| Приглашаем посетить сайт |
|
Соллогуб (sollogub.lit-info.ru)
|
И утро, и полдень, и вечер мои - позади,
Все ближе ночной надвигается мрак надо мною;
Напрасно просить: подожди!
A. M. Жемчужников
1
Корнея Ивановича Чуковского я впервые увидел пятилетним ребенком. Мы с сестрой с нетерпением ожидали окончания "служебных" разговоров в папином кабинете, куда мы входили с особенным благоговением, ведь там находились несметные книжные сокровища. Помимо преподавательско-лекторской работы, отец служил в Госиздате и в издательстве "Работник Просвещения". Уже тогда К. И. во всех издательствах был желанным автором. С ним считались даже самые тенденциозные оппоненты. К. И. всегда помнил о людях, с которыми связывала его судьба. Обремененный большой семьей, он на протяжении всего десятилетия отправлял посылки моему отцу в лагерь. Это высший критерий человеколюбия и самой высокой гуманности. Недаром писатель так высоко ценил добропорядочность и мужество Короленко, Чехова, Пастернака, Ахматовой, Тынянова, Солженицына. Внимание и чуткость его были удивительные. Людей принимал охотно, хотя время, как никто, умел ценить. Ежедневно почтальон приносил К. И. огромное количество писем, бандеролей, различных посылок с книгами. Его корреспондентами была вся Россия и весь мир. Он отвечал на каждое письмо. Основная просьба российских корреспондентов: детей, учителей, директоров школ, воспитателей детских садов, родителей, бабушек, библиотекарей - "прислать сказки и непременно с автографом дедушки Корнея..."
Всю жизнь К. И. преданно относился к детям. Он щедро дарил им свой могучий талант. Перед выходом в свет новой детской книжки в издательство передавался список "очередников" на обещанные экземпляры.
Память у К. И. - феноменальная. На радио он приезжал без шпаргалок, от репетиций всегда отказывался. Речь его лилась мелодично, словно музыка, каждое слово переливалось разными красками, голос, манера говорить будто обволакивали, притягивали, как магнит. То, что говорил, мог вспомнить через годы. Раскрывалась тетрадь "для памяти", мелким, бисерным почерком отработанные мысли заносились на бумагу. Все, что им написано, вначале писалось от руки. Диктовал редко. Перепечатанная рукопись тщательно правилась. Корректуры первая и вторая "разукрашивались" вставками, а чаще всего дополнительными страницами. В работе К. И. напоминал хирурга. На огромном письменном столе царил образцовый порядок. Часы работы и отдыха считались незыблемыми. Горе тому, кто осмеливался их нарушить. Засыпал мучительно. С юных лет страдал бессонницей, которую ничем не мог побороть.
К. И. вставал в 6 часов утра и тотчас же садился за рабочий стол. В 10 принимал душ. После завтрака ложился отдыхать, затем работал до обеда. Спать ложился в 8 часов. Перед сном гулял. Засыпая, иногда просыпался через несколько минут и тогда всю ночь бодрствовал. Заснуть удавалось, если кто-то ему читал.
В кино и театрах бывал редко. Телевизор почти не включал. Жалел время. Музыку не понимал.
2
К. И. показал мне письмо от бывшего уголовника. Сказал, что ему тяжело об этом писать. Привожу полностью:
"Дорогой гражданин Корней Иванович Чуковский, пишет вам Пронька Рылеев, в прошлом вор в законе. Родителей своих никогда не видел. Из детского дома убежал на войну. Там в любом количестве требовалось дармовое человеческое мясо. Оттуда вернулся с пустым рукавом вместо правой руки. На работу никто не брал. В каждом городе брали подписку о выезде в 24 часа. Кому нужен бездомный инвалид? Так я попал в мир, вычеркнутый из человеческого общежития...
В лагере сижу третий год, до освобождения осталось три года. Выучился писать левой рукой. В лагерной больнице мне попалась книжка ваших сказок "Чудо-Дерево". И вы знаете, Корней Иванович, впервые в жизни я по-настоящему плакал. Многие сказки выучил на память. Теперь я тоже стал писать сказки о людях нашей профессии. Среди настоящих воров есть очень хорошие люди. Когда выйду на волю, вы согласитесь оказать мне помощь стать сказочником? Полученные деньги мы честно разделим на две равные части. Согласен на наших книжках ставить две фамилии - мою и вашу, чтобы ни у кого не было обиды.
17 мая 1955 года г. Караганда С уважением, Пронька Рылеев"
Какое доброе и взволнованное письмо написал К. И. наивному мечтателю - Проньке Рылееву. Между ними завязалась дружеская переписка. И вот однажды, начальство лагеря сообщило писателю, что "... гражданин П. Рылеев окончательно исправился и за примерное поведение представлен к досрочному освобождению".
