Переписка К. И. Чуковского c Ю. Г. Оксманом 1949-1969. Часть 2

! Внимание !

По требованию правообладателя, текст удален.

Ниже предоставлен небольшой кусок текста для ознакомления.

Прочитать текст возможно в печатной версии.
Например, в интернет-магазине ozon.ru

Отрывок текста для ознакомления

15. Ю. Г. Оксман - К. И. Чуковскому

1954 г. марта 8

Дорогой Корней Иванович,

Давным-давно собираюсь Вам написать. Мешало плохое настроение, нежелание Вас огорчить своей мизантропией. Потом хотел приурочить свое письмо к отправке вам очередного тома «Учен[ых] зап[исок]», а это мое детище, как назло, с недели на неделю запаздывало. А когда явилось оно на свет, - авторы разъехались на зимние каникулы - мне же хотелось, чтобы люди, которые вас сердечно чтут и высоко ценят, не были бы обижены моей единоличной отправкой вам этого коллективного труда. Потом появилась в «Новом Мире» Ваша статья ¹ , которую я проглотил мгновенно, но для того, чтобы свои впечатления перенести на бумагу, не имел ни одного вечера свободного, а дни полностью поглощает сейчас университет (лекции, семинары, диссертации, диспуты, советы и т. п. - это ведь хуже всякой службы). К тому же проклятый диабет очень сократил мой трудовой день - поздно встаю, рано ложусь, исчерпываюсь в шесть-семь часов полностью. Несколько месяцев ничего не писал, т. е. писать - писал, но все никуда не годится - бессвязно и мелко. А тема большая: Пушкин и литературно-политическая ситуация 1833- 1836 гг., т. е. вопрос о том, как «Ист[ория] Пугачева», «Кап[итанская] Дочка», «Медный всад[ник]», статьи о Радищеве увязаны с актуальной общественной проблематикой именно 1833-1836 гг., почему все это задумано и написано именно в эти годы, написано так, а не иначе, и чем обогатили эти годы политический и литературный опыт Пушкина, - конкретно, весомо, грубо зримо. На недавней отчетной науч[ной] конференции в Саратове я делал двухчасовой доклад о своей новой концепции Пушкина серед[ины] 30-х годов. Ведь никто никогда об этом не думал всерьез ни по литер[атурной] линии, ни по исторической. Получается нечто очень и новое и, кажется, интересное. Но для настоящего оформления всего этого требуется время и подъем духа, а я нахожусь в большом упадке. Мне все более и более становится ясно, что меня не хотят допустить к настоящей большой работе: Ведь печатание статей и статеек в «Лит[ературном] нас[ледстве]» и в «Учен[ых] зап[исках]» меня давно уже не устраивает ни морально, ни материально. А между тем ни одного предложения не сделано было мне ни одним издат[ельств]ом. Меня обошли даже в таком деле, как академический Белинский ², который предпочли провалить (трудно вообразить себе что-ниб[удь] более беспомощное и неграмотное, чем два первых тома этого издания), но не давать мне этих томов на рецензию. И дело вовсе не в моем «прошлом», а в боязни какого-то ответа за историю моего ограбления. Ведь у меня украдены сотни печат[ных] листов установленных мною за двадцать пять лет критич[еских] текстов всей прозы Пушкина, пяти томов Тургенева, четырех томов Добролюбова, пол[ного] соб[рания] Гаршина, полн[ого] соб[рания] Рылеева, трех томов первоисточников по декабристам. Украли десятки листов работ и сотни две листов комментариев. Все это перепечатывается, все это наспех пересказывается, редко с глухими упоминаниями обо мне в каком-нибудь примечании, а чаще без всяких фиговых листков. И кто только не приложил руки к этому беспардонному грабежу! Целые редколлегии (напр[имер], трехтомного Добролюбова, огоньковского Тургенева, десятитомного лжеакадемического Пушкина ³) и единоличники вроде Мейлаха ⁴, Орлова, Богословского ⁵ , С. Я. Штрайха, какого-то Берникова («Театр Тургенева» ⁶ - перепечатано 20 листов статейно-коммент[аторского] материала) и т. д. и т. п.

Разумеется, на все это я махнул рукою и не собираюсь заводить никаких тяжб, но они-то, эти жуки и жучки, не знают этого и очень боятся, что возвращение мое на большую арену даст мне возможность более эффективной защиты своей литерат[урной] собственности. Пока можно было спекулировать на моем Колымском прошлом, на моем птичьем положении, на моей фамилии, - все названные и неназываемые мною прохвосты и литературные дельцы (среди них есть и мои ученики, в том числе такой близкий мне в свое время человек, как В. Н. Орлов) прикрывались лицемерными ссылками на внешние причины («Перед законом я немею»!; «Риэго был пред Фердинандом грешен» ⁷ ). Но сейчас, когда этих внешних препон давно уже нет, когда с меня снята даже формальная «судимость», когда у меня за плечами 7 лет ответственной универ[ситетской] работы в Саратов[ском] унив[ерситете], когда даже «Совет[ская] книга» дала высоко положительную характ[еристик]у моих последних работ ⁸, когда даже Эльсберг пожаловал меня «высочайшею улыбкой» ⁹ на страницах «Вест[ника] Ак[адемии] Наук» ¹⁰, - мое положение ни на йоту не изменилось к лучшему. Меня продолжают с оглядкою выводить на показ даже в «Лит[ературном] нас[ледстве]», и даже Вы, дорогой Корней Иванович, считаете известной гражданской доблестью ссылки на мою работу в детиздатовском Некрасове. Неужели же я не имею права на то, чтобы мою большую и настоящую работу упомянули хотя бы мимоходом в ряду статей А. Гаркави, М. В. Теплинского, Бесединой, Гина ¹¹ и других, как Вы говорите, «питомцев проф. В. Е. Евгеньева-Максимова». Бессознательно, но Вы меня огорчили своим отдалением гораздо больше, чем если бы меня просто обругали за к[акую]-н[ибудь] ошибку.

...