И.В. Вдовенко. Стратегии культурного перевода.
1. "Бармалей" и "Крокодил" - сходство и противоречие моделей

Почти за 30 лет, с 1917 (года написания "Крокодила") по 1945 г. (время публикации "Бибигона"), Чуковский создал 14 сказок, каждая из которых обладает своим законченным сюжетом, своим собственным миром, где действуют собственные герои. Но два героя Чуковского - особенные. Переходящие из произведения в произведение, циклизующие. Первый - Айболит, объединяющий сказки непосредственно в цикл. Второй - Крокодил, или точнее: Крокодил Крокодилович - герой "Крокодила", "Телефона", "Бармалея", "Мойдодыра", тоже, хотя и несколько иным образом, объединяющий все эти сказки.

Мы уже упоминали выше, что о подавляющем большинстве героев Чуковского, действующих в разных сказках, можно сказать, что они "инвариантны", типологически схожи, но в то же время не идентичны, не полностью отождествляемы друг с другом. Крокодил Крокодилович, в этом смысле, бесспорно, исключение. Это буквально один и тот же герой, один и тот же персонаж, легко узнаваемый в разных текстах по ряду характерных признаков.

Самый явный из этих "признаков" - имя. Крокодил (или Крокодил Крокодилович) не просто зверь в ряду других зверей (обезьян, зайцев - тех, которые "с маленькой буквы"), но особое, отдельное существо. Другой, неотъемлемый, кажется, даже намеренновоспроизводимый во всех текстах, в которых он присутствует, "признак" - это его дети: Тотоша и Кокоша. Они впервые появляются в самом начале второй части "Крокодила":

То Кокошенька Лелешеньку разит,
То Лелешенька Кокошеньку тузит.
А Тотошенька сегодня нашалил:
Выпил целую бутылочку чернил. [...]
У Кокошеньки всю ночь был сильный жар:
Проглотил он по ошибке самовар.

Затем мы их встречаем в "Мойдодыре":

Вдруг навстречу мой хороший,
Мой любимый Крокодил.
Он с Тотошей и Кокошей
По аллее проходил…

Затем - в "Телефоне":

Крокодил
И со слезами просил:
Мой милый, хороший,
Пришли мне калоши,
И мне, и жене, и Тотоше…

Упоминаемые в этом фрагменте калоши - также один из "признаков", специфическая пища этого семейства:

Те, что ты выслал на прошлой неделе,
Мы давно уже съели...

В "Крокодиле" наиболее патетическая его часть - речь Вани перед зверями ("Я клетки поломаю / Я цепи разбросаю...") перебивается, "снижается" отступлением, забранным в скобки:

(Тут голос раздался Кокоши:
- А можно мне кушать калоши? -
Но Ваня ответил: - Ни-ни,
Боже тебя сохрани.)

При этом надо заметить, что другие хищники (возможно - другие крокодилы) питаются более привычной пищей. Так, в первой публикации Крокодила в журнале "Для детей" вместо процитированных выше строк стояло:

Взвыли зверюги: "Нельзя ли теленочка?
Или хотя бы цыпленочка? Мы приучены к курятине смолоду
Мы пропадем без курятины с голоду".
Но Ваня ответил: ни-ни!
И замолчали они¹¹⁶.

еще один штрих к портрету Крокодила Крокодиловича. Не совсем (в отличие от прочих животных персонажей сказок) даже зверя. Скорее - некоего особенного, Странного существа, разговаривающего на иностранных языках, курящего папиросы и живущего где-то в районе Таврической улицы.

Вернемся к "Бармалею". Имеет ли все вышесказанное отношение к этой поэме, в привычном нам тексте которой крокодил (даже непонятно, с большой или маленькой буквы, имя это или просто определение) кажется, на первый взгляд, совсем иным персонажем (как раз таки прямо, "акцентированно" не связанным с Крокодилом Крокодиловичем других текстов)?

Мы уже говорили выше, что в текст этой поэмы Крокодил Крокодилович приходит непосредственно из первой редакции прозаического "Доктора Айболита" (с иллюстраций Белухи, из текста Чуковского, в котором ему "придумана" малопонятная роль).

В первой редакции "Бармалея", в "оперетте", он так же "намеренно" узнаваем. Причем не только из-за имени (прямо указывающим на тождество), но и по все тем же сопровождающим его детям. В финале сказки проглоченный Бармалей обращается к Крокодилу, играя на его отцовских чувствах:

Отпустите, простите, спасите меня
Я буду хороший, хороший, хороший
Я больше не стану детей обижать
Я буду с Тотошей, я буду с Кокошей
Как добрая няня по саду гулять и т. д.