Когда Рылеев появился в Переделкино, К. И. сделал все, чтобы облегчить его дальнейшую жизнь. Но отверженный человек не сумел найти себе место под солнцем "социалистического рая". 28 августа 1958 года кавалер трех боевых орденов и четырех медалей, инвалид Второй мировой войны, гвардии старший сержант Пров Федосеевич Рылеев вечером бросился под поезд в метро на станции "Маяковская". В его орденской книжке был записан домашний адрес и номер телефона Чуковского.
3
1942 год.
Московский Дом литераторов. Штатских писателей почти не видно. Даже поэты надели военные шинели. Сюда приходили согреться, узнать новости, встретить друзей. И каждый божий день, рядом с кипящими сводками Совинформбюро вывешивался траурный листок о героической смерти Писателя, Журналиста, Поэта...
К. И. с женой Марией Борисовной были эвакуированы в Ташкент. Потом к ним приехала их дочь - Лидия Корнеевна. Там у нее завязалась дружба с Анной Андреевной Ахматовой.
Корней Иванович тяжело пережил смерть дочери Мурочки и сына Бобы, который погиб, защищая Россию. Чуковский не мог долго оставаться вне Москвы.
в моем дневнике (7. 4. 1942). Свои записи я щедро раздавал в копиях литераторам, не ведая о том, что все они будут "щедро" использованы вспоминателями-мемуаристами.
- Нельзя изучать произведения, - говорил К. Ч., - писать о них исследования и критические статьи, не зная до мельчайших подробностей жизнь того или иного писателя. Вы - будущие журналисты-литераторы, рожденные военной порой, должны чувствовать себя в литературной среде XVIII, XIX и XX веков, как дома! Античную литературу также необходимо знать, без нее вам будет трудно. Именно так знал и любил литературу и в первую очередь нашу с вами русскую, Юрий Николаевич Тынянов - поэт, переводчик, романист, литературовед. Недаром он гордился дружбой Михаила Зощенко и Евгения Шварца. Высокая культура объединила этих прекрасных людей. К сожалению, писатель, перед которым я преклоняюсь, тяжко болен и врачи не в состоянии ему помочь. Простите, что я вас немного расстроил.
Позвольте представить вам талантливого поэта и великолепного переводчика Вильгельма Вениаминовича Левика. Переводы моего друга блистательны, потому что они слились воедино с авторским оригиналом. Если бы великий француз Пьер Ронсар писал по-русски, он вряд ли бы написал иначе...
4
Наша юность заканчивалась в неоправданных кровопролитных боях за утверждение коммунистической клики и диктаторства Сталина. Мы уже были усталыми и надломленными людьми. Поэзия величайших поэтов - Ронсара и Гейне, принадлежащая различным эпохам, согрела наши обледенелые души, где почти не было места для сантиментов. Мы все имели законченное среднее образование, но Гейне знали поверхностно, стихи Ронсара слышали впервые.
Как прекрасно читал свои переводы высокий черноволосый человек с пронзительным взглядом горящих глаз! Как передать обыденными словами ощущение неземного чуда, охватившее натруженные сердца солдат, волею судеб оказавшихся в опаленной Москве, где под вой сирен и бесконечный рокот авиационных моторов, звучали стихи о Вечности и Любви.
Потом всей гурьбой мы отправились провожать Чуковского.
В загадочной Галактике замерцали яркие звезды.
На пустынном бульваре шелестела обновленная листва.
К. И. вспомнился Александр Блок. Он говорил о том, как проходил с ним вот по этой улице в последний его приезд в Москву весной 1920 года. О Блоке земном и прекрасном человеке. О Блоке - ученом. О Блоке - драматурге. О Блоке - страдальце. О его педантичности и аккуратности. О кабинете Блока, о его уникальной библиотеке и редкостном архиве. О неподкупной честности художника. О бесстрашии блоковской правды. О его личной жизни, такой беспощадно надломленной.
Писатель говорил о Блоке с такой любовью и с такой внутренней болью, словно хотел вложить в наши души эту свою любовь и свою не проходящую боль. И вложил. На всю жизнь вложил. Блок навсегда стал для меня близким другом. В трудные минуты он помогает многое понять и осмыслить...
К. И. было жаль с нами расставаться. Он привел нас в свою запыленную, пустую квартиру на улице Горького и смущенно сказал: - Извините, что мне нечем вас угостить. Я давно уже не был у себя дома.
В солдатских сумках нашлась какая-то еда. В котелках вскипятили воду. Были хлеб, консервы, кубики плавленного сыра, кусочки пиленного сахара, пропахшие землей, табаком и солдатским потом.
К. И. рассказал о полуголодном детстве, о юности в Одессе, о том, как впервые прикоснулся к поэзии Уитмена, поездке в Англию, о встречах и дружбе с поэтами, художниками, писателями. Всю ночь мы слушали рассказы Чуковского.
