Поиск по творчеству и критике
Cлово "NATIVE"
Входимость: 2. Размер: 21кб.
Входимость: 2. Размер: 126кб.
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Входимость: 1. Размер: 34кб.
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 21кб.
Часть текста: годы не состоял народником, в восьмидесятые не искал идеалов, в девяностые не отрекался от "наследия отцов". Он был просто писатель, просто очень хороший писатель - и все чрезвычайно легко обходились без него. Если хотите, он был своеобразным представителем "чистого искусства", ибо с ним не о чем было полемизировать, и в лозунги для "Отечественных записок" или для чего-нибудь другого он положительно не годился. Он даже выставил - и это так странно! - на одной из своих книг эпиграф из Фета: Не знаю сам, что буду петь, Но только песня зреет, - словно чтобы еще лучше подчеркнуть полнейшую свою бесполезность. Правда, г. Скабичевский попробовал было воспользоваться им - выступил с ним против "Гражданина" и объявил, что вот г. Альбов - хоть и пишет в одних тонах с г. Достоевским, но куда выше г. Достоевского, ибо совсем не пахнет "деревянным маслицем", запах коего издает автор "Братьев Карамазовых", - но это и по тому времени показалось нелепостью, и Михайловский раз навсегда связал г. Альбова с г. Баранцевичем (поистине, роковая связь!),...
Входимость: 2. Размер: 126кб.
Часть текста: Большевики. — Сволочь! — заорал я на 70-летнюю старуху — и все слышавшие поддержали меня и нашли, что на ее оскорбление я мог ответить только так. И, конечно, мне было больно, что я обругал сволочью старую старуху, писательницу. И вот теперь — она первая подходит ко мне и говорит: «Ну, ну, не сердитесь...» Говорились речи. Каждая речь начиналась: — Уже четыре года... А потом более или менее ясно говорилось, что нам нужна свобода печати. Потом вышел Федин и прочитал о том, что критики напрасно хмурятся, что у рус. лит. есть не только прошлое, но и будущее. Это задело меня, потому что я все время думал почему-то о Блоке, Гумилеве и др. Я вышел и (кажется, слишком неврастенически) сказал о том, что да, у литературы есть будущее, ибо русский народ неиссякаемо даровит, «и уже растет зеленая трава, но эта трава на могилах». И мы молча почтили вставанием умерших. Потом явился Марадудин и спел куплеты — о каждом из нас, причем назвал меня Врид Некрасова (временно исполняющий должность Некрасова), а его жена представила даму,...
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Часть текста: самоценного я ; для него эти мистически-страшные, испепеляющие душу мгновения служат верным, неопровержимым залогом божественной сущности мира: Прямо смотрю я из времени в вечность, И пламя твое узнаю, солнце мира. Такое чувство в его книге всегда, но сильнее всего оно именно в эти минуты, которые у него так экстатичны, что, кажется, продлись они долее, его сердце разорвалось бы от них: О, брак! О, брачный восторг! Если бы ты продлился дольше этого краткого мига, Ты непременно убил бы меня! Уитмен, как индусы, как Фет или Блок, чувствовал всей своей кровью, что от звездного неба до малой былинки все в мире воплощение божества. Хотя он с таким рубенсовским, фламандским плотолюбием изображал наш осязаемый мир - амбары, погребальные дроги, женщин, жеребцов, маляров, он все же никогда не забывал, что все это майя, "миражи на пути сновидений", что - ... Люди, животные, травы - Только привидения, не больше, и жаждал эти привидения рассеять, увидеть то, что сокрыто за ними, за "предметами предметного мира". Одним из путей к этой божественной Сущности были для него половые восторги: здесь для него полное освобождение ото всяческих пут бытия: Это - женское тело. Я, как беспомощный пар, перед ним, все с меня упадает тогда, Книги, искусства, религия, время, и то, чего я ждал от небес, и то. что меня ужасало в аду, - Все исчезает пред ним, - чи таем мы в одной его поэме. В другой - он кричит своей "сораспятой" жене: Что это в вихрях и бурях освобождает меня? О чем, отчего я кричу среди молний и лютых ветров? О, загадка, о трижды завязанный узел, о темный голубенький омут, - сразу распустилось все и озарилось огнем! О, наконец-то умчаться туда, где достаточно простора и воздуха! О, вырваться на волю от прежних цепей, - ты от...
Входимость: 1. Размер: 34кб.
