Варковицкая Лидия: "Госиздатские пирожки"

Литературно-художественный отдел Леногиза (Ленинградского отделения государственного издательства) занимал в конце двадцатых годов всего-навсего три комнатки в шестиэтажном темно-сером здании на Невском проспекте, угол канала Грибоедова, в "доме с шаром", как и поныне называют свой Дом книги ленинградцы. В каждой из трех комнат размещался целый отдел литературы.

В одной - иностранная литература, в другой - современная художественная. В третьей - русская классика.

В иностранном отделе в те дни единолично правил, то есть был единственным штатным сотрудником, Александр Николаевич Горлин. У классиков всю работу вели два сотрудника: Борис Викторович Томашевский и Константин Иванович Халабаев.

В отделе современной художественной литературы, в литхуде, как в шутку называл отдел Юрий Николаевич Тынянов, было всего два штатных сотрудника и недавно окончившая университет молоденькая старательная стажерка Нюра Коробова. Старшим редактором был Илья Александрович Груздев, младшим - автор этих строк (1925-1930).

В "доме с шаром" было еще много других отделов (издательств): медицинский, детский, учебный, политический и другие.

В одной из комнат третьего этажа ютилась редакция журнала "Звезда". Ежемесячный толстый журнал выпускали вдвоем Николай Семенович Тихонов и секретарь - молодой поэт Коля Браун.

Несмотря на такое малое по нынешним временам количество сотрудников, все отделы давали очень много продукции.

Наш отдел в 1926-1928 гoдаx выпустил первые собрания сочинений ленинградских писателей: А. Толстого, О. Форш, А. Чапыгина, М. Зощенко - и московских: М. Шагинян и М. Пришвина. В те годы были изданы романы и сборники рассказов Ю. Тынянова, В. Каверина, А. Лебеденко, В. Кетлинской, О. Савича, стихи Н. Асеева, О. Мандельштама, А. Прокофьева и много-много других, уж теперь не припомнить.

В 1927 году Корней Иванович Чуковский предложил Леногизу полное собрание стихотворений Некрасова в трех томах. У Корнея Ивановича для этого издания был собран обширный дpaгoценный материал. И хотя Некрасова следовало, казалось, выпускать в отделе классиков, но, к нашему удовольствию, Корней Иванович, минуя четвертый этаж, стал желанным гостем у нас на шестом.

Корней Иванович всей своей неистовой порывистой целеустремленной душой отдался делу издания трех объемистых, в сотни страниц, томов. Для него не было ничего незначительного, маловажного, несущественного. Корнея Ивановича кровно интересовал формат, качество бумаги, титулы и шмуцтитулы, а главное - шрифты. Он изучал книгу шрифтов. Он ссорился с типографией, с заведующим техническим отделом С. Б. Каштельяном, с нами. Он многого требовал от издательства, но во сто крат больше от самого себя. Более аккуратного, более дотошного составителя мне не приходилось встречать. Он видел пред собой будущего читателя. O хотел, чтобы читатель без труда и промедления быстро находил в книге то, что ему нужно: любую сноску, примечание, любое стихотворение.

В те далекие времена авторы в отношении исправлений в корректурах имели гораздо больше прав, чем сейчас. Корней Иванович, конечно, широко пользовался своим правом. Число корректур сильно возрастало, и Чуковский жил буквально под наплывающим на него потоком гранок, версток и чистых листов.

Рассыльные из Печатного двора привозили пакеты к нам. Иногда удавалось переслать их на Кирочную, 7, где обитали Чуковские. Но обычно я сразу звонила Корнею Ивановичу по телефону - и он незамедлительно являлся к нам. Чуковский нетерпеливо выхватывал из рук длинные полосы гранок и, если были набраны какие-то особенно дорогие его сердцу стихотворения, начинал читать их вслух - вернее, не читать, а произносить наизусть.

У меня иногда было впечатление, что он знает на память всего Некрасова.

Никогда мне не забыть, как однажды Корней Иванович своим неповторимо характерным, немного вкрадчивым, интригующим голосом прочел куски из поэмы "Кому на Руси жить хорошо". Наиаккуратнейшая, старательная Нюра Коробова моментально бросила работать. Случайный наш посетитель, недавно переехавший из Одессы в Ленинград, начинающий поэт Всеволод Азаров так и впился близорукими глазами в оживленное лицо Корнея Ивановича. Застыл в дверях прибежавший по делу секретарь журнала "Звезда" поэт Николай Браун. Но чтение прервалось самым прозаическим образом. Кто-то, пробегая по коридору мимо нашей полуоткрытой двери, закричал:

- Кассир приехал! Сейчас начнут выплачивать!

Брауна словно ветром сдуло. А Чуковский насмешливо произносит:

- Может, и нам, грешным авторам, перепадет. А то ведь товарищ Пайкин любит попридерживать гонорары...

Кабинет пустеет.

Работа над первым томом Некрасова подходила к концу. В тот день, когда нам наконец должны были принести из типографии чистые листы, курьерша сильно запоздала и явилась только около четырех часов. Я сразу же позвонила на Кирочную. Но Корнея Ивановича не оказалось дома. Какая досада! Я сижу тут, даже обедать еще не ходила...

Мои грустные мысли перебивает вбежавшая в кабинет Нюра.

- Идите скорее в столовую, - запыхавшись, говорит она. - Там Толстой какие-то истории рассказывает про Москву... про девятнадцатый год... а Корней Иванович...

Я вскакиваю со стула.

- Они там давно сидят, - продолжает, не замечая моего волнения, Нюра. - На кухне им что-то готовят, потому что вторых блюд уже нет...

Молча я опускаюсь на свое место. Я возмущена. Я уже три раза звонила к Чуковским. И даже подумывала, не свезти ли мне самой после работы корректуру на Кирочную. А он, вместо того, чтобы сразу подняться на лифте на шестой этаж, выходит на третьем, идет по длинным коридорам кругом через весь этаж, поднимается по узенькой черной лестнице в наш полутемный, тесный буфет-столовую и сидит там в ожидании каких-то отбивных котлет.

- Я сейчас напишу записку, а вы отнесите ее в столовую Корнею Ивановичу.

Начало я написала с налета, будто кто-то изнутри продиктовал его мне: "Учуял ли Чуковский нюхом, что корректуру дали нам". Написала и вдруг сообразила: "Да ведь это стихи". И две иронические, сердитые строчки появились вслед за двумя первыми:

Иль просто заскучало брюхо
По госиздатским пирожкам...

И он пришел. Сидит в буфете,
Дань отдает свиной котлете...

Далее требовалось объявить Корнею Ивановичу, в чем он провинился. Уж конечно не предо мной! А пред кем же? Вывод напрашивался сам собой.

И ждут Корнеевой руки

так заканчивалась записка. Я даже не перечитала ее, сложила вчетверо и отдала Нюре. Теперь только опомнилась и даже испугалась. Сидела я тихо, ни жива ни мертва, и все прислушивалась.

- Ай да Лидочка! - воскликнул он. - Превосходный экспромт. Не хуже того, первого. Чистенько перепишите на чистеньком листочке. Я возьму в "Чукоккалу"... Эти слова были для меня самой высшей похвалой.

1976