Поиск по творчеству и критике
Cлово "CARTE"
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Входимость: 1. Размер: 8кб.
Входимость: 1. Размер: 16кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Часть текста: В самом начале книги, в программе этого тропического водевиля, мы обещали поведать читателю, почему Коротыш О'Дэй, агент Колумбийского сыскного агентства, потерял свое место. Было также обещано, что загадочный Смит снова явится на сцену и расскажет, какую тайну он увидел в ту ночь, когда сидел на берегу, на песке под кокосовой пальмой, разбрасывая вокруг этого дерева столько сигарных окурков. Но, кроме того, мы обязаны совершить нечто большее — снять мнимую вину с человека, совершившего, если судить по приведенным выше (правдиво изложенным) фактам, серьезное преступление. И все эти три задачи выполнит голос одного человека. Два субъекта сидели на одном из молов Северной реки в Нью-Йорке. [1] Пароход, только что прибывший из тропиков, стал выгружать на пристань апельсины и бананы. Порою от перезрелых гроздьев отваливался банан, а порою и два, и тогда один из субъектов не спеша вставал с места, хватал добычу и делился с товарищем. Один из этих людей был в состоянии крайнего падения. Все, что могли сделать с его платьем солнце, ветер и дождь, было сделано. На лице у него было начертано чрезмерное пристрастие к выпивке. И все же на его пунцовом носу сверкало безупречное золотое пенсне. Другой еще не успел так далеко зайти по наклонной Дороге Слабых. Правда, он тоже, по-видимому, знавал лучшие времена. Но все же там, где он бродил, еще были тропинки, по которым он мог, без вмешательства чуда, снова выйти на путь полезного труда. Он был невысокого роста, но коренастый и крепкий. У него были мертвые рыбьи глаза и усы как у бармена, смешивающего за стойкой коктейли. Мы знаем этот глаз и этот ус, мы видим, что Смит, обладатель роскошной яхты, щеголявший таким пестрым костюмом, приезжавший в Коралио непонятно зачем и уехавший оттуда неизвестно куда, — этот самый Смит опять появился на сцене, хотя и лишенный аксессуаров былого...
Входимость: 1. Размер: 8кб.
Часть текста: строже, такую книжку не обязательно и читать — верней, не обязательно вникать в нее сразу, — лишь бы знать, что она есть, вот появилась и навсегда существует, прочная такая деталь в полупризрачном здании русской культуры: скажем, ступенька потайной лестницы или кованая дверь. Эту брошюрку мы поставим в заветный, тоже наполовину воображаемый шкаф, где ум разгуливает по полкам, точно по коридорам историко-филологического рая. Взгляд выхватывает поблизости какие-нибудь “Письма Писемского”, или томик об “огаревском наследстве” (“Academia”), или того же Чуковского “Поэт и палач”, или того же Оксмана “Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского”… Мир утонченных наслаждений. Юлиан Оксман, как я понимаю, был последним, кто прочитал всю русскую литературу в рукописях. Перебрал ее по листочку: чистовики, черновики, копии, дневники, записки, расписки — сказано же: всю, до распоследней carte postale, словно бабушкин легкий хлам. Все запомнил и обдумал — и ясно представил себе корпус канона как некую галактику безупречных академических изданий. Знал, что нужно сделать, и как, и с кем. Неутомимый и стремительный, как Юлий Цезарь. А Корней Чуковский последний из взрослых любил эту русскую литературную классику чувственной любовью. И, чтобы понять...
Входимость: 1. Размер: 16кб.
Часть текста: Он сильно исхудал и притих, словно после тяжелой болезни. Приветливо поздоровался с моими детьми и, так как они увлекались в то время какой-то настольной игрой (игра называлась «Пять в ряд»), тотчас же начал играть вместе с ними. Сыграли две партии, вошел Горький, хмурый и очень усталый. —Я у вас звонок оторвал, а дверь открыта. Куприн кинулся к нему с самой сердечной улыбкой, но почему-то неуверенно, робко. —Ну, как здоровье, Алексей Максимович? Все после Москвы поправляетесь? — Да, если бы не доктор Манухин, давно уже был бы в могиле...— Горький закашлялся.— Надо бы снова к нему, да все времени нет. Я сейчас из Главбума... Потеха... Вот документ... поглядите. Горький пошел в прихожую и достал из кармана пальто какую-то большую бумагу. И оба они стали читать документ и возмущаться его крайней нелепостью. И опять удивила меня какая-то новая интонация в голосе Александра Ивановича, смиренная и как будто чуть-чуть виноватая. Разговор был самый заурядный, словно встретились случайные знакомые, не обремененные памятью о былых отношениях. — Вы молодцом! — сказал Александр Иванович.— Вот мне — подумайте только! — уже сорок девять! — А мне пятьдесят! — сказал Горький. — И смотрите: ни одного седого волоса! В таком духе шел весь разговор. Слушая его, вряд ли кто мог догадаться, сколько страстного интереса друг к другу, сколько взаимного восхищения, тревог, разочарований, обид пережили в минувшие годы эти два собеседника, обменивающиеся здесь, за столом, незначительными, ни к чему не ведущими фразами. Трудно даже и представить себе, как много значил в жизни Куприна Горький. Куприн много раз повторял, что никому он не был так обязан, как Горькому. «Если бы Вы...