И крокодиленыши, в свою очередь, так же реагируют на его раскаяние:

И закричали Кокоша с Тотошей
- О папа, о папа, он будет хороший
Прости, отпусти ты сейчас Бармалея,
Чтобы сделал для нас
Он бумажного змея!

В тексте окончательной редакции "Бармалея" Тотоша с Кокошей уже не будут упомянуты. Однако, в первых изданиях поэмы четверостишие, открывающее последнюю, третью часть сказки:

Но вот из-за Нила
Горилла идет,
Горилла идет,
Крокодила ведет

Крокодила ведет Крокодиловича.

Впоследствии эта строчка также будет снята. Но Крокодил "Бармалея" (утратив внешнюю, "акцентированную" связь с заглавным героем "Приключений Крокодила Крокодиловича" и вообще с этим неким именно Чуковским персонажем) все же сохранит за собой свою главную индивидуальную "способность", останется, по сути, все тем же персонажем.

В чем же, если так можно выразиться, "функция" Крокодила в сказках Чуковского?

Во-первых, Крокодил - "проглатывает".

"Глотать - его главная специальность"¹¹⁷, пишет Мирон Петровский (исследователь, с именем которого связана целая эпоха в "чуковсковедении"). В таком "первозданном" виде эта "специальность" приходит к нему непосредственно от "прототипа" - другого крокодила, героя повести Ф. М. Достоевского "Крокодил, необыкновенное событие, или Пассаж в Пассаже":

"Сюжетные обязанности обоих Крокодилов (у Достоевского на протяжении всей незаконченной повести и у Чуковского в первой части сказки) очень просты и сводятся к одному: к глотанию, проглатыванию. "Ибо, положим, например, тебе дано устроить нового крокодила - тебе, естественно, представляется вопрос: какое основное свойство крокодилово? Ответ ясен: глотать людей. Как же достигнуть устройством крокодила, чтоб он глотал людей? Ответ еще яснее: устроив его пустым"¹¹⁸, - с издевательским глубокомыслием сообщает повесть Достоевского. Перед нами предначертание (или проект) "устройства" крокодила, и Крокодил Чуковского "устроен" в точности по этому проекту. Его Крокодил тоже глотает - правда, не чиновника, а городового, но как тот был проглочен в сапогах, так и этот попадает в крокодилово чрево "с сапогами и шашкою". Про обоих можно сказать словами повести: "без всякого повреждения"¹¹⁹ или словами сказки:

Утроба Крокодила
Ему не повредила... ¹²⁰

Однако, просто "глотание", "глотание" в чистом виде не является свойством именно или только Крокодила Крокодиловича. Это "специальность" крокодилов вообще - Кокошенька проглатывает самовар, Крокодил из "Краденого солнца" глотает солнце; безымянный крокодил из "Тараканища" проглатывает жабу и т. д. И когда Петровский (бесспорно, совершенно точно и верно) отмечает этот факт - факт глотания "сам по себе" - он останавливается на полпути, потому что Крокодил Крокодилович, в отличие от других крокодилов, - глотает, улучшая. Пребывание в утробе Крокодила не просто "не повреждает", но - делает лучше.

Давайте посмотрим для начала на проглоченного городового (к которому, собственно, и относится приводимое Петровским двустишие). На иллюстрациях Ре-Ми к первому изданию поэмы (а иллюстрации эти делались в постоянном контакте с автором текста и даже, можно сказать, практически под его руководством) Городовой, появляющийся обратно на свет божий из пасти чудовища, - улыбающийся, бравый служака. Явно не озлобившийся еще более, а подобревший за время пребывания в крокодиловом брюхе.

Так же преображается и щенок - первая жертва "проглатывания". Причем здесь это изменение фиксируется уже самим текстом. "До" о щенке говорится:

И какой-то барбос
Укусил его в нос
Нехороший барбос, невоспитанный.

"После" - это уже вообще не "барбос", не "какой-то", и уж тем более не "невоспитанный". Это - вполне милый и симпатичный песик с "говорящим" именем:

И Дружок
В один прыжок
Из пасти Крокодила
Скок!
Ну от радости плясать...

Другой пример - возможно, не столь явный, прямолинейный (или даже скорее являющийся неким изменением, развитием "схемы") мы можем наблюдать в "Мойдодыре". Там тоже будет изначально "плохой" ребенок, затем встреча с Крокодилом Крокодиловичем, "проглатывание" и улучшение.

