Таратута Евгения: Дорогой Корней Иванович

На титульном листе книги в светло-зеленом переплете «От двух до пяти», выпущенной Детгизом в 1937 году, ее автор размашисто написал: «Дорогой Таратуте! К. Чуковский (Петергоф. Лето. Викторов)».

Да, это было в начале лета 1937 года. Я работала в редакции журнала «Смена». Сотрудник редакции Виктор Викторов поехал в Ленинград, виделся там с Корнеем Ивановичем, и тот прислал мне свою книгу в подарок. Конечно, я очень обрадовалась этому подарку. Мы познакомились с Чуковским на совещании по детской литературе в 1936 году. Я знала все его книги — и для детей, и для взрослых. У меня была его замечательная книжка «Матерям о детских журналах», изданная еще в 1911 году. Была его книга «Александр Блок, как человек и поэт», вышедшая в 1924 году. Было одно из самых первых изданий «Крокодила», был однотомник Некрасова, под его редакцией, ну и все книги для детей, и я знала и любила его переводы рассказов О’ Генри, «Робинзона», произведения Марка Твена, Уитмена, Оскара Уайльда...

Рассказала об этом Корнею Ивановичу. Его это весьма порадовало. Наверно, поэтому он и послал мне подарок. Он потом не раз дарил мне свои книги, но сохранилась только эта, первая...

Мы встретились снова в 1939 году, он уже переехал в Москву. У меня тогда не было работы, негде было жить, не было денег. К тому же я была странно больна: не могла говорить — пропал голос, ни хрипа, ни звука. Друзья деятельно помогали мне, заботились, хлопотали. И Благинина, и Барто, и Кассиль. Энергично хлопотал Фадеев.

Корей Иванович дал мне денег и предложил работать у него литературным секретарем. Чтобы и жила у него на даче.

Предложение это было чрезвычайно заманчиво. На время разрешало все мои проблемы. И кроме того — работать вместе с Чуковским! Можно многому было научиться. И интересно! Больше суток я промучилась, взвешивая все «за» и «против». И все же я решила отказаться, — я мечтала о самостоятельной литературной деятельности, а здесь это было бы невозможно.

Я горячо поблагодарила Корнея Ивановича. А «разговор» мой был: писала на блокноте, шевелила губами. Он очень огорчился, сожалел, но понял мои соображения...

Вскоре я стала работать в редакции журнала «Мурзилка». Фадеев через прокурора Москвы отхлопотал мне квартиру. Была тяжкая зима 1939—1940 года. Финская война. Стояли неслыханные морозы. Голос еще не вернулся, работать было трудно. Чуковский постоянно заботился обо мне, помогал. Когда стало теплее, приглашал к себе на дачу. Подарил несколько своих книг — ни одной из них не осталось...

Я любила бывать у него на даче. Мне очень нравилась система его работы. У него в кабинете на втором этаже было несколько столов. Один стол — небольшой — посредине комнаты. На нем лежали новые журналы, новые книги, свежая почта. А по стенам, у окон, было три больших стола. Перед каждым столом -— окно со своим видом. На одном столе лежало все, что относилось к Некрасову — различные издания, рукописи, корректуры, фотографии. На другом — все связанное с Уитменом: всевозможные английские словари, начиная от словаря «дедушки», так Корней Иванович называл словарь Уэбстера огромного размера, кончая малютками, разные американские издания Уитмена, книги об Уитмене. На третьем столе — груды писем и всяких бумаг: здесь готовилось новое издание книги «От двух до пяти».

Корней Иванович рассказывал, что ему трудно долго заниматься одним и тем же. С утра он садился за один стол и работал два-три часа. Затем, после небольшого завтрака и прогулки, он садился за другой стол. Не надо перекладывать бумаги, другой пейзаж перед глазами сразу помогает переключиться на другую тему работы. А после обеда и отдыха — уже за третьим столом снова со свежими силами.

А стол с новой почтой —- это уже на вечер...

И получалось у него — в один рабочий день как будто четыре рабочих дня!

Людей в доме всегда было много. И друзья, и гости, и сотрудники разных издательств, редакций. И молодые, начинающие, жаждущие советов и помощи. И для всех у Корнея Ивановича находилось время, улыбка, одобрительное слово. Но он вовсе не был благостным, иногда гневался сильно, особенно когда обнаруживал недобросовестную работу.

На даче у Чуковского познакомилась я с Анной Ахматовой и со многими другими интереснейшими людьми.