Часть текста: мимоходом, случайно – написал, набрал и напечатал книжку стихов «Побеги травы», самую американскую, самую национальную изо всех, какие создавала доселе его родина. Книжка была неуклюжая, грубая, первобытная, - и одни признали ее бредом, другие великим, гениальным произведением. Среди этих других были Эмерсон, Россетти, Суинберн, Теннисон, Саймондс, Авраам Линкольн, - они все наперерыв выражали ему свое поклонение, - но лесному зверю было не до литературной славы. Наступила Гражданская Война, - и «добрый, седой поэт» встал в ряды освободительной армии. Он сделался санитаром. Три года провел он на войне и за это время – по словам его биографов – облегчил страдания ста тысячам человек – больных и раненых. Здесь он заболел малярией, и никогда уже не мог оправиться от этого недуга. После войны он поступил на службу, - но власти Вашингтона прогнали его, «как автора неприличной книги». В Массачузете его книга была запрещена. Даже почитатели его предлагали ему смягчить кое-какие места, касающиеся половой любви, но он предпочел отказаться лучше от почитателей, чем хотя бы от одной своей строчки, и перед смертью запретил издавать какие бы то ни было сборники своих стихов без этих инкриминируемых строк. Умер он весною 1892 г. от удара, в большой бедности, поддерживаемый друзьями. Такова декорация. Очень красивая и соблазнительная. И многих увлекала она. И многие писали о Уитмане как о «юной необузданной душе, для которой мироздание началось только сегодня, убедительно только сегодня, заманчиво, ценно только сегодня». Многие писали о Уитмане как о «допотопном грозном и грузном чудовище, которое переносит нас к утру Мироздания»». Заманчиво лелеять в душе такие образы, заманчиво верить в такие возможности. Но нам почему-то чудится за кулисами, за пышными кулисами, маленький культурный человек, который, взыскуя, ...
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Часть текста: я ; для него эти мистически-страшные, испепеляющие душу мгновения служат верным, неопровержимым залогом божественной сущности мира: Прямо смотрю я из времени в вечность, И пламя твое узнаю, солнце мира. Такое чувство в его книге всегда, но сильнее всего оно именно в эти минуты, которые у него так экстатичны, что, кажется, продлись они долее, его сердце разорвалось бы от них: О, брак! О, брачный восторг! Если бы ты продлился дольше этого краткого мига, Ты непременно убил бы меня! Уитмен, как индусы, как Фет или Блок, чувствовал всей своей кровью, что от звездного неба до малой былинки все в мире воплощение божества. Хотя он с таким рубенсовским, фламандским плотолюбием изображал наш осязаемый мир - амбары, погребальные дроги, женщин, жеребцов, маляров, он все же никогда не забывал, что все это майя, "миражи на пути сновидений", что - ... Люди, животные, травы - Только привидения, не больше, и жаждал эти привидения рассеять, увидеть то, что сокрыто за ними, за "предметами предметного мира". Одним из путей к этой божественной Сущности были для него половые восторги: здесь для него полное освобождение ото всяческих пут бытия: Это - женское тело. Я, как беспомощный пар, перед ним, все с меня упадает тогда, Книги, искусства, религия, время, и то, чего я ждал от небес, и то. что меня ужасало в аду, - Все исчезает пред ним, - читаем мы в одной его поэме. В другой - он кричит своей "сораспятой" жене: Что это в вихрях и бурях освобождает меня? О чем, отчего я кричу среди молний и лютых ветров? О, загадка, о трижды завязанный узел, о темный голубенький омут, - сразу распустилось все и озарилось огнем! О, наконец-то умчаться туда, где достаточно простора и воздуха! О, вырваться на волю от прежних цепей, - ты от твоих и я от моих, Снять, наконец-то, замок,...
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Часть текста: стран в течение многих веков: они ревностно искореняли из обихода детей эти "сумбуры и вздоры". Но дети оказались сильнее: они отстояли неприкосновенность своей умственной жизни от многовекового натиска высокомудрых учителей и родителей, которые считали своим нравственным долгом ограждать их от подобных "нелепиц". Многим учителям и родителям не терпелось приобщить ребенка к тем сведениям, которые у них, у взрослых, почитались в данную эпоху нужнейшими. В Англии в XVI веке нашелся такой Вильям Коплэнд (William Copland), который изготовил для трехлетних детей в высшей степени полезную книгу "Тайна тайн Аристотеля" и рекомендовал ее в качестве "очень хорошей" [113] . Можно представить себе, с каким презрением взглянул бы этот Коплэнд на того чудака, который осмелился бы заикнуться, что для ребенка нелепейший стишок о морской землянике полезнее всех Аристотелей. Другой детский писатель XVI века - Уинкип де Уэрд (Wynkyn de Worde) так и назвал свою книгу: "Трехлетний мудрец" ("Wyse Chylde of Thre Year Old"