Максимова-Кристенсен Нина: Корней Иванович Чуковский

ОСТРОВ ЭЛТАМ, ИЛИ ОДНА СЧАСТЛИВАЯ РУССКАЯ ЖИЗНЬ

Корней Иванович Чуковский

"Одна счастливая русская жизнь" - профессор Олег Донских совсем не случайно дал такой подзаголовок своей книге о Нине Михайловне Максимовой-Кристесен. Счастливая жизнь в соединении с русским человеком в ХХ веке - эта характеристика кажется преувеличенной. Но недаром считается,что человек свое горе и счастье носит в себе самом. Понять и прочувствовать эту истину сегодня на Руси хорошо бы каждому.

неуныние, какая жажда жизни, какое желание привнести в мир свою частицу добра, честности, справедливости и любви к России! Политические привязанности не важны, если человеком движет искреннее желание служить своей Родине и помнить о своих предках. Если к тому же такой человек обладает православным сердцем -никогда не бывать на Руси войны и междоусобицы: любящие - договорятся миром. Вот урок, который можно извлечь из христиански-прозрачной судьбы Нины Максимовой-Кристесен.

другой материк, но и людей другого языка, другого взгляда на жизнь, другого душевного уклада.

Так притягательно оказалось имя России и так чисты были уста, что говорили о своей далекой Родине, что черствое поле западного распорядка утеснилось и дало место русским именам, русской литературе, русскому обычаю.

В чем-то этот духовный подвиг Нины Максимовой перекликается со служением святителя Николая (Касаткина) архиепископа Японского.

"Подъем" с настоятелем храма Святой Троицы в Мельбурне о. Игорем Филяновским позволили осуществить эту публикацию, которая важна не только для России, но и для Австралии. Ибо в расшифрованных с магнитофонной ленты устных словах русской эмигрантки Нины Михайловны Максимовой-Кристесен живет душа традиционного человека - не очарованного прогрессом, но всегда знающего о своем неложном предстоянии Богу и Отечеству.

Вячеслав ЛЮТЫЙ.

«Это было в 1957 году, за год до Конгресса. Я в то время работала в Оксфорде, то есть была совсем рядом с Россией, так что было совсем соблазнительно. Я забрала с собой двадцать человек студентов. Однажды мы пошли в домик Чехова, на Садовой, кажется. Со мной было несколько студентов, потому что в общем каждый жил сам по себе. Там была группа школьников, и учительница объясняла им, показывала картинки. Я прислушалась к тому, что она говорила, и мне не очень понравилось. Мне показалось, что можно больше сказать, интереснее. Детишки зевают. А рядом, немножко позади меня стоял высокий человек, и вдруг он спрашивает: «Вы думаете, можно иначе рассказывать?» Я удивилась, как он читает мои мысли. И говорю: «Да». Тут учительница с детишками вышла, и мы остались – несколько студентов, я и этот человек. И пока я думала, что бы сама сказала, он вдруг говорит: «А подумайте, здесь ведь Лика ходила!» И он так начал говорить, что я заслушалась, и мои студенты заслушались... На другой день мы должны были пойти в университет на встречу с Корнеем Ивановичем Чуковским. Потому что там вообще встречаться с писателями было трудно, но не с Корнеем Ивановичем. С ним это было легко, потому что ему разрешали встречаться с иностранцами. Я ожидала увидеть какого-то профессора, и тут нам навстречу идет вот этот человек из чеховского музея. И мы все засмеялись: получилось, как будто это специально подстроено для пьесы какой-то. Мы уже оказались знакомы. Потом мы встречались, я бывала у него в Переделкине...»

«Был один эпизод, который Клем мне не может простить. Это было во время съезда славистов. Как-то Корней Иванович предложил устроить встречу с Пастернаком. Я не знала, что это от Корнея Ивановича идет. Подошел ко мне Коновалов и спрашивает, что я думаю по поводу предложения съездить к Пастернаку в Переделкино. А мы очень боялись, чтобы это не повредило, потому что мы знали, что могли преследовать тех, кто встречается с иностранцами. Я говорю, что надо съездить в посольство, посоветоваться. Я помчалась в Посольство, и мне подтвердили, что лучше этого не делать. И мы решили не ехать. А один ученый, Хинли, - он очень талантливый ученый и очень трудолюбивый, перевел всего Чехова на английский, – он поехал. И несколько часов провел у Пастернака. Потом Корней Иванович мне сказал, что Пастернак наоборот считал, что нужно встречаться. Так я Пастернака и не повидала».

«Дача у Корнея Ивановича была, конечно, роскошная, не то, что другие, которые я видела. Большая, просторная, теплая. Я сначала ездила прямо в Переделкино, а потом, поскольку чувствовала, что за мной могут следить, стала ездить до следующей станции и потом пешком шла обратно. Мне эта дорога страшно нравилась, там так было красиво! И еще Корней Иванович мне сказал, чтобы я приезжала, когда захочу, у них никакого особого расписания не было, и народу всегда было много. Однажды я прихожу так, без предупреждения, и попадаю прямо к обеду. У них большой стол накрыт, и Корней Иванович мне говорит: «Садитесь, пожалуйста, вот здесь». И сажает напротив сердитого такого человека и представляет: «Это – Нина, а это – Александр Исаевич». Да, это был Солженицын. Он сидел отстраненный от всего, хмурый, не слушал и ни на кого не обращал внимания. Тут Корней Иванович спросил его про сына Игната. Солженицын прямо переменился, разулыбался и стал рассказывать про успехи своего старшего. Поразительно переменился. Корней Иванович называл его «классиком»». Хотя сам Корней Иванович не был открытым диссидентом, он помогал многим молодым писателям и был, как говорится «на стороне ангелов».

«У Корнея Ивановича был домик, где он хранил детские книжки, разные. Он мне его показал и попросил меня прислать что-нибудь из Австралии. Я много ему посылала, и потом всегда обращали внимание на то, как много у него австралийских детских книг».

Михаил Иосифович Ульман вспоминает: «Когда Лидию Чуковскую исключили из Союза писателей, когда из библиотек изымали ее книги, запретили упоминать в печати ее имя и дом ее был обложен, Нина Михайловна изыскивала невероятные способы, чтобы помочь своему другу и материально, и морально. Замечательно, что именно тогда Чуковская стала пожизненным членом Австралийского ПЕН-клуба. В Мельбурнском университете ученица Нины Михайловны Белла Хиршорн написала и защитила диссертацию о творчестве Чуковской, а Нина Михайловна помогла опубликовать эту работу в университетском издательстве. Таким образом, в Мельбурне вышла первая в мире книга о Чуковской».

«Корней Иванович любил пошутить и любил устроить драму. Так что и это могло быть. Он был страшно доволен, что его Коновалов пригласил в Оксфорд, и он получил там почетного доктора. Он привез с собой хламиду, шляпу и все такое, и она там у него висела. А потом когда я была в другой раз, его тоже с почетом принимали уже в другом университете, и еще одна хламида висела с шапочкой. Он как дитя этому всему радовался».

«Корней Иванович очень любил говорить об Англии. Показывал мне свою «Чукоккалу». Там, например, или в дневнике в четверг записано «Нина, Нина»; пятница – «Нина»; суббота – «Нины нет, будет завтра». Очень любил все обыгрывать».

«В мою последнюю поездку в Россию я уже не застала Корнея Ивановича в живых, но у меня был долгий и очень интересный разговор с Лидией Корнеевной. Не помню, когда мне в жизни приходилось встречаться с человеком, заслуживающим большего уважения и восхищения».