Поиск по творчеству и критике
Cлово "GET"
Входимость: 1. Размер: 38кб.
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Входимость: 1. Размер: 53кб.
Входимость: 1. Размер: 48кб.
Входимость: 1. Размер: 9кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 38кб.
Часть текста: конкретные образы, связанные со словом ошеломить, уже выветрились из этого слова в течение многих веков. Оно утратило смысл военного термина и полностью отрешилось от тех обстоятельств, которые породили его. Образ давно потух, а самое слово осталось и не утратило своей выразительности. Та же участь постигла другое словцо — обожать («ведь я обожаю собак»). Оно произошло от слова бог и первоначально имело единственный смысл: сделать из кого-нибудь свое божество, чтить кого-нибудь как бога, благоговейно и молитвенно преклоняться перед кем-нибудь. Вряд ли женщина, сказавшая, что она обожает собак, намеревалась уведомить свою собеседницу, что всякие болонки, бульдоги и мопсы представляются ей божествами, вызывающими у нее благоговейные чувства. Она потому и применила это слово к собакам, что его религиозно-мистический смысл уже очень давно позабылся. Опять-таки: образ потух, а слово осталось. Потому и Сергей Михалков мог сказать в своей достопамятной басне: Лев пьяных не терпел, сам в рот не брал хмельного, Но обожал... подхалимаж. Эта склонность народа — забывать первоначальные значения выражений и слов и пользоваться ими автоматически — наблюдается на каждом шагу. Когда мы, например, говорим: «вся столица была взволнована таким-то событием», никто, конечно, не вспоминает при этом, что стольным городом в старину называли тот город, где находился стол или престол какого-нибудь Святослава, или Глеба, или Мстислава Владимировича. Теперь великокняжеских столов уже нет и в помине, а слово столица по-прежнему живет в языке, оторванное от своего старого корня и наполненное новым содержанием. Точно так же, когда мы говорим, что столица была чем-то взволнована, мы едва ли представляем себе, что слово...
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Часть текста: по небрежности смешал два ходовых оборота: "тянуть жилы" и "сосать кровь". Критик поступает вполне правильно, ополчаясь против такого пренебрежения к традиционным устойчивым формулам речи, завещанным нам нашими предками. Новейшие писатели, по его утверждению, слишком часто стремятся разрушить эти устойчивые сочетания слов, не имея на то ни малейшего права, и тем самым причиняют литературе серьезный ущерб. К таким писателям критик причисляет, например, Н. Брыкина, который позволил себе изменить старинную поговорку "знать, почем фунт лиха" и обновил ее таким вариантом: " Прохоров... знал, почем фунт окопных блох…" Критик замечает с иронией: "На фунты пошли блохи (поймай-ка их да взвесь!..)". Здесь я, к сожалению, никак не могу согласиться с почтенным ученым. Его ирония не кажется мне обоснованной. Во-первых, взвешивать лихо так же невозможно, как и взвешивать блох. А во-вторых, никоим образом не следует валить в одну кучу два разных литературных явления и судить их одним и тем же судом. Одно дело, когда литераторы изменяют устойчивые сочетания слов по небрежности, по недопустимой неряшливости, и другое дело, когда они применяют этот прием нарочито, с определенной писательской целью. Н. Брыкин, заменяя в известной поговорке "фунт лиха"...
Входимость: 1. Размер: 53кб.
