзии вышла книга К. Чуковского "Стихи", в предисловии к ней автор писал:

"Сказки мои были приняты в штыки: скопом напали на них леваки-педологи и прочие человеки в футляре... Их возмутила и новая непривычная форма стиха, и фантастичность сюжета, и несоответствие моей простодушной тематики их мертвым канцелярским схемам.

Вскоре сказки оказались под обстрелом пролеткультовской, а потом и рапповской критики, была развернута "широкая антисказочная кампания", и я хорошо помню те сотни ненавидящих глаз, которые буквально вонзались в меня, когда я осмеливался выступать на собраниях педологов в защиту своих бедных "Мойдодыров". Именно в борьбе с этими врагами детей и родилась моя книжка "От двух до пяти", вся направленная против их вульгаризаторских бредней (см. главы "Борьба за сказку" и "Лепые нелепицы"). В книжке я восставал против наивно-утилитарного подхода к детской литературе и доказывал, что даже небывальщина, даже "перевертыши", даже явные нелепицы служат утверждению детей в реализме; что отнимать у них фантастическую, волшебную сказку - значит уродовать их душевную жизнь.

Вообще отчаянная борьба со зловредными теориями рапповцев велась нами, сказочниками, из года в год - много лет. Именно этой борьбой порождены такие мои сказки, как "Путаница", "Бармалей", "Муха-Цокотуха"..."

Как ни удивительно, до сих пор нет-нет да и прозвучит голос человека, отставшего лет этак на пятьдесят и без опасения стать посмешищем пытающегося оградить детей от сказки. Так, в 1960 году в "Литературной газете" публиковалось письмо с требованием сжечь "Муху-Цокотуху", ибо там, по мнению автора письма, прославляются вредные насекомые.

В приведенном отрывке из предисловия к сказкам К. И. Чуковский замечает, что вульгаризаторов "возмутила", в частности, "и новая непривычная форма стиха". Сейчас мы знаем, что стихи Чуковского и Маршака стали образцом поэтической культуры для детских поэтов. Чтобы лучше осознать своеобразие новой непривычной до Чуковского формы детского стиха, вслушаемся хотя бы в ритм заключительных строк "Мухи-Цокотухи".

Легко льющиеся стихи как бы сами пускаются в пляс:

Эй, сороконожки,
Бегите по дорожке,
Зовите музыкантов,
Будем танцевать!
 

Оставляя без рифмы две строчки приглашения к танцу, Чуковский дает передышку перед следующим затем каскадом рифм.

"Мухе-Цокотухе" уходит всего две строчки, на третьей - первое ритмическое коленце.

Музыканты прибежали,
В барабаны застучали.
Бом! бом! бом! бом!
Пляшет Муха с Комаром.
 

Сразу вслед за этим следующее ритмическое коленце. Подряд два ударных слога становятся в конце строки:

А за нею Клоп, Клоп
Сапогами топ, топ!
 

Козявочки с червяками,
Букашечки с мотыльками.
 

Получается небывалый, какой-то вихревой ритм. Слитности двустишия способствует дополнительная рифма (козявочки - букашечки). Хотя эта рифма диссонансная, в данном случае по соседству с точной рифмой (червяками - мотыльками) она легко улавливается даже неподготовленным слухом и способствует сцеплению строк.

Следующие четыре строки дают нам немного передохнуть. Но у Чуковского эта ритмическая передышка не такая уж простая, хотя и оправданная и законами восприятия, и художественной задачей: ведь и в народном танце после невероятного коленца плясун дает и себе и зрителям передышку. И все же - повторяю - передышка не простая. Во-первых, она закрепляет атмосферу хоровода у слушателя (а эти стихи непременно надо слышать!). Кроме того, и первое и второе двустишия имеют внутренние, на этот раз точные рифмы:

Мужики богатые,
Шапочками машут,
С бабочками пляшут.
 

Виртуоз-плясун не позволит себе дважды повторить одно и то же. Так и поэт, показывая пляску, щедро вводит все новые ритмические фигуры. Хоровод закружился вовсю. Вот как:

Заплясала мошкара.
 

Заканчивается сказка сплошным дробным перестуком. Ритмы переливаются один в другой.

И что самое ценное - все эти неожиданные переходы от одного размера к другому звучат гармонично. Как бы произнесенные на одном дыхании, все многообразные ритмы сливаются в одно целое, ни в малейшей степени не затрудняя чтение стихов.