Разразилась война. Мы знали друг о друге, но не виделись. Голос ко мне вернулся. Весной 1943 года побывала я у Корнея Ивановича вместе с Львом Моисеевичем Квитко. Встреча была очень душевная. Все мы были уверены в скорой победе.

Все встречи с Чуковским были праздником. Но обычно - кратким.

В 1949 году прожила я месяц в Доме творчества в Переделкине, где рядом были дачи Кассиля, Нилина, Чуковского. В те дни я часто встречалась с Корнеем Ивановичем, он рассказывал о своей работе, о людях, которых знал, читал стихи, приглашал с собою на дальние прогулки, показывал «Чукоккалу», разные книги, письма.

С 1954 года, когда я занялась изучением жизни и творчества Э. Л. Войнич, Корней Иванович помогал мне щедро и неустанно. Советовал, поддерживал, подсказывал.

Однажды при встрече он мне сказал, что встретил в литературе указание, что муж Войнич был серб. Я очень просила его вспомнить, где он это видел.

Через некоторое время получила от него открытку:

«Дорогая Е. А., я очень виноват перед Вами. Простите меня, беспамятного. Все же я и сейчас ясно вижу столбец, где напечачатана биография Voinich, как жены серба... Не мог же я высосать эту историю из пальца. Не сердитесь, пожалуйста. Я постараюсь загладить свою невольную вину. Желаю Вам успеха. Тема прекрасная. Ваш Чуковский». (От 2 июня 1955 г.)

Через четыре месяца он снова пишет мне об этом: «Как я ни стараюсь, никак не могу вспомнить, где я видел о Войнич...»

В июне 1956 года я получила от Э. Л. Войнич из Нью-Йорка ответ на многие свои вопросы, фотокопии старых писем. В одном из старых писем она писала своей приятельнице о стихах Уитмена, которым очень увлекалась.

«Дорогая Таратута!

Радуюсь Вашей колоссальной удаче! Поздравляю от всей души. Строки Уитмена представляют собою концовку стихотворения «Европа» из цикла «У дороги». В моем переводе эти строки такие:

Что? Этот дом заколочен? хозяин куда-то исчез?
Ничего, приготовьтесь для встречи, ждите его неустанно,
Он скоро вернется, вот уже идут его вестники.

Как видно из контекста, строки эти посвящены свободе — и им предшествует оптимистический возглас:

Свобода! пусть другие не верят в тебя, но я верю в тебя до конца.

Вот это и хотела сказать M-me Voinich.

Крепко жму Вашу руку. К. Чуковский. Переделкино. 27 июня 1956».

Каждый год месяц или два я жила в Переделкине. Работала. Наслаждалась неторопливыми встречами с друзьями. Корней Иванович часто приходил в Дом. К нему, как к магниту, тянулись все - молодые и старые. Он заходил, приглашал к себе. Читал стихи разных поэтов — знал он стихов множество. Расспрашивал обо всем. Умел он и слушать. Жадно интересовался всем новым, что я узнавала о Войнич. Резко неодобрительно отзывался о Степняке, считая его слабым писателем, незначительной фигурой. Я без конца спорила с ним, но переубедить не могла.

С ним надо было быть настороже. Он любил испытывать людей. Задавал иногда неожиданные вопросы. Любил фехтовать репликами. Однажды, когда в большой компании гулял по улице мимо своей дачи, он узнал, что кто-то из его соседей – сейчас не могу вспомнить, кто именно — недавно вернулся из Японии и привез небольшой фильм, снятый там. Попросил показать. Хозяйка фильма предложила сделать это не откладывая и пошла домой за пленкой и проектором. Корней Иванович направился к себе, пригласив всех следовать за ним. Стал у крылечка и галантно пропускал всех в дом.

Когда я подошла к крыльцу, он вдруг вытянул руку вперед, загородив вход, и каким-то странным голосом сказал мне:

— А вы куда идете? Я вас не звал...

Я так растерялась, что споткнулась о порог. Остановилась и внимательно посмотрела на Чуковского. Он строго глядел на меня.

Я не могла понять, что происходит. Игра? Испытание? Проверка? Чувствовала, что покраснела вся. Что случилось? Чем-то я его обидела? Он продолжал молча глядеть на меня. Люди вокруг остановились и тоже молча глядели на нас.

Сделав шаг вперед, я сказала Корнею Ивановичу:

- А кто мне говорил, что его дом всегда открыт для меня?

Он мгновенно снял с лица напряжение, заулыбался, обнял меня.

— Молодец! Идемте!-—И так, обнимая меня, вошел вместе со мною в дверь...