Часть текста: которой я доводился внучатным племянником. Она просила меня срочно, из-за плохого ее самочувствия, приехать – забрать кое-какие, писала она, «бижу» и серебро для московской нашей родни. Нелепейше случилось, что как раз в это время призвали меня на повторный сбор командиров запаса, и я так и пустился в путь в плохо пригнанной мятой паре, с двумя кубиками в петлицах. Сейчас словно бы и дико представить тогдашний свой страх, что покажешься подозрительным, а в ту пору – экспресс «Красная стрела», распускающиеся витки обмоток, звякающие в брезентовом портфеле серебряные ложки... – душа убегала в пятки! Тоже и на Чуковского, как припоминаю теперь, эти обмотки и кубики произвели впечатление, когда ввела меня горничная в комнату Л. Ф. Он впрочем тут же и стал прощаться, складываясь вдвое над ухом собеседницы, потому что была крохотного роста и плохо слышала, но с порога, полуобернувшись, снова любопытно меня оглядел. – Отдала весь свой архив Бончу, – сказала Л. Ф. ему вслед, – а вот все ходит, писем нет ли слепцовских или тургеневских... Расспрашивает. Неистощимый какой-то...* Отчасти из-за этого «неистощимый» и припомнился мне рассказанный эпизод. В самом деле: завидная, до последних дней жизни, работоспособность, пылкий интерес к самым различным граням культуры – детскому творчеству, чистоте родного языка, искусству перевода, поэтике русских и нерусских мастеров слова (Некрасов, Чехов,...
Входимость: 1. Размер: 48кб.
Часть текста: лет писал комментарии к стихотворениям Некрасова — тоже ради пребывания на литературных задворках, не привлекающих внимания сталинской полицейщины. Человек я громкий и бросающийся в глаза, избрал себе тихую заводь, где и писал вполголоса. Если вспомнить, с каким волнением я писал «Поэт и Палач», «Жизнь и судьба Николая Успенского», «Нат Пинкертон», будет ясно, что книга моя «Мастерство»—не творчество, а рукоделие. <...> 15 февраля. В Доме Творчества отдыхает Паустовский. Вчера Лида сказала мне, что он хотел бы меня видеть. Сегодня я пришел к нему утром. Он обаятелен своей необычайной простотой. Голос у него слабый и очень обыкновенный, прозаический, будничный. Он не изрекает, не позирует, он весь как бы говорит: я не праздник, я будни. Дело у него ко мне такое: идиоты, управляющие Карелией, решили уничтожить чуть ли не все древние деревянные церкви. На столе у него фотоснимки этих церквей — чудесных, затейливых, гибнущих. Так и хочется реставрировать их. Подумать о том, чтобы их уничтожить, мог только изверг — и притом беспросветный тупица. Чуть только я вошел в № 10 Дома творчества, где живет Паустовский, как в комнату втерся Макс Поляновский с фотоаппаратиком и стал снимать нас обоих. Паустовский нахмурился: «вы нам мешаете, у нас тут серьезный разговор». И пронырливый Макс исчез....
Входимость: 1. Размер: 9кб.
Часть текста: favourite lines up there on the roof: From too much love of living. From hope and fear set free, We thank with brief thanksgiving Whatever gods may be. Than no man lives for ever. That dead men rise up never. That even the weariest river Comes somewhere safe to sea. Later I got "The Golden Treasury of English Verse" from a bookbinder friend, and fell in love with William Blake, John Keats, and S. T. Coleridge, with all the passion of my eighteen-year-old heart. If by some miracle an Englishman could have turned up on the roof beside me and heard me spouting 'The Ancient Mariner' or 'Christabel', he would probably not have recognized his own language; for I pronounced English according to my lights - fantastically wrong, of course - and yet I thrilled to the powerful music of English poetry. I had nobody with whom to share my ecstasy since I had not a single friend who knew a word of English. From "The Golden Treasury" I learned by heart - and still remember - 'The Last Ride Together", Tennyson's 'May Queen', and 'Tam O'Shanter'. And in the winter, when the roofs were covered with snow and there was no work for roof-painters, I took Boswell's "Life of Johnson" out of the library and spent three months in the company of Sir Joshua Reynolds, of Garrick, Sheridan and Gibbon, who became more real to me than the people I met every day. If Oliver Goldsmith had appeared at the door of my attic I would have known him instantly and welcomed him as one of my own kin. No wonder that at that time England was revealing itself to my imagination from its most poetic side. And as the very centre of this enchanted England I have always pictured Oxford. I have loved the Isis ever since I learnt that it was on its waters that just a hundred years ago Lewis Carroll told the...