| Приглашаем посетить сайт |
|
Северянин (severyanin.lit-info.ru)
|
(Несколько историй из жизни Людмилы Николаенко и Марины Талашенко)
…Маринка появилась на свет в августовскую грозу 1946 года. Отец предложил назвать дочку Евгенией, Женечкой, мать - Мариной, по А. С. Пушкину. Никто не хотел уступить в таком важном споре.
Наконец во имя сохранения мира в семье Людмила Михайловна предложила бросить жребий. Победило имя Марина. Новорожденная одобрительно агукнула, задумчиво посмотрела на родителей и… вдруг заплакала во весь голос!
Капризничать - то есть плакать без причины, не спать по ночам - Маринка так и не перестала. А вскоре завела еще одну вредную привычку - беспрестанно проситься на руки.
Как обращаться с новорожденной «гордой полячкой» могли подсказать только педагоги. И Людмила пошла в Политехнический институт и прослушала там курс лекций для родителей. Однако рекомендации шли настолько противоречивые, что привели ее еще в большее смятение. Ученые сходились в одном: не надо баловать ребенка - чем раньше привыкнет к самостоятельной жизни, тем лучше. Баловства и так не получалось - лишь недавно окончилась Великая Отечественная война и на прилавках в достатке был только хлеб. Потом появилось молоко. За витаминами для дочери Людмила Михайловна ходила на рынок, где цены были выше магазинных.
Пришлось отцу-художнику искать дополнительных заработков. Потом, когда кое-что удалось наскрести, возникла новая трудность. В двенадцатиметровую, узкую как макаронина комнатушку, где жили теперь три человека, места для громадного мольберта и картин просто-напросто не оставалось. Позарез нужна была мастерская - пусть крохотная, в несколько квадратных метров…
И они, эти метры, нашлись. Обегав пол-Москвы, отчаявшийся Владимир Иванович зашел в обычную среднюю школу и без особого энтузиазма поинтересовался, не найдется ли здесь комнатушки для «свободного художника». И вдруг…
- Найдется - сказала директор. - Но только в том случае, если свободный художник согласится преподавать нашим детям рисование.
Это была невиданная, сногсшибательная удача! Владимир Иванович получал настоящую мастерскую, а его семья - пусть и небольшую, но регулярную зарплату. И все это - благодаря доброте и чуткости Марии Игнатьевны Сперанской. Запомним и мы это имя, читатель. Тем более что ему еще суждено появиться в нашем повествовании.
Время между тем шло, Маринка подрастала. Чтобы дочке лучше гулялось, отец сделал ей бумажную вертушку, точно такую же, какая у него самого была в детстве.
Игрушка понравилась Маринке, и она взяла ее с собой на прогулку. В парке дочка разошлась вовсю: бегала, прыгала, громко «жужжала». А Людмила Михайловна сидела на скамейке, радовалась прекрасному летнему дню и немного завидовала дочке, у которой появилась такая замечательная подружка-вертушка. Она и не заметила, как слова стали сами собой складываться в строки, а строки - в стихотворение.
Ты вертись моя вертушка,
Самодельная игрушка.
Я бегу с тобой по парку,
Мне и весело, и жарко.
Теплый ветер прямо в ушки
Залетел моей вертушке.
Все быстрей она вертится,
Вырывается, как птица.
У меня в руках стрекочет -
Улететь как будто хочет!
…
Вертушка оказалась самой долговечной из Маринкиных игрушек. Людмиле Михайловне хотелось думать, что свою роль сыграло здесь и ее стихотворение. По крайней мере стихов для маленькой дочери она писать не бросила.
Это было трудно и легко одновременно - ведь каждая минута в ее жизни принадлежала Маринке. Все, кто окончил вместе с нею Полиграфический институт, работали в редакциях газет и журналов, писали статьи, готовили кандидатские диссертации. А она… Она с сумкой в руке бежала на Большую Грузинскую, домой, к Маринке. Для скорости села в трамвай и… носом к носу столкнулась с Минной Блинчевской.