Все это длилось меньше минуты. Но запомнилось. Я не спрашивала его — что это было...

Как-то в руки мне попала книга Чуковского о Репине. Прочитала я ее с большим волнением и написала об этом Корнею Ивановичу.

Он ответил мне:

«Дорогая Таратута, дружески обнимаю Вас за Ваше письмо. Я не очень люблю свою книгу о Репине. Она писалась тогда, когда нужно было доказывать, что Репин большой художник и большой человек. В первое время после его смерти имя его было не в чести. Теперь я написал бы о нем иначе — без визгу.

Спасибо, что не поленились написать мне о своих впечатлениях. Ваше мнение мне особенно дорого — мнение автора книги о Войнич.

Ваш Чуковский».

Письмо не датировано, почтовый штемпель — «29 октября 1959 года».

Моей книги о Войнич еще не было — она только печаталась в типографии, но Корней Иванович хотел меня подбодрить...

В 1960 году книга вышла в свет. Корней Иванович радовался очень. Сам предложил дать мне рекомендацию в Союз писателей.

Весьма одобрил мое намерение защитить книгу как диссертацию на степень кандидата филологических наук. Весной 1961 года я сообщила Чуковскому о защите, которая состоялась в Ленинграде в Пушкинском Доме, и сразу же получила в ответ его поздравление:

О, дорогая Таратута!
Вам приходилось очень круто:
Судьба бессмысленно и люто
Вас колотила кулаком,
Но вот — счастливая минута! —

Дальше не хватает пороха, я поздравляю Вас в прозе — с двумя праздниками: с 1-м Мая! и с 1-й ученой степенью. (Будет и вторая.)

От души радуюсь за Вас. Уверен, что вскоре поздравлю Вас с избранием в члены Союза. Ваш К. Ч.» (21 апреля 1961 г.)

Действительно, в скором времени меня приняли в члены Союза писателей, и Корней Иванович поздравил меня опять...

Я продолжала работу по изучению жизни и творчества Степняка-Кравчинского. Чуковский все спорил со мной.

Однажды летом 1967 года, когда я жила в Переделкине, у калитки, ведущий в сад вокруг Дома, громогласно раздалось:

- Где моя Таратута? Где она? — Корней Иванович шел большими шагами, держа в руках только что вышедший альманах «Прометей», том 3. Там была напечатана моя большая статья о Степняке.

Пока он шел и выкрикивал мою фамилию, вокруг него собралась целая толпа. Когда я вышла в сад, Корней Иванович театрально расцеловал меня.

-Убедила! Значительно! Важно! Интересно! —он показывал всем альманах, расхваливая мою работу. И с тех пор помогал мне и в изучении Степняка-Кравчинского. Рассказывал мне о Кропоткине, с которым встречался в Петрограде летом 1917 года, сразу после возвращения Петра Алексеевича из эмиграции, в которой он пробыл более сорока лет...

Однажды он вместе с Кропоткиным поехал к А. Ф. Марксу. Тот очень приветливо принял Кропоткина и стал договариваться об условиях издания его произведениий. Но Петр Алексеевич сказал, что за издание своих сочинений он гонорара не берет и отдает их народу бесплатно. Издатель посмотрел на него как на сумасшедшего и после сказал Чуковскому:

— Вы ко мне с такими и не приходите...

Как-то Корней Иванович пригласил меня вместе с Павлом Филипповичем Нилиным. Мы сидели на веранде. Корней Иванович читал нам разные стихи, угощал конфетами. Большая коробка шоколадного набора лежала на столе.

Вдруг Чуковский хитро прищурился и обратился ко мне:

— Таратуточка, сходите в комнату, там во втором ящике письменного стола с левой стороны возьмите еще коробку, - давайте ее сюда!

Принесла я коробку. Корней Иванович снял крышку. В коробке лежали только листочки, рыбки, сделанные из чистого шоколада, без начинки. Обычно они в коробках шоколадного набора лежат сверху.

— Я их снимаю, складываю отдельно, — сказал с хитрой усмешкой Чуковский. — Только для избранных! – И, угощая нас, сам потешался разыгранным спектаклем...

Однажды я встречала Новый год в Переделкине. Как всегда Корней Иванович рано лег спать, а на следующий день, первого января, пришел в Дом поздравлять всех с Новым годом.

— Помогите,— обратился он ко мне, —- столько писем пришло, я не могу даже прочитать их, а Клара (его литературный секретарь) больна.