5
Почти весь декабрь 1951 года я провел в Ленинграде. На Литейном проспекте около большого книжного магазина имеется калиточка. Откроешь ее, попадешь в чудесный сквер, который с незапамятных времен "оседлали" книжники. Там удалось приобрести мюнхенский журнал "Литературный современник" №2 за 1951 год. Драгоценную покупку спрятал в портфель и, не оглядываясь, побежал к такси. Журнал обернул в газету и открыл его только на другой день в поезде. К счастью, в купе со мной никого не было. С каким удовольствием я прочитал, наполненную добрым светом статью-эссе Ольги Анстей "Мысли о Пастернаке".
В день приезда в Москву позвонил К. И. Чуковскому и к обеду был у него в Переделкино. Двери открыла домработница. От смущения не знал куда деться. К счастью раздался взволнованный голос Корнея Ивановича:
- В чем дело? Почему такая спешка?
Не успев поздороваться, торопливо протянул ему номер журнала. Моментально с лица Чуковского сошло недовольство. К. И. не отрываясь, прочел статью Анстей, затем внимательно просмотрел весь журнал.
- Если вы не торопитесь, - сказал он, - после обеда мы немного погуляем, а затем навестим Пастернаков.
Зимой в Подмосковье рано темнеет. На горизонте черное небо слилось с землей.
Около шести часов мы поднялись на знаменитую горку и подошли к дому Бориса Леонидовича. Как он обрадовался нашему приходу! Он искренне любил Чуковского, всегда относился к нему с большим доверием. Пожалуй, ему одному поверял свои личные и творческие тайны.
в редакцию благодарственное письмо.
- Скажите, почему я не имею права написать абсолютно аполитичное письмо? Почему?
И он нервно забегал по столовой.
Из-за природной деликатности Поэт стеснялся попросить журнал.
- Пожалуйста, оставьте нам этот номер на несколько дней, - сказала Зинаида Николаевна.
Но время было не такое простое, чтобы я мог рисковать...
6
7 августа 1954 года я поехал в Переделкино получить интервью у поэта Ильи Сельвинского. Его не оказалось дома. Дочь сказала, что он у Чуковского.
В знаменитом переделкинском доме многолюдно: Каверин с женой - писательницей Лидией Тыняновой, Самуил Маршак, Евгений Шварц с дочерью; с женами пришли Ираклий Андроников, Всеволод Иванов, Борис Пастернак.
Хитро подмигнув, К. И., улыбаясь, сказал:
- У моего друга Ильи Львовича Сельвинского нынче плохое настроение, он только что сжег свою трагедийную поэму, посвященную усопшему Сталину, поэтому Сельвинский нарушил слово и отказался дать интервью московскому радио.
Громче всех смеялся Ираклий Андроников. Разъяренный Сельвинский подбежал к Чуковскому:
- У меня не было такой поэмы, зачем вы надо мной так зло подшутили? - Сельвинский задыхался, злоба его распирала. - Корней Иванович, хоть вы и Чуковский, но долг платежом красен!
- Илья, не надо сердиться, - тихим хрипловатым голосом проговорил Маршак. - В этой области мы все грешны. На каждого из нас он наложил свой отпечаток.
- Хотите, я вам его покажу? - серьезно сказал Андроников. Два незаметных штриха, и мы увидели живого Сталина. Ираклий Луарсабович мастерски его копировал.
Зашел разговор о повести И. Эренбурга "Оттепель", которая была опубликована в майском номере журнала "Знамя".
- Его "Оттепель" - мрачная призрачность, - нахмурившись, сказал Чуковский, который недолюбливал Эренбурга. Оживившись, он сказал: - В бой рвется наш ленинградский гость, достопочтенный Женя Шварц, который в молодости был у меня литературным секретарем.
- Меня вызвали на киностудию "Мосфильм". Режиссер-сказочник Александр Птушко заинтересовался моей старой пьесой "Голый король", которую я написал еще в 1934 году. Она создавалась по мотивам бессмертных сказок Андерсена "Свинопас", "Принцесса на горошине", "Новое платье короля". Редактор, прочитав ее, строго предупредил: "В сценарии не должно быть аналогий..." Я отказался подписать договор на художественное произведение с отсутствующими мыслями. Будем ждать лучших времен.
К. И. попросил Шварца прочитать пьесу.
В прошлом актер, Евгений Львович сразу же завладел вниманием взыскательных слушателей. От сцены к сцене возникали прямые ассоциации с картинами диких бесчинств и кровавых преступлений Сталина и его отвратительных сатрапов. Эмоциональная палитра Шварца-актера была велика и разнообразна. Он знал тайну тонов драматических и лирических, шутливых и серьезных. В его произведениях преобладали очаровательная ирония, юмор и лукавство.
Разговор перешел на М. М. Зощенко. О нем интересно рассказал хозяин дома:
не предавался дешевым соблазнам популярности, по-прежнему предпочитал оставаться в тени. Однажды, мы с ним отдыхали на скамейке в Сестрорецком курорте. К нему подошла милая застенчивая женщина и, путаясь, стала выражать свои нежные читательские чувства.