«Мина ехала к своему дому, на Красную Пресню, - вспоминает Людмила Михайловна. - Она сказала:
- Неужели ты сидишь с дочкой и ничего не делаешь? Я этого не понимаю. Ты же писала в институте интересные стихи…
- А я и сейчас пишу. Правда, редко.
- Милка! А хочешь, я покажу твои стихи Корнею Ивановичу Чуковскому? Я сейчас работаю с ним и вижу его почти каждый день».
Ее стихи - самому Корнею Чуковскому? Сказками Чуковского она зачитывалась в детстве, его книги стояли в родительском доме на одной полке с томами Пушкина, Гоголя, Толстого, Крылова, Диккенса, Сервантеса. Но зачем знаменитому поэту, «живому классику», стихи какой-то Николаенко?
Мина однако не отступила, и Людмила Михайловна заколебалась. Пусть Маринка зевает над ее стихами, но ведь другим детям они нравятся. Последнее соображение ее несколько приободрило, впрочем ненадолго: подъезжая к Большой Грузинской, она уже твердо решила отказаться. Трамвай остановился, она подошла к двери - и, как ни странно, утвердительно кивнула. С замирающим сердцем шагнула в свое неизведанное будущее.
…О том, что произошло дальше, наш читатель, надо полагать, уже догадывается. Мина отнесла стихи Людмилы Николаенко Чуковскому, стихи понравились, и Корней Иванович выразил желание познакомиться с автором. Встретиться условились в Госиздате, по тем временам главном издательстве художественной литературы. Старинный особняк - с массивной дверью, мраморными скульптурами при входе - стоит на Большой Басманной улице до сих пор. Вот только лифта в здании еще не было, и подруги, войдя, стали медленно подниматься по парадной лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой. В самом конце ее и поджидал их Чуковский.
- Старик Чуковский вас заметил, - ободряюще крикнул сверху Корней Иванович. А когда гостьи приблизились, добавил с шутливо-почтительным поклоном: - И, в гроб сходя, благословил!
«Старику Державину» было тогда 72 года, «юному Пушкину» - 30. Сам Чуковский начинал примерно в этом же возрасте…
Чуковский одобрил несколько стихов, по некоторым сделал критические замечания и посоветовал «обработать». Людмила ловила каждое его слово, но от волнения почти ничего не понимала. Встреча закончилась, Чуковский проводил ее до парадного входа. И тут произошло неожиданное - прощаясь, Корней Иванович попросил показывать ему все, что она напишет…
Напевая, Людмила возвращалась домой. «Какая счастливая сеньора!» - с удивлением сказал какой-то прохожий. Дома на звон ключей вышла соседка, поздоровалась, пожаловалась, что у них из кладовки пропала большая банка зеленого горошка. Людмилу Михайловну словно огнем обожгло: консервированный зеленый горошек был любимым лакомством Маринки. Кое-как открыла дверь, вошла в комнату, села на табуретку, обхватила голову руками и заплакала. Вечером вернулся отец. Владимир Иванович припомнил Маринке все ее дикие выходки: как обои на стене поджигала, как соседа в уборной заперла, как гостям в галоши воду наливала, как у новой маминой сумки подрезала ручки. Наказывать, однако, не стал, сказал только: «Ложись спать, Марина. Завтра пойдем в милицию». Маринка послушно разделась, легла в кровать. Быстро уснула. Только Людмила Михайловна не сомкнула глаз до рассвета.
Утром пошли в милицию. На улице Владимир Иванович попытался взять Маринку за руку, но та не дала, отстранилась.
- Не надо, - сказала она тихо. - Я не убегу.
И пошла рядом, не отставая ни на шаг. Отец искоса поглядывал на безмятежное лицо дочери. У входа в отделение милиции Маринка спросила:
- А меня могут посадить в тюрьму?