Крокодил при встрече с Ваней¹²¹ глотает не непосредственно того, кто изначально нуждается в исправлении, а производит, если так можно выразиться, "символический акт исправляющего глотания" - проглатывает мочалку, преследующую и "кусающую" ребенка, и затем как бы "удваивает" это проглатывание угрозой:

Говорит,
Растопчу и проглочу,
Говорит...

После чего изменения происходят, естественно, не с "символическим заменителем" (мочалкой, дальнейшая судьба которой никого не волнует), а с самим "неряхой". Он исправляется, смывает "ваксу и чернила", к нему возвращаются убежавшие предметы и т. д.

И, наконец, самый явный пример - происходящее в тексте "Бармалея". Проглоченный злодей, людоед, пират и разбойник после пребывания в крокодиловой утробе полностью изменяется. Лицо его становится "добрее и милей", он улыбается, пляшет, обещает даром раздавать всем желающим сласти и "любит, любит, любит, любит / Любит маленьких детей".

В первом же варианте сказки с ним вообще происходит "онтологическое превращение" -

Был сажи черней Бармалей,
А сделался мела белей

- из негра герой превращается в человека.

Итак, Крокодил не просто "глотает", он глотает улучшая. Но и на этом его функция не исчерпывается. Если мы еще раз обратимся к тексту "Приключений Крокодила Крокодиловича", то увидим, что функция эта является здесь частью целого - одним из основных конструктивных элементов центральной для большинства сказок Чуковского модели.

Процитируем еще раз М. Петровского:

"[В сказках Чуковского] героем оказывался тот, от кого труднее всего было ожидать геройства, - самый маленький и слабый. В "Крокодиле" перепуганных жителей спасает не толстый городовой "с сапогами и шашкою", а доблестный мальчик Ваня Васильчиков со своей "саблей игрушечной". В "Тараканище" охваченных ужасом львов и тигров спасает крошечный и как будто даже легкомысленный Воробей [...] В другой сказке другой воробей (или тот же самый?) смело вызывается сбить вражеский самолет, в то время как его более сильные пернатые собратья трусливо кряхтят и жмутся [...] А в "Бибигоне" лилипут, свалившийся с луны, побеждает могущественного и непобедимого колдуна-индюка, хотя лилипут "очень маленький, не больше воробышка" [...] В "Мухе-Цокотухе" спасителем выступает не рогатый жук, не больно жалящая пчела, а неведомо откуда взявшийся комар, и даже не комар, а комарик, да к тому же маленький комарик, и, чтобы его малость была еще заметней, он предстает перед нами в свете маленького фонарика..."¹²²

И вновь, с одной стороны, просто зафиксируем сказанное, согласимся с этим бесспорно верным наблюдением, а с другой, попробуем его уточнить, скорректировать. Попробуем посмотреть, как конкретно реализуется в текстах интересующих нас сказок это весьма общее положение.

Начнем с "Крокодила" - первой, и во многом главной сказки Чуковского. Что происходит в этой поэме с точки зрения движения к ее конечному событию - установлению всеобщей гармонии? Через какие стадии проходит это движение?

Первая часть:

1) Крокодил Крокодилович - вполне нейтральный персонаж (ни добрый, ни злой), хотя и достаточно странный, "неправильный" для обыденного сознания, подвергается в силу своей странности всесторонним нападкам: его дразнят, "толкают", "обижают", и даже кусают в нос.

2) Крокодил реагирует адекватно: набрасывается на обидчиков и проглатывает их. Теперь его все боятся.

3) Появляется герой, который не боится Крокодила и побеждает его.

Но тебя, кровожадную гадину,

Я сейчас изрублю, как говядину.

Мне, обжора, жалеть тебя нечего...

5) Побежденный Крокодил раскаивается в своих поступках и восстанавливает все, что он "испортил" (возвращает проглоченных, причем в улучшенном виде).

6) Победитель - Ваня Васильчиков - видя подобное "исправление" Крокодила, уже не собирается убивать его. Крокодила отпускают домой (причем отпускает не именно, или не только Ваня, а как бы вообще все жители Петрограда).

Вторая часть:

1) Крокодил возвращается домой. К нему приходят другие звери, чтобы послушать о его приключениях и узнают, что там, в далеком Петрограде, люди мучают их братьев (в первой части, кстати говоря, мы не замечали, что Крокодила как-то волнует участь зверей в Зоологическом саду). Звери принимают решение исправить несправедливость, наказать обидчиков и освободить узников.