- Вы не первая совершаете эту ошибку, - сказал Михаил Михайлович. - Возможно, я действительно похож на писателя Зощенко. Но я - Бондаревич.
О таких случаях рассказывал мне впоследствии его верный оруженосец и друг Валя Стенич, талантливый переводчик, преданный литературе и без остатка отдававший всю жизнь своему любимому Мише.
По словам Стенича, Зощенко прожил в Крыму целый месяц инкогнито, скрываясь под фамилией "Бондаревич".
Было обнаружено шесть самозванцев, которые на различных курортах выдавали себя за Зощенко и получали от этого изрядные выгоды. Один из "Зощенок" на волжском пароходе покорил сердце какой-то провинциальной девицы, которая через несколько месяцев предъявила свои претензии Михаилу Михайловичу, как отцу ее будущего ребенка, и потом долго его преследовала грозными письмами. Только после того, как Зощенко послал ей свою фотокарточку, она убедилась, что герой ее волжского романа - не он. Когда я сказал Зощенко, что для меня его книга "Возвращенная молодость" - произведение большого искусства, сердито сдвинув брови, он нахмурился:
- И только искусства?
Он жаждал поучать и проповедовать, он хотел возвестить удрученным и страждущим людям великую спасительную истину, указать нм путь к обновлению и счастью, а я, не интересуясь существом его проповеди, восхищался его замечательной формой, ее красотой. К. И. демонстративно посмотрел на часы.
Зная натуру Чуковского, гости, зашумев, стали прощаться. Мне повезло, я попал в машину к Маршаку, где уже находился неутомимый весельчак И. Л. Андроников.
7
В поселке Переделкино имеется парикмахерская - центр "философской мысли", могучих писательских планов, поэтических взлетов. К. И. приезжал туда бриться.
В один из летних дней 1955 года его на улице остановил шестилетний Валерик Забродин. Между ними завязался следующий диалог: - Я тебя давно знаю. Когда еще был маленьким, мама читала твою книжку. Ты - дедушка Корней! А еще тебя зовут Айболит.
- И я тебя знаю, потому что ты хороший мальчик.
- Неправда, Айболит, я плохой мальчик.
Такое самобичевание насторожило Чуковского.
- Кто сказал, что ты плохой?
Засопев, ребенок сердито ответил:
- Дедушка Корней, разве мамы уходят от хороших детей?
- А когда ушла твоя мама?
- Давно, давно... Она уехала на поезде в Москву.
- Где ты живешь, дружочек?
- В Баковке.
Лицо мальчика озарилось:
- Конечно есть! Без папы никак нельзя, - серьезно ответил Валерик. - Он на грузовой машине ездит главным шофером.
Минут через пять к ним подошел высокий, широкоплечий рыже-розовый человек. За версту от него попахивало спиртным. К. И. строго на него взглянул:
- Вы отец Валерика?
- Так точно, товарищ Чуковский! Разрешите представиться: Федор Романович Забродин!
- Вы не могли бы подойти ко мне домой в пять часов?
- С удовольствием придем, Корней Иванович. Как раз сегодня у нас выходной день.
Федор Романович приехал с сыном на мотоцикле. Он был в новом костюме, мальчик в белой выглаженной рубашке. Оробев от непривычной обстановки, гость вытащил из сумки бутылку шампанского, бутылку водки и слегка помятый большой шоколадный торт. - Если вы нас уважаете, товарищ Чуковский, мы должны распить эти бутылочки.
К. И. рассмеялся.
Валерика позвали в другую комнату. Там он попал в веселую компанию внуков Чуковских.
- Федор Романович, простите меня за бесцеремонное вторжение в вашу личную жизнь. Утром я встретил Валерика, он мне пожаловался, что от вас ушла жена, - его мама?
Огромный Забродин начал краснеть. Вначале он стал багровым, затем пунцовым. Его бычья шея покрылась круглыми красными пятнами, даже руки его порозовели. И вдруг раздался оглушительный, громовый хохот. Гигант так смеялся, что из его глаз потекли обильные слезы. Перепуганный К. И. налил ему стакан воды. Он долго ждал, пока его собеседник придет в себя. Успокоившись, Федор Романович сказал:
- Тамара на две недели уехала в дом отдыха. Наш Валерик большой фантазер.
Обрадованный К. И. подарил мальчугану книгу сказок и сделал на ней следующую надпись:
"Дорогой Валерик Забродин!
Желаю Тебе на долгие годы сохранить любовь и преданность сказке. С любовью Корней Чуковский".
8
К. И. пригласили в Центральный Дом Актера на творческий вечер Ираклия Андроникова. В антракте его окружили артисты, писатели, художники, престарелые ученые, и, конечно, "могущественные" жены.
К Чуковскому подошла декольтированная экстравагантная поэтесса и переводчица Наталия Кончаловская, внучка художника Василия Сурикова, дочь художника П. П. Кончаловского, жена поэта С. В. Михалкова. Она протянула К. И. блокнот, чтобы он написал автограф.