В голосе ее не было даже намека на испуг или смятение, и Владимир Иванович снова разозлился:
- Могут, - твердо сказал он. - Очень даже могут.
Маринка невозмутимо кивнула и вместе с отцом вошла в отделение милиции.
Через десять минут они уже были на улице. Маринка шла озадаченная. В тюрьму ее не взяли, но сам дежурный по отделению предупредил, что если отец с матерью еще раз на нее пожалуются…
«И что же из нее получится? Взрослая уже девочка. А разум все еще спит». Сказал и заторопился в мастерскую. Сейчас он увлеченно работал над большим полотном «Маяковский читает свои стихи в кафе».
Людмила Михайловна тоже заспешила, стала собирать на стол. Неожиданно вспомнилось, как несколько лет назад Маринка съела на улице большую сосульку и жестоко простудилась. Почти всю зиму она пролежала в постели с горлом, закутанным теплым шарфом. Температурила, кашляла, исхудала. Людмила Михайловна жалела непутевую дочку, а руки между тем делали свое дело: расставляли тарелки, насыпали соль, резали хлеб. История с сосулькой, однако, не выходила из головы.
…А потом сосульку эту
Разжевала как конфету.
- Ах, сосулька, молодец,
Ты хрустишь как леденец!
Идти с одним стихотворением к Чуковскому она постеснялась, поэтому запечатала «Сосульку» в конверт и отправила почтой. Чуковский не замедлил с ответом. Дотошно и тщательно - по строчкам и по словечкам - разобрал стихотворение. Красным карандашом подчеркнул сильные места, синим - слабые.
- Кончить надо весело, - писал он в заключение. - Она выздоровела и снова уже никогда, никогда не будет жевать сосульки и объедаться снежными пирожками.
…Людмила отвергла уже несколько вариантов концовки, когда в голову пришла простая мысль. А как бы повела себя Маринка, выйдя после болезни на улицу? И… веселая ненавязчивая концовка вытанцевалась сама собой:
Надо мною снег кружится,
Полетает и ложится.
Я закрыла крепко рот,
Потому что снег идет.
Чуковскому концовка понравилась, и он сам отнес «Сосульку» в «Детгиз».
Стихотворение одобрили, но напечатали не длинную «Сосульку», а коротенькую «Вертушку», чем весьма огорчили Корнея Ивановича. Людмила побежала на улицу Горького, купила в книжном магазине десять номеров календаря «Круглый год». А через несколько дней пришло очередное письмо…
«Дорогая Людмила Михайловна, - писал Чуковский, - спешу от всей души поздравить Вас с первым литературным успехом, надеюсь (то есть уверен), что это только начало и что Вас ждет еще много литературных удач. Но нужно работать и работать, тем более что у Вас есть свободное время…»
О, она уже пыталась работать ежедневно, по принципу «ни дня без строчки!». Но накануне Маринку «застукали» в школьной раздевалке, когда она срывала брошки с пальтишек одноклассниц. Срывала не просто так, а из «черной зависти». Хулиганство Марины Талашенко осудили на школьном педсовете, после чего директор поставила вопрос о переводе ее в другую школу. Людмила Михайловна заметалась, пошла по специалистам-психологам. Однако разум у Маринки упорно продолжал спать. Маминым стихам снова - в который раз - пришлось потесниться.
«Мать заедает во мне художника», - горько жаловалась Николаенко в одном из писем Чуковскому. И тут же получила в ответ дружескую, но весьма ироническую отповедь.
«Господи, что же должна сказать о себе Бичер-Стоу, у которой было шестеро детей, когда она писала свою «Хижину»? Кроме того, по приложенным стихам не видно, чтобы мать была съедена без остатка.
Ваш Чуковский, 18 ноября 1955 г.»