Третья часть:

1) Звери захватывают Петроград. Берут в заложники Лялю. Люди прячутся.

"Крокодила", в которой Ваня убивал всех животных, не разделяя их по степени агрессивности или опасности). Звери побеждены.

3) Победа оказывается не полной. У зверей заложник. Звери требуют освободить своих братьев, тогда они освободят Лялю. Ваня не принимает их условия и вновь вступает в бой. На сей раз к нему присоединяются все прочие дети Петрограда (т. е. здесь тоже происходит "улучшение").

4) Победа. Ваня дарует побежденным зверям и их братьям свободу. Звери в ответ спиливают рога и когти.

5) Апофеоз: всеобщая гармония и благодать. Люди и звери, хищники и их бывшие жертвы живут в мире единой большой семьей.

Мы видим, что маленький и слабый не просто побеждает большого и сильного, добро не просто побеждает зло ("дракона нельзя просто убить") - оно его исправляет.

"маленького и слабого") в этой модели не только или не просто победа, а улучшение или точнее взаимное улучшение победителей и побежденных (роли которых в процессе борьбы, как мы видим по "Крокодилу", могут меняться). Взаимное же улучшение это и есть путь ко всеобщей гармонии и порядку - изначальному, верному, истинному ("до грехопадения") Порядку мира.

Маленький ребенок восстанавливает изначальный порядок в мире.

Зло не является каким-то сущностно изначальным злом, оно есть отступление, ошибка, искажение или даже недоразумение, которое можно и нужно исправить. И маленький и слабый, ребенок (не только самый "младший", но и вполне в христианской традиции - самый чистый, или в сказочной¹²³ - самый честный) способен исправить это нарушение.

Как это сделать? Ответ вполне недвусмысленный: "исправить" по Чуковскому означает в первую очередь исправиться самому.

"Крокодила Крокодиловича" и рассмотрим один пример, в котором это понимание выведено практически в своем чистом, первозданном виде.

Я имею в виду происходящее в небольшой стихотворной сказке Чуковского "Путаница".

Известный нам сегодня (поздний) текст "Путаницы" может удивить взрослого или "непредвзятого" читателя несколькими нестыковками, главная из которых - неожиданное появление Муры (дочери писателя) в конце этой небольшой поэмы. Не совсем понятно центральное явление бабочки, тушащей море (ничем не подготовленное, немотивированное и какое-то слишком "механическое"). Не совсем понятна также и роль зайца - он вроде бы просто "педант" и зануда, но его слишком много в начале и совсем не видно в конце.

М. Петровский, например, объясняет роль этого персонажа "пародией":

"Непрерывно объясняя смысл своей сказочной деятельности в статьях, вошедших позднее в книгу "От двух до пяти", Чуковский не мог отказать себе в удовольствии спародировать испуганные и пугающие вопли своих запретителей. В "Путанице" на мгновение появляется заяц - животное косоглазое, длинноухое, трусливое - и предостерегает прочих обитателей сказочного мира от дурного - то есть, в этом случае, сказочного - поведения. В интонации предостережений проглядывает наставительно поднятый педагогический палец - тот самый, который торчит во множестве изобличающих Чуковского квазикритических рацей:

Не мурлыкайте!
Кому велено мурлыкать -
Не чирикайте!
Не бывать вороне коровою,

Это была пародия, направленная, так сказать, влево - против неистовых запретителей"¹²⁴.

Но такое объяснение (выглядящее весьма убедительно и, в общем, особо нами не оспариваемое в качестве возможного дополнительного значения) не проясняет происходящее, никак не касается роли этого персонажа (зайца) в действии (наоборот, создается впечатление, что он - где-то в стороне, просто добавлен к сюжету, который мог бы вполне нормально существовать и без него) и т. д. и т. п.

"Путаницы", в которых (после того как море загорается и его не удается потушить, после слов "и сушеными грибами") следует текст, изъятый из окончательного варианта:

Испугалась Мурочка
Побежала к заиньке:

- Ты скажи мне, заинька,
Ты скажи мне, серенький,

С нашими зверушками
Отчего они такие нехорошие
Только знают, что шалят да балуются.

Отвечает заинька


- Как увидели зверушки,
Что ломаешь ты игрушки,
По утрам не умываешься,
Только плачешь и брыкаешься,

У тебя, у Муры, научилися.

Мура к зайцу подбежала
Мура зайцу закричала:

- Буду, буду я хорошая


Вот обрадовались звери
Засмеялись и запели
Ушками захлопали,
Ножками затопали ¹²⁵.

