Турков А.: У Корнея Ивановича

Когда человек умирает.
Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят,
и губы
Улыбаются другой улыбкой.

Я вспоминаю эти слова, перелистывая шеститомное собрание сочинений Корнея Чуковского, недавно завершенное издательством "Художественная литература", ибо книги - всегда автопортрет писателя.

Живое, переменчивое, лукавое лицо сложного и умного человека, которое не надо гримировать под сладкого рождественского деда. В нем было столько мальчишеского озорства и страсти к работе, колкой насмешливости и огромной любви к искусству, к литературе, просто к жизни, которой он неистощимо радовался, к которой весело и нежно прислушивался, боясь упустить любое слово, как прислушивался он к весеннему бульканью детской речи, героини его прекрасной книги "От двух до пяти".

Нужно было быть Чуковским, чтобы на отдыхе, в санатории, прочитав вечером данную ему рукопись никому не известного автора, утром вернуть ее... вместе с пространной, восторженной, ликующей рецензией.

Нужно быть Чуковским, чтобы, узнав про замысел чужой книги, рыться в своем архиве в поисках материала для нее.

а, так сказать, в официальной обстановка собрания сочинений, и в этом знакомстве не будет ничего натянутого и чинного. "В писательской работе меня больше всего увлекает радость изобретения, открытия",- писал Чуковский в статье "О себе", открывающей первый том собрания сочинений. Эта радость сквозит не только в его знаменитых сказках и стихах, ярких и упругих, как детский мяч.

подступает Чуковский к "каноническим", "достоверным" изображениям знаменитых писателей. Правда, его приемы не сводятся к простодушному методу шварцовской принцессы,- часто он напоминает кропотливого художника-реставратора, колдующего над микроскопически мелкими трещинами на старом холсте. И вот как-то молодеет и свежеет лицо Чехова, блещет всеми красками некрасовский стих (недаром книга "Мастерство Некрасова" принесла автору звание лауреата Ленинской премии).

"Если бы из всех этих мелких рассказов, из многотомного собрания его сочинений вдруг каким-нибудь чудом на московскую улицу хлынули все люди, изображенные там..." - почти в духе излюбленной им детской фантазии мечтал как-то Чуковский. И в его собственных книгах, особенно в мемуарах "Современники", царит "многолюдство": Короленко, Горький, Куприн, Леонид Андреев, Кони, Блок, Алексей Толстой, Маяковский, Саша Черный, Луначарский, Репин (давняя привязанность писателя, которому мы во многом обязаны тем, что художник написал свои известные воспоминания "Далекое близкое") и многие другие запечатлены здесь во всем своеобразии, всей неповторимости своего облика. Вспоминая ранний период своей работы, Чуковский отмечал "ее пестроту, ее раздробленность", слишком задиристый, запальчивый характер, делавший его похожим на одного из многочисленных героев "От двух до пяти", который на материнские увещевания огорченно ответил: "А, мамочка, что же мне делать, если драка так и лезет на меня!" И все же, перечитывая некоторые из его ранних статей на злобу дня, вошедших в заключительный том собраний, видишь, что даже тогда "драка" лезла из него"- вовсе не по пустякам, а тогда, когда подвергались сомнению, игнорировались важнейшие принципы и ценности дорогого ему дела. Недаром истоки таких серьезных работ зрелого Чуковского, как "Высокое искусство" - о принципах художественного перевода, - уходят в далекое прошлое. И недаром в своей поздней книге о родном языке - "Живой как жизнь" - автор с прежней молодой и яростной язвительностью полемизирует с претенциозными "стражами" чистоты родной речи и с ее действительными невежественными исказителями. Дом в Переделкине опустел. Его недавний хозяин остался жить только в своих книгах... Только? А разве этого мало?