Поиск по творчеству и критике
Cлово "MONDE"
Входимость: 2. Размер: 30кб.
Входимость: 1. Размер: 28кб.
Входимость: 1. Размер: 94кб.
Входимость: 1. Размер: 27кб.
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 30кб.
Часть текста: той реальной демократической партии, которая существовала в тогдашней Америке. Демократия встает перед ним как бесконечная цепь поколений, идущих по тысячелетней дороге. Он воспринимает ее, так сказать, в планетарном аспекте: …Шар земной летит, кружится, А кругом планеты-сестры, гроздья солнц и планет, Все сверкающие дни, все таинственные ночи, переполненные снами, Пионеры! о пионеры! Это наше и для нас, Расчищаем мы дорогу для зародышей во чреве. Те, что еще не родились, ждут, чтобы идти за нами… («Пионеры! о пионеры!») [1] Обращаясь к демократии, он говорит: Дети мои, оглянитесь, Ради этих миллионов, уходящих в даль столетий, напирающих на нас, Нам невозможно отступить или на миг остановиться. («Пионеры! о пионеры!») «Только редкий космический ум художника, озаренный Бесконечностью, только он может постичь многообразные океанические свойства народа», — утверждает поэт в одной из своих позднейших статей. Этими «океаническими свойствами» была особенно дорога для него демократия родной страны: «Вы только подумайте, — писал он через несколько лет, — вы только вообразите себе теперешние Соединенные Штаты — эти 38 или 40 империй, спаянных воедино, эти шестьдесят или семьдесят миллионов равных, одинаковых людей, подумайте об их жизнях, страстях, будущих судьбах — об этих бесчисленных нынешних толпах Америки, которые...
Входимость: 1. Размер: 28кб.
Часть текста: и только ей, —нечто индивидуальное, неповторяемое, характерное, - это «стиль эпохи», ее «колорит», ее «запах». Запах эпохи. Он не повторяется, — у каждого поколения свое лицо, выражение лица свое, раз навсегда, — и это лицо для всякого, изучающего историю, дороже всех войн, всех событий, всех перетасовок, ежедневно вершащихся на исторической сцене. Изучить стиль эпохи — это значит пережить ее вновь. Изучить ее события — это значит не узнать о ией ровно ничего. Вот почему нам так дорог каждый клочок исчезнувшего быта, каждый осколок былых нравов, обычаев, привычек, вкусов, - вот почему мы находим в них порою больше, чем во многих фолиантах, посвященных тщательнейшим историческим исследованиям. Мемуары Татьяны Пассек тем то и драгоценны для нас, что за всю свою долгую жизнь (1810—1889) она бережно сохраняла все эти клочки и осколки и, через три четверти века, сумела донести, не расплескав, каждую каплю далекого прошлого, воссоздавая по мельчайшим черточкам стиль и колорит отдаленных поколений. Говорит она, например, о первых годах прошлого столетия. Ни о Тильзитском мире 3 , ни о Священном Союзе 4 , ни о Тугендбунде 5 у нее ни слова, ...
Входимость: 1. Размер: 94кб.
Часть текста: Где вы, грядущие гунны? Вал. Брюсов 1 У одной бедной женщины дочь была старая дева. Она очень тосковала без мужа. Вдруг объявление в газетах: ДАМЫ, у которых есть незамужние дочери, приглашаются сегодня в манеж, где между ними состоятся СКАЧКИ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ. Победившая в этом состязании получает для своей дочери МУЖА!!! - Маменька, вы пойдёте? – спросила дочь. Старухе шел седьмой десяток. Ноги слабые, глаза слезливые. - Надо идти, ничего не поделаешь! Дай-ка мне ридикюль. Пришла старуха на место. Там вертится молодой человек, весь как на пружинах. «Распишитесь, пожалуйста, в книге. Я самый жених и есть. Становитесь в ряд. Раз! Два! Три!» Махнул жених платком, побежали старухи, - все грузные, жирные, растрепанные. Толкают друг дружку, цепляются. Прыгают отвислые груди, дрожат огромные животы, шляпки съезжают с полулысых голов, но сильна материнская любовь! – они бегут. Перед ними мост - они через мост. Перед ними ров - они через ров. С горы кувырком, по горе ползком, треплются по ветру жидкие волосы, - сильна материнская любовь! Высокий забор на пути - лезут старухи на забор, одна, другая, десятая, цепляются дряхлыми пальцами, и падают вниз с высоты, и бегут, а за ними собаки, а за ними мальчишки, кухарки, полиция, пьяницы, - стой, держи! – бегут по большому городу....