«Приложенные стихи» Чуковский прислал следующим письмом. Людмила Михайловна вскрыла конверт и… в глазах у нее зарябило от синих и красных пометок.
«Меня нисколько не смущают Ваши неудачи, - писал далее Чуковский, - так как я хорошо знаю, что Ваша духовная личность, Ваш талант, Ваше восприятие мира значительно богаче Ваших «неудачных» и удачных стихов… И так как Вы проявили изумительное упорство, беспримерную готовность трудиться над словом, я позволю себе предъявить к Вам самые суровые требования…»
… И как она сразу не заметила , что красный, «положительный» цвет преобладает над синим, «критическим»?! И она мгновенно забыла о неотложных делах, с упоением углубилась в работу…
Так прошло еще два года. Она придумывала новые стихи, «обрабатывала» старые. Почтальоны «с толстой сумкой на ремне» исправно носили письма с Большой Грузинской на улицу Горького и обратно. А вот встречались - опять-таки из-за Марины - редко, считанные разы. В первый раз - дома, у Чуковского, второй - у него на даче в Переделкино, в третий - в больнице, у постели Мины Блинчевской. Была еще и четвертая, незапланированная встреча. Но пусть о ней лучше расскажет сама Николаенко.
«Однажды в полдень кто-то к нам постучал, и в комнату вошел Чуковский. Я изумилась, как если бы это был Миклухо-Маклай. Конечно, Корней Иванович знал мой почтовый адрес. Но неожиданно увидеть Чуковского в нашей маленькой комнатке 6х2 м2 - было чистой небылицей. В нем не было ничего повседневного, бытового. Он был свет! Праздник! Жизнь! Райская птица!
У нас не было запасов. И вдруг я вспомнила - халва!
- У нас есть халва, - сказала я.
- Как я люблю халву, - закричал Чуковский. - Нет ничего вкуснее! Любимое мое лакомство!
Я схватилась за чайник.
- Должен вас огорчить, милая Людмила Михайловна, халву врачи мне давно запретили.
».
В тот день Маринку все-таки перевели. Согласие взять «неподдающуюся» ученицу изъявила умная директриса - ученица той самой Марии Игнатьевны. Было в этой школе с математическим уклоном еще одно большое достоинство - здесь ценили неординарных и одаренных детей. А Маринка к тому времени уже начала рисовать…
Случилось это в 1962 году, на летних каникулах. Всей семьей сбежали они тогда из душной Москвы - поехали на Волгу, в местечко Болгары. Впервые Марина столкнулась с такой несказанной красотой. Каждое утро Владимир Иванович с приятелем-художником уходили на речной откос - писать этюды. Людмила Михайловна с Мариной оставались домовничать. Но Марина тут же убегала на реку - ловить рыбу и собирать серебряные и медные монетки на размытой дождями земле Золотой Орды. Такая вольготная жизнь, однако, не могла продолжаться вечно.
- Ты же обещала этим летом рисовать, - сказали ей.
И шестнадцатилетняя Марина нехотя взяла альбом, села на крыльцо и быстренько изобразила на листке дом напротив. Невероятный по цвету, но светлый и радостный, как новогодняя игрушка. Так - быстро, свободно и «непохоже» - обычно рисуют маленькие дети. Неудивительно, что во Владимире Ивановиче заговорил выпускник Суриковского.
Приговор был слишком суровым, и Людмила поспешила вмешаться.
- А по-моему, что-то получилось, - сказала она. - И завтра может получиться еще лучше.
Людмила Михайловна как в воду глядела. На другой день к вечеру Маринка принесла новый рисунок: на свинцово-серой вечерней воде покачивались две тяжелые волжские баржи. Художники постояли, посопели, переглянулись:
- Слушай, а ведь хорошо берет.
… Нет, все-таки какое хорошее занятие рисование! Никто не пристает к тебе, не указывает, что и как делать. Впервые она почувствовала себя человеком независимым и вольным.