Почему этот фрагмент исчезает из известного нам сегодня текста сказки? Одна из возможных причин - неприязнь Чуковского к ярко выраженной дидактике (неприязнь, вероятно, еще более обострившаяся в момент столкновения с официальной советской педагогикой, требующей от детского произведения "разумности", "поучительности" и слаженной работы всех элементов повествования на конечный "воспитательный" результат). Другая возможная причина - стремление к краткости и "непривязанности" конечных смыслов (мы уже говорили выше об этом свойстве Чуковского - редуцировать, скрывать в энтимеме некоторые, нередко основные элементы несущих конструкций). Возможно, существовали и другие (конкретные, непосредственно вызвавшие эти изменения) причины. Для наших целей - это не столь важно.

Выпущенный фрагмент позволяет нам восстановить внутреннюю логику повествования, увидеть четкую конструкцию, в которой каждое действие связано с последующим результатом:

0. Изначально опущенное исходное обстоятельство: Ребенок ведет себя неправильно (ломает игрушки, не умывается и т. д.).

1. звери ведут себя неправильно (котята хрюкают, утята квакают и т. д.).

2. Неправильное поведение приводит к опасности глобальной катастрофы: возникает обстоятельство, которое без изменения поведения преодолеть невозможно (море не может быть потушено, пока все ведут себя неправильно).

3. Перенаправление внимания, поиск решения проблемы:

4. Первое "исправление": ребенок исправляется (обещает быть хорошим).

5.Реакция - второе "исправление": звери исправляются (котята снова мяукают и т. д.).

6. всеобщая радость и умиротворение, ребенок засыпает.

Ту же, по сути, схему мы можем увидеть в "Мойдодыре":

1. Ребенок ведет себя неправильно (не моется и т. д.).

2. Вещи ведут себя неправильно (убегают).

4. Встреча с персонажем, способным "изменить" (Крокодил "исправляет" ребенка).

5. Ребенок ведет себя правильно (моется).

6. Вещи ведут себя правильно (возвращаются).

7. Апофеоз: всеобщая радость, гимн воде.

"Крокодиле" - все то же, причем здесь схема продублирована двумя частями повествования (деление поэмы на три части не совпадает с делением действия и возникает, вероятно, из-за огромного объема текста):

Первая часть (частное):

1. Люди (отдельные представители - толпа, городовой) себя неправильно ведут.

2. Звери (отдельный представитель - Крокодил) себя неправильно ведут.

3. Возникает критическая ситуация, при которой дальнейшая "нормальная жизнь" невозможна.

5. Звери (Крокодил) исправляются.

6. Люди (проглоченные до этого Крокодилом, добреющий Ваня, прочие жители Петрограда) исправляются.

Вторая часть (общее):

0. Люди в принципе себя неправильно ведут (содержат зверей в клетках).

"войной" на людей).

2. Глобальная катастрофа (Петроград захвачен зверями).

3. Только один (Ваня) ведет себя правильно.

4. Частная победа не может исправить положение полностью.

5. Все дети вступают в борьбу.

7. Всеобщая радость и мир.

(Эта "модель" или "схема" впервые появляется у Чуковского в "Крокодиле", и мы будем в дальнейшем называть ее - "моделью Крокодила").

Присмотримся еще раз более пристально к происходящему в "Крокодиле" и "Бармалее". О сходстве этих сказок мы уже сказали несколько слов выше (Крокодил "улучшает" Бармалея, добро не просто побеждает зло, но изменяет его и т. д.). Но при этом, сказать, что в "Бармалее" буквально, без изменений воспроизводится описанная нами выше модель - "модель Крокодила", - невозможно.

При более внимательном взгляде связей между этими двумя сказками оказывается гораздо больше, чем просто присутствие в тексте более поздней героя более ранней - Крокодила, продолжающего исправно выполнять свою функцию - "глотать и исправлять". И там, и здесь - двое детей с практически совпадающими именами - Ляля и Ваня / Таня и Ваня¹²⁶.

"главных" зверей - Крокодил и Горилла (в третьей части "Крокодила" Горилла представлена активно действующим персонажем, выделенным так же, как и Крокодил, из основной массы зверей - она похищала Лялю). И там, и здесь - разделение пространств на конкретное (Петроград) и сказочное (Африка).