- Я не мастер на экспромты. Приезжайте как-нибудь в Переделкино. Я с удовольствием дам вам автограф. Чем вы сейчас заняты? От удовольствия Кончаловская зарделась:
Чуковский ядовито улыбнулся.
- Английским я занимаюсь несколько десятилетий, но по-настоящему так и не освоил этот труднейший язык.
Не чувствуя подвоха, темпераментная поэтесса предложила свою "бескорыстную" помощь.
Поморщившись, К. И. кивнул головой.
Недели через две к дому К. И. в Переделкино подкатила шикарная машина "концерна" Михалковых. Шофер, сгибаясь, внес несколько тяжелых чемоданов. Перепуганные домочадцы позвали Корнея Ивановича.
- Я, наконец, вырвалась к вам на одну неделю, - звонко проговорила Кончаловская, - для того, чтобы помочь вам переводить... с английского. Слово мое - закон! - выпалила она.
Чуковский сел к овальному столику, вырвал листок из блокнота и быстро написал:
"Английским языком надо заниматься самостоятельно. Если у Вас имеется свободное время, возьмитесь за Шелли. Мне кажется, что переводы Бальмонта давно устарели.
Корней Чуковский".
Потом он подошел к Кончаловской и необыкновенно торжественно произнес:
- Дорогая Наталия Петровна, я очень рад, что могу вам, наконец, лично вручить обещанный автограф. Простите, мне надо работать.
Ошарашенная Сурикова-Кончаловская-Михалкова бомбой вылетела из дома...
У К. И. часто бывал в гостях Ираклий Андроников - писатель, ученый, артист, литературовед, посвятивший свою жизнь изучению творчества Лермонтова. Во время прогулки Чуковский сказал ему:
- На днях ко мне приезжала Кончаловская, эта дура хотела у нас поселиться. Она решила, что я один не в состоянии справиться с английским языком.
Рассмеявшись, Андроников проговорил:
- Наталия Петровна - удивительная женщина, она все может, ее прочно подпирает "номенклатурный столб" Михалков.
9
11 апреля 1959 года я целый день провел в Переделкино. Я попросил Корнея Ивановича рассказать о своей жизни. Я готовил большую статью для АПН. После того, как мы удобно устроились на застекленной веранде, К. И. неторопливо начал говорить: - Скажу правду, режет ухо, когда меня называют старейшим писателем или ветераном. И все-таки, какая-то доля правды в этом есть. Ведь я печатаюсь без малого шесть десятилетий. Когда я родился в Петербурге, неподалеку от Владимирской церкви, еще здравствовали Тургенев, Гончаров, Григорович, Уолт Уитмен. И были счастливцы, которые встречались с Гоголем и Адамом Мицкевичем, знали Достоевского и Некрасова, имели их книги с дарственными надписями.
Мою жизнь облегчает работа. На возраст не оборачиваюсь, перо не бросаю. Отнимите - в тот же миг перестану дышать. Я немного отвлекся. Представьте себе долговязого одесского подростка - лохматого, в изодранных брюках, вечно голодного, в худых башмаках, когда прохожу по улице, от меня шарахаются почтенные граждане, опасаясь за свои кошельки и бумажники. За неуплату меня выгнали из гимназии, живу, чем попало: помогаю рыбакам чинить сети, клею афиши, или, обмотав мешковиной голые ноги, ползаю по крышам одесских домов, раскаленных безжалостным солнцем, и счищаю с этих крыш заскорузлую краску. Друзья матери меня жалеют, считают безнадежно погибшим. Им неведомо, что я считаю себя великим философом, ибо, проглотив десятка два разнокалиберных книг - Шопенгауэра, Михайловского, Достоевского, Ницше, Дарвина, Писарева, - я сочинил несуразную теорию о самоцели в природе и считаю себя чуть ли не выше всех на свете Кантов и Спиноз. Каждую свободную минуту я бегу в библиотеку, читаю залпом Куно Фишера, Лескова, Спенсера, Чехова.
Все началось с того, что я неожиданно купил в ларьке на одесской толкучке растрепанный с чернильными пятнами самоучитель английского языка. В конце года, к своему удивлению, я мог прочитать без особых трудностей и "Эванджелину" Лонгфелло и "Ворона" Эдгара По. Ни одного англичанина я в то время и в глаза не видел.
большое событие. На восьмом десятке я храню благодарную память к поэту, книга которого была таким важным событием моей далекой и тревожной юности. Еще большее влияние, чем Уитмен, оказал на меня Чехов. Его книги казались единственной правдой обо всем, что творилось вокруг. Даже небо надо мною было чеховское. Я тогда не знал ничего о его жизни, даже не догадывался, сколько было в ней героизма.