За лето она «искрасила» уйму чистых листов. Получилось более семидесяти очень неплохих этюдов…
Так закончился сумбурный многолетний сон, в который был погружен детский разум Марины. С «наступлением утра» рассеялись и родительские страхи: Марина окончила школу, поступила учиться в Художественное училище памяти 1905 года. Училась с увлечением, много и жадно писала. Представила свои работы в Московское объединение Союза художников и была единодушно принята на молодежное отделение. Стала ездить по стране, участвовать в престижных художественных выставках. Живопись Марины Талашенко заметили искусствоведы, ее работы «Портрет фехтовальщицы Татьяны Лариной» и «Солдат из Палеха» появились на страницах популярных периодических изданий.
… Переписка с Корнеем Ивановичем понемногу увядала - очевидно, мудрый наставник почувствовал, что ученица давно уже не нуждается в его постоянной опеке. Последнее, двадцать девятое по счету письмо от Чуковского пришло 14 марта 1967 года. Вот оно, от начала до самого конца.
«Дорогая Людмила Михайловна!
«Доброта» - отличное, оригинальное, знаменующее полную победу Вашего стиля! И еще: «Я буду архитектором», «Как меня послушался дождик», «Окна», «Зима».
Большая власть над материалом, свежий голос, самобытный подход к вещам…
…Поздравляю Вас с трудно доставшейся Вам удачей. Вы, наконец, нашли свой стиль. Нашли себя.
Ваш К. Чуковский».
…Как становятся поэтами или художниками? В 17 лет Корней Чуковский дал себе клятвенное обещание:
2. Не курить.
3. Не ходить в гости.
4. Не принимать гостей.
5. Не устраивать праздников.
7. Вставать в 5 утра.
Так он и жил до глубокой старости. Нельзя сказать, что именно поэтому он стал Чуковским. Но, может быть, и поэтому тоже…
А Людмила Николаенко стала автором стихов, которые знают и помнят вот уже несколько поколений маленьких и взрослых читателей. Но я процитирую только одно, самое свое любимое:
Как девочка
А петухи
Без драки,
Как праздники
Без гостя -
Где нет собаки.
…В 2000 году Московское государственное академическое художественное училище памяти 1905 года праздновало свой 75-летний юбилей. За эти годы из стен училища вышли более четырех тысяч специалистов в области изобразительного искусства. Памятную дату решили отметить выпуском специального буклета, где были собраны и представлены лучшие дипломные работы выпускников училища. В ряд этих лучших попала и дипломная работа Марины Талашенко «Материнство» (1969 г.).
В том же году в ТОО «Академия» вышел сборник стихов и прозы Людмилы Михайловны. Замечено, что, когда поэт берется за прозу, никто не в силах предсказать, что у него получится. Детский поэт Николаенко неожиданно написала самую настоящую летопись. Только не страны, не города, а небольшой тверской деревушки Раменье. На обложку сборника писательница вынесла известное библейское изречение: «Избави мя окамененного нечувствия».
Уже не первый год по весне Людмила Михайловна с Мариной уезжают в Раменье. Там они «отдыхают»: возделывают огород, заготавливают впрок грибы, рубят дрова и косят траву. И день за днем наблюдают, а теперь и фиксируют жизнь пустеющей, исчезающей с лица земли деревеньки. В Москву же приезжают на зиму, которая проходит у них в ожидании писем - вестей из уголка России, ставшей для них «малой Родиной».
…Есть у художницы Талашенко картина, мимо которой невозможно пройти не остановившись. Изображает она высокое небо и клочок земли, продуваемый сильным ветром. А у края земли, у самого обрыва, женщина удерживает за руку оторвавшуюся от земли девочку-подростка. Никак не решается отпустить в неведомый полет свое дитя. Сама Марина не скрывает автобиографического происхождения своей картины. Называется она «Материнство-2».
| Главная |