Кроме этих основных, принципиальных моментов, масса совпадающих, "смежных" деталей: например, аэроплан (на котором в Африку в "Бармалее" прилетает Айболит, а в "Крокодиле" - Крокодил) или "прянички", которые побежденный и улучшенный Крокодил сулит Ване:

Отпусти меня к деточкам, Ванечка,
Я за то подарю тебе пряничка,

а побежденный и улучшенный Бармалей - детям:

И для Ванечки
Будут, будут у меня
Мятны прянички!

и т. д.

"смежные" аллюзии, возникающие при чтении. В первую очередь, это аллюзии, связанные с двумя близкими Чуковскому "сильными" поэтами - Гумилевым и Блоком. Мы сейчас не будем подробно останавливаться на этом моменте (все сущностно важное в этом отношении о "Крокодиле" уже сказано у Петровского, а о "Бармалее" - речь впереди).

Но все эти сходства лишь подчеркивают основные различия: "Бармалей" - это "Крокодил" наоборот.

Крокодил в "Крокодиле", попадая в Петроград, защищается. Изначально он ведет себя вполне прилично, но окружающие вынуждают его предпринять активные агрессивные действия. В "Бармалее" - все наоборот. Таня с Ваней, попав в Африку, нападают и обижают зверей. В самых первых наметках к "Бармалею" (рабочая тетрадь 1924-1925 гг.) еще в то время, когда, очевидно, никакого стройного плана сказки не существовало, эта характеристика действий детей уже являлась основной:

Вы обидели жирафа,

Вы обидели хороших
Добродетельных зверей¹²⁷.

Всякие попытки урезонить их, усовестить, убедить в том, что необходимо вести себя как-то иначе, натыкаются на полное неприятие. Дети чувствуют собственную безнаказанность. В первом полном варианте текста (в "оперетте для детей") после строф, передающих слова гориллы, пробующей урезонить детей, следует выпущенное впоследствии:

Но Таня и Ваня не слушали

Над гориллою потешаются,
На хвосте у гориллы качаются¹²⁸.

Там же (несколькими строфами позже) Таня с Ваней сами вызывают Бармалея на бой:

Эй чумазый черномазый Бармалей!

Мы тебе под правым глазом
Понаставим фонарей!
Мы сильнее, мы смелее всех зверей! ¹²⁹

Окончательный вариант поэмы, конечно, в этом смысле, значительно мягче. Но даже и в нем, попав в Африку (предстающую в начале чудесной страной плодовых деревьев и безобидных животных), дети ведут себя вполне однозначно: дразнят и издеваются над зверями, не слушают ничьих советов и т. д.

"Крокодиле" появление "спасителя" - Вани Васильчикова - прекращает агрессию Крокодила, восстанавливает порядок. В "Бармалее" появление "спасителя" - доктора Айболита - ничего не меняет. Айболит у Чуковского - персонаж добрый и слабый (мы подробно останавливались на этом, когда обсуждали те изменения первой редакции книги Лофтинга, которые Чуковский производит для усиления этих качеств). Но добрый и слабый, столкнувшись со злом, оказывается бессилен.

В финале "Бармалея" не слабый побеждает сильного, а сила борется с силой. В этом смысле, финальная редакция "Бармалея", исключающая раскаяние, исправление и проч., кажется естественным завершением этой перемены, потому что там, где сила борется с силой, начинает действовать и другой принцип: если враг не сдается, его уничтожают. Нечто подобное мы можем наблюдать и в другой, поздней, 1930-х гг., сказке Чуковского "Краденое солнце", где борьба двух "тотемных" животных - Медведя и Крокодила - исключает всякий компромисс, где лишь чистая сила оказывается способной восстановить изначальный порядок - вернуть солнце на небо, где после победы над врагом никто не озабочен его "исправлением" (наоборот, о нем просто и полностью забывают).

Родство с "Краденым солнцем" проявляется и еще в ряде значительных моментов, обнаружить которые мы можем именно в движении текстов - в развитии пространства цикла (от первой редакции "Бармалея", через "Лимпопо" и его варианты, к "военной сказке" и окончательной редакции финала поэмы). Например, ритм "Краденого солнца" - ритм движения, боя Медведя с Крокодилом, добра со злом:

И встал
Медведь,

Медведь,
И к большой реке
Побежал
Медведь

"Лимпопо":

И встал Айболит, побежал Айболит.
По полям, по лесам, по лугам он бежит,

что может служить и своеобразным "обратным" свидетельством: уже здесь, в тексте "Лимпопо", Айболит мыслится не как слабое, беззащитное, предельно доброе существо, а как воплощение силы, способной победить и уничтожить другую, враждебную, силу.