Конечно, я охотно пошла к нему. Уже давно в кабинете было все по-другому: был один большой рабочий стол, окно на веранду было заделано. А посредине стоял прежний столик для журналов, новых книг и для почты. Сейчас на нем лежала груда писем, бандеролей, открыток. Мы до вечера разбирали эту груду. Очень много поздравлений было от читателей — и от детей, и от взрослых. Но среди поздравлений были и деловые письма с вопросами, с просьбами, он внимательно прочитывал их и откладывал отдельно. Письма были из всех республик Советского Союза, из многих других стран. Чуковский забавно охал от их количества, но был доволен...

Однажды осенью 1969 года вышел Корней Иванович на улицу Серафимовича, на которой стоит его дача. День был теплый.

Вокруг Чуковского сразу образовалась группа. Со мною была писательница из Новосибирска — Елена Ивановна Кори, которая давно уже мечтала хоть посмотреть на Корнея Ивановича. Я их познакомила. Здесь был Лев Славин с женой, Люба Кабо, еще кто-то.

Корней Иванович все внимание уделял Елене Ивановне, — она была «новенькая» в его свите.

Гуляли по улице из конца в конец. Корней Иванович был в ударе, рассказывал особенно интересно. Вдруг сказал, что хочет пить. Зашли к Любе Кабо, на дачу, которую она снимала в то лето.

Расселись на веранде вокруг большого стола. Корней Иванович как-то очень внимательно оглядел всех. Озорная улыбка готоваил была появиться, но он ее прятал.

- Пусть каждый расскажет, что и как он украл. Только честно. Давайте по кругу, -вдруг властно распорядился Чуковский.

Все немножко взволновались, несколько принужденно посмеялись, но согласились. Корней Иванович слушал необыкновенно внимательно.

К сожалению, я не помню ни всех рассказов, ни порядка, в котором они были поведаны. Потихоньку я разглядывала Чуковского. Он прямо впивался в рассказчика, не упуская ни слова, ни движеня, и одновременно, как будто считал в уме, делал какие-то выкладки.

Лев Исаевич Славин рассказал трогательную историю о том, как во время гражданской войны он, еще совсем молодой, должен был доставить кому-то плитку шоколада, но встретил любимую девушку, которая голодала, и скормил ей эту чужую плитку шоколада.

Кто-то из женщин рассказал длинную, сложную историю, как во время войны с немцами, для спасения голодающих детей вверенного ей детского дома, присваивал какие-то продукты.

Все остальные истории были в том же духе — очень благородные. Я рассказала о том, как в школе, когда я училась в седьмом классе, однажды поспорила с мальчишками, что все могу сделать. Мальчишки стали дразнить меня, что, мол, не украдешь слойку или бублик в булочной.

В следующую же перемену я под эскортом группы ребят отправилась в ближайшую булочную, бывшую Филиппова, что у самых Мясницких ворот (сейчас уже и здания этого нет...), подошла к прилавку и спросила слойку того сорта, которого не было на подносах, стоявших на прилавке. Продавщица нагнулась под прилавок, а я в это время схватила с прилавка первый попавшийся рогалик, спрятала его в портфель и спокойно отошла. Мальчишки были посрамлены...

Дома мне очень досталось за мою «смелость».

Круг рассказчиков замкнулся. Дошла очередь до самого Корнея Ивановича. Он поднялся, сказал, что поздно уже, он устал и надо идти домой... (Так я запомнила этот день, а Любовь Рафаиловна Кабо помнит, что и он сам тоже рассказал какую-то историю.)

Когда выходили на улицу, Чуковский задумчиво, как бы самому себе, произнес:

— Одна Таратута рассказала правду... Я это все запишу себе в дневник...

Через несколько дней кончался срок моего пребывания в Переделкине — 21 сентября я должна была уехать в город. Накануне пошла попрощаться с Корнеем Ивановичем. Прощались долго и нежно. Он был полон сил и энергии. Разве я знала, что видимся в последний раз...

Грустно мне проходить мимо его дачи. А в кабинете его - все как было при нем, даже голос его звучит в магнитофоне, бегает японский заводной паровозик, на стене висит индейский головной убор в перьях, рядом — парадная мантия доктора Оксфорда, книги, книги, игрушки, картины —все, что он любил.

Люди приходят сюда — поглядеть, как жил и работал чудесный человек Корней Чуковский.

А недавно осуществилась его заветная мечта: вышла из печати «Чукоккала»... Он подарил бы мне ее... Я перелистываю ее с улыбкой.

«Одеяло убежало, улетела простыня...»

1979