Я жил в стороне от семьи, стараясь существовать на собственные заработки и сочиняя свою собственную философскую книгу. Моей философией заинтересовался один из моих близких школьных товарищей, он был так добр, что пришел ко мне на чердак, и я ему первому прочитал несколько глав из этой сумасшедшей книги. Он сказал: "А знаешь ли ты, что вот эту главу можно было бы напечатать в газете?" Это там, где я говорил об искусстве. Он взял ее и отнес в редакцию газеты "Одесские Новости" и, к моему восхищению, эта статья о путях нашего тогдашнего искусства была опубликована. Я плохо помню эту статью, но не забыл, что мне заплатили за нее семь рублей и что я мог купить себе, наконец, на толкучке новые брюки. Так началась моя литературная деятельность. Я писал о книгах и картинах. В редакции я считался единственным человеком, который мог прочесть английские газеты. И я делал из них переводы и сразу зажил миллионером, потому что получал в месяц 25, а иногда и 30 рублей. В 1903 году редакция послала меня собственным корреспондентом в Лондон, с жалованьем 100 рублей в месяц. К сожалению, розничную продажу газеты запретил градоначальник по фамилии Шкерник, за глаза весь город называл его "Шкурник". Я оказался жителем Лондона, не получающим ни одного пенни ниоткуда. В те дни я хорошо изучил науку - как жить в Англии совершенно нищим, не знающим, на какие деньги я куплю себе хотя бы кусок хлеба. Жил я в комнате с камином, который я, конечно, не топил, так как у меня угля не было, но сажа валила из этого камина при малейшем ветерке ужасная. Я сражался с ней. Руки у меня всегда были черные, как у трубочиста. В той комнате, в которой я поселился, раньше проживал вор. Этот вор заказал себе вперед на целый месяц доставку хлеба и молока. На работу меня никто не брал, потому что я небритый, потому что у меня грязный воротничок, потому что я не внушаю никакого доверия. Случайно нашелся человек, который предоставил мне бесплатную каюту на пароходе "Гизела Гредль", направлявшемся в Константинополь. Немного пошатался по Стамбулу и чудом добрался до Одессы. Трогательной была встреча с моими друзьями: артистом императорских театров Николаем Николаевичем Ходотовым и писателем Яблочковым. Приехав в Петербург, я начал при содействии знаменитого певца Л. В. Собинова издавать еженедельник "Сигнал". Прошло какое-то время и я уже вполне определился как литературный критик, уже вышли мои книги "От Чехова до наших дней", "Книга о современных писателях", "Лица и маски". Я думал продолжать начатое дело, как вдруг все переменилось. В 1915 году Горький задумал создать при своем издательстве "Парус" детское издательство. Алексей Максимович попросил меня сочинить эпическую поэму. Детских стихов я никогда не писал. Мне надо было съездить в Гельсингфорс за своим маленьким сыном Колей, который там заболел. На обратном пути под стук колес я стал ему рассказывать какую-то сказку, хотелось отвлечь больного ребенка:
Жил да был
Крокодил.
Он по улицам ходил.
Папиросы курил,
По-турецки говорил -
Крокодил, Крокодил Крокодилович.
Сын перестал стонать. Я сразу же забыл свою сказку. Но прошло два-три дня, сын выздоровел и тогда оказалось, что он запомнил эту сказку наизусть. И вдруг я обнаружил, что детские стихи - это и есть то, что меня больше всего интересует. Я очень люблю вспоминать, как писалась "Муха-Цокотуха". У меня были такие внезапные приливы счастья, совершенно ни на чем не основанные. Именно тогда, когда моя жизнь складывалась не очень-то весело, вдруг наперекор всему находили на меня приливы какого-то особенного возбуждения. Такое настроение у меня было 29 августа 1923 года, когда я, придя в нашу пустую квартиру, семья была на даче, почувствовал, что на меня нахлынуло какое-то особое вдохновение.
Муха, Муха-Цокотуха,
Позолоченное брюхо!
Муха по полю пошла,
Муха денежку нашла.
Я едва успевал записывать на клочках бумаги каким-то огрызком карандаша. И потом, к стыду своему, должен сказать, что когда в сказке дело дошло до танцев, то 42-летний, уже седеющий человек, стал танцевать сам. И это было очень неудобно, потому что танцевать и писать в одно и то же время довольно-таки трудно. Я носился из комнаты в коридор и на кухню, и вдруг у меня иссякла бумага. В коридоре я заметил, что у нас отстают обои. Я отодрал лоскут обоев и на них закончил всю сказку. Так началась и так продолжается моя литературная жизнь. Вечером, немного утомленный, Корней Иванович пошел провожать меня до электрички. Прощаясь, я пригласил Чуковского приехать к нам в гости.
- Непременно приеду, - улыбаясь ответил писатель.
10
1965 год.
Тихий сентябрьский золотистый денек. Желтая, багряная листва устилает дорожки.
Наблюдательный восьмилетний сын восторженно крикнул:
- Ура! К нам дедушка Чуковский приехал! Я сам видел, как он только что вышел из машины "ЗИМ".
Сломя голову, он бросился к лифту.
К. И. ел мало, но у нас было столько вкусных вещей, что отказаться от них у него не было сил.