Входимость: 1. Размер: 27кб.
Часть текста: «хорошего человека», среднее, так сказать, пропорциональное всех подобных мнений. Сколько-нибудь выраженная индивидуальность только помешала бы его химической чистоте, она подвергла бы его тем или иным случайным уклонениям. А теперь такое удобство: считаясь с одним этим мнением, мы уже считаемся с теми тысячами и тысячами других, которые тускло глядят из газетных передовиц, уныло-либеральных статей. Как же не воспользоваться таким исключительным случаем? II Раньше всего реферат, конечно, известил нас, что национальности вообще-то говоря, нет, что она фикция нашего разума, что ходячие мнения — о французе, немце, греке — суть, собственно говоря, мнения о том или другом общественном классе у французов, у немцев у греков; или — об известной эпохе в жизни этих народов. Что — стало быть — говоря о национальности мы принимаем за абсолют нечто частичное и временное. Абсолютной же национальности мы представить себе не можем, как не можем представить себе абсолютного треугольника, а мысля треугольник, представляем косоугольный или прямоугольный — и так далее по установленному канону. Далее мы, конечно, услышали то, что всегда говорится в подобных случаях: раса — не мерило национальности; религия — не мерило национальности; язык — не мерило национальности. С тем неизбежным выводом, что, значит, национальность — есть некоторое заблуждение ума человеческого, раз он — ум этот — никак не может подыскать к ней мерку, определить ей границы и привесить соответствующий ярлычок. Почему все это так, было, конечно, разъяснено цитатами из разных хороших книжек, — после чего осталось одно:...
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Часть текста: джентльмена, обычного клерка по уму и сердцу, – случайно оказавшегося гением. Гений – это урод, нарушение пропорций. А Лонгфелло весь целиком был огромный-огромный карлик, пигмей-великан. Возьмите на улице Бостона или Нью-Йорка первого попавшегося лавочника, клэрджимена, приказчика, посадите его в микроскоп, увеличьте в тысячу раз – и получите Лонгфелло. Он был очень образованный, воспитанный и благородный человек. Кончив учение, он на казенный счет поехал в Европу, исколесил Испанию, Францию, Норвегию и вернулся на родину готовым ученым профессором. Но где бы он ни был, он видел только одно: книги. Живых впечатлений не вывез он ниоткуда, – а только легенды, преданья, баллады. Целыми грудами доставил он в Америку такие создания народной души – и там очистил их, прилизал, переложил на самые хорошие рифмы (на то он был и профессор!), сделал их убийственно литературными и как-то так устроил, что все эти великолепные, мудрые творения великих народов – обратились в поучение, в одобрение срединной, пугливой, лавочной души американского мещанина. Напрасно свою русскую песню (White Czar) ...
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Часть текста: не новы, а пишущий эти строки вполне с ними согласен. Но они изложены так сильно, прямо, без обиняков, словом, так, как может излагать только русский человек, что представляет интерес и для еврейского читателя. <... >[23] Этот трагизм имеется не только в областях художественного творчества, но и в других областях жизни, только там он не так заметно выступает. Мы везде стараемся превратить жизнь в отвлеченные формулы, в которых мы одинаково компетентны, как все остальные, и этими формулами мы довольно умело оперируем. Легко, конечно, в области политики, напр., скопировать общепринятые требования, повторять то, что было в других странах при подобных комбинациях, составлять политические программы вкупе с их «теоретическим обоснованием», даже составлять наказы для Думы по образцу европейских парламентов. Но как только политика сталкивается с действительной, жизнью, как только она переходит из области отвлеченных формул в область практического выполнения, где настроение общества, привычка, темперамент и т. п. играют первенствующую роль, мы отодвигаемся на задний план и становимся подчас очень ловкими, но только техническими исполнителями. Ибо мы этой жизни не понимаем, не чувствуем. Когда мы в нашей политической деятельности перестаем стоять на еврейской почве, когда исходным пунктом становится не многообразная жизнь еврейской массы с ее специфическими потребностями, а «общая», т. е. российская точка зрения, мы бесплодны, можем до тошноты повторять избитые фразы либерального или консервативного содержания, но не быть действительными руководителями. И если, паче чаяния, мы попадаем в руководители, то играем роль того слепого пастуха, который ведет свое стадо куда хотите, только не туда, куда ему нужно[24]. И наша интеллигенция обречена на бесплодие, может быть даже без собственной вины. Процесс раздвоения начинается с детства, с школы, где она воспитывается на чужих ей понятиях, на чужом...