Из толстого портфеля К. И. достал книжку "Из воспоминаний", на которой уже была сделана надпись: "На добрую память Леонарду Евгеньевичу Гендлину. Корней Чуковский. Сентябрь 1965".
- Женечке я тоже что-то принес, - весело проговорил Корней Иванович. - Ты можешь прочитать нам какую-нибудь из моих сказок? - спросил писатель.
Сын выразительно, с детским пафосом прочитал "Муху-Цокотуху". "Федорино горе" и "Тараканище". Мальчик так увлекся, что его с трудом остановили.
- Ты, Женя, с честью отработал подарок, вот тебе на память "Сказки" Корнея Чуковского, а для хорошего настроения коробка шоколадных конфет и фарфоровая статуэтка доктора Айболита.
Корней Иванович попросил Женю открыть титульный лист и вслух прочитать, что там было написано:
"Дорогому чудесному Женечке шлет привет Корней Иванович Чуковский".
Обрадованный ребенок подбежал к доброму сказочнику, обнял его и крепко к нему прижался. В этот момент я их сфотографировал.
11
Мне довелось несколько раз побывать в Куоккале - теперешнем Репино. Однажды я там встретился с поэтом Сергеем Городецким. Обедать мы поехали в знаменитый ресторан "Медведь". За столом охотник до хорошей выпивки и великий гурман Сергей Митрофанович рассказал любопытный случай.
- В середине двадцатых годов Луначарский в присутствии А. М. Горького попросил Чуковского поехать к Репину и уговорить его навсегда вернуться в Россию. Когда Корней Иванович туда выбрался, Репин находился за границей. Спустя несколько лет, разбирая архив маститого художника, мы обнаружили записку Чуковского, написанную карандашом на клочке бумаги: "Дорогой Илья Ефимович!
Сожалею, что вас не застал. Советское правительство в лице Луначарского и Алексея Максимовича Горького просит Вас вернуться в Россию. Дорогой друг, ни под каким видом этого не делайте. Будьте благоразумны. Ваш Корней Чуковский".
Когда я наедине поведал об этом Чуковскому, он был явно смущен. Горький возвратил ему этот компрометирующий документ.
12
5 января 1967 года.
Еду в Переделкино к Чуковскому. В виде исключения он разрешил навестить его утром. Для радио готовится большая театрализованная передача с участием артистов московских театров. С разрешения писателя читаются отрывки из его знаменитого Альманаха "Чукоккала".
Нe в первый раз бережно переворачиваю страницы большого тома, переплетенного кожей, куда писали писатели и поэты нескольких поколений шумного и нелегкого двадцатого века. Сколько здесь оригинальных рисунков, портретов, карандашных набросков. Вот стихи знаменитого тенора Леонида Собинова и рядом рисунки прославленного Федора Ивановича Шаляпина, редкие фотографии, колючие эпиграммы, стихотворные экспромты - буриме, дружеские шаржи, множество злых карикатур. На одной из страниц альбома - фотография: Горький, Шаляпин, Уэллс, М. Андреева. Подпись непонятая: "Родэ и другие".
Спрашиваю: кто такой Родэ?
Когда Уэллс был в Петербурге, писатели устроили прием. Ужин организовал ресторатор Родэ. Участники встречи решили сфотографироваться. Неожиданно Родэ подбежал к группе и стал за спиной Уэллса и Горького. Потом он приобрел у фотографа карточку, вырезал из нее центральную тройку и с помощью этого фотографа выдавал себя за близкого друга Уэллса и Горького. "Чукоккала" - не просто семейный альбом с шутливым названием, где собраны высказывания знаменитых людей. Это своеобразный литературный клуб, где встречались, вели задушевные беседы, делились мыслями, смеялись и спорили писатели, поэты, художники, артисты, музыканты.
- В 1902 году, - продолжает К. И. Чуковский, - польский символист Станислав Пшибышевский посетил ненадолго Одессу, из его устных рассказов мне запомнился один, об Ибсене, с которым его познакомили в Осло. Ибсен пожал ему руку и, не глядя на него, произнес:
- Я никогда не слыхал вашего имени. Я никогда не читал ваших книг. Но по вашему лицу я вижу, что вы борец. Боритесь, и вы достигнете своего. Будьте здоровы.
- Я Пшибышевский, здравствуйте!
Ибсен пожал ему руку и, не глядя на него, произнес:
- Я никогда не слыхал вашего имени. Я никогда не читал ваших книг. Но по вашему лицу я вижу, что вы борец. Боритесь, и вы достигнете своего. Будьте здоровы.
В известном послании Чуковскому Маяковский писал:
Что ж ты в лекциях поешь,
Будто бы громила я,
Отношение мое ж
Самое премилое.
Не пори, мой милый, чушь,
Крыл не режь ты соколу,
По Сенной не волочу ж
Я твою "Чукоккалу".
Скрыть сего нельзя уже:
Я мово Корнея
Третий год люблю (в душе!),
Аль того раннее.
(Дальше приписка карандашом.)
Всем в поясненье говорю:
Для шутки лишь "Чукроста".
Смотри на вещи просто.
Стихи Б. Л. Пастернака вписаны в Альманах в 1934 году:
Юлил вокруг да около,
Теперь не отвертеться,
И вот мой вклад в "Чукоккалу"
Родительский и детский.
Их, верно, надо б выделить.
А впрочем, все едино -
Отца ли восхитителю
Следующие четыре строчки посвящены непосредственно "Чукоккале":
Питомице невянущей
Финляндских побережий,
Звезде Корней Иваныча
В 1919 году свой автограф в "Чукоккалу" вписывает знаменитый лингвист и теоретик литературы Роман Якобсон:
Не с Корнеем Чуковским в контакте ли
Я решил испытать нынче дактили?
Если б мы здесь бутылку раскокали,
Воспарил бы я дерзостней сокола,
Запестрела б стихами Чукоккала.
Но могу без целебного сока ли
Приложиться достойно к Чукоккале?
С нежностью и любовью относился Чуковский к замечательному грузинскому поэту Паоло Яшвили. Запись сделана по-русски 19 августа 1934 года в Москве:
Какое чудное соседство:
Здесь Белый, Блок и Пастернак.
Я рядом занимаю место,
Перевожу вам эти строки
На несравненный русский лад -
Поэт моей любимой дочки,
А для меня - весь Ленинград.
Несколько стихотворных автографов оставил в Альманахе Самуил Яковлевич Маршак:
Пять лет, шесть месяцев, три дня
Ты прожил в мире без меня,
А целых семь десятилетий
Вижу: Чуковского мне не догнать.
Пусть небеса нас рассудят!
Было Чуковскому семьдесят пять,
Скоро мне семьдесят будет.
Снова готов к юбилею.
Ежели стукнет мне тысяча пять,
Тысяча десять - Корнею!
Спрашиваю К. И., где он позаимствовал сюжет сказки "Тараканище". Чуковский раскатисто засмеялся.
Смеясь, я сказал:
- Конечно, Сталина! Чуковский весело кивнул головой.
13
28 августа 1967 года.
Целый день провел у Чуковского в Переделкино. У него были в гостях И. Л. Андроников, Л. О. Утесов, В. А. Каверин. Вечером, перед моим отъездом Чуковский сказал:
и очень редкая книжка "От Чехова до наших дней". Надпись я сделал в прошлую субботу.
"Август 1967. Дорогому Леонарду сердечный привет от молодого Чуковского".
И еще одну надпись сделал К. И. Чуковский в книге автографов:
"Древняя Чукоккала" от души приветствует свою талантливую праправнучку. К. Чуковский. Август. 1967. Переделкино". К. И. проводил меня до станции Переделкино и долго смотрел вслед уходящему поезду.
14
Июль 1969 года.
Чуковский долго находился в больнице, в конце мая вернулся домой и часто сиживал на своей любимой маленькой веранде. - Заходите, мой дорогой! - услыхал я такой знакомый и неповторимый в своей прелести голос.
В тот день он говорил немного: врачи рекомендовали больше слушать.
- Как всегда, и в больнице занимался переводами. Уитмен всегда со мной, - сказал Чуковский. - Как справиться со всеми делами? Я перестал быть фабрикой. Издательство "Искусство", наконец, согласилось выпустить в свет полностью "Чукоккалу"'. Приближается юбилей Репина. Надо о нем написать. Готовлю новое издание "От двух до пяти". Из "Литературного Наследства" просили подготовить оригинальный материал о Блоке...
К. И. с правнучкой Мариной спустился в сад. Они стали играть в мяч. Партнерам было: ему 87, ей - около трех с половиной. Мы снова поднялись на второй этаж, на веранду.
"Русский язык при Советах".
- Умная и цельная книга, - сказал К. И., он разрешил ее посмотреть. - Вот что надо издавать и переиздавать в первую очередь.
Потом устало:
- Пришло время отдыхать. Надо попрощаться. Да, чуть не забыл, спохватившись проговорил К. И. - Я обещал вам, Леонард, написать воспоминания о вашем отце - Евгении Исааковиче Гендлине. Возьмите все три экземпляра с моими черновиками. В России это печатать не будут...
Дома я еще раз перечитал последнее обращение Маршака к Чуковскому:
Сухой педолог-буквоед
И буквоед-некрасовед,
Считавший, что наука
Не может быть без скуки.
Терзали и тревожили,
И все ж до нынешнего дня
С тобой мы оба дожили.
Могли погибнуть ты и я,
У нас могучие друзья,
Которым имя - дети!..
28 октября Чуковский умер от желтухи.
Он похоронен в Переделкино, рядом с женой Марией Борисовной. Недалеко могила его друга Бориса Пастернака. Пусть Земля Вам будет пухом, Ваше Величество Мастеровой Русской Литературы.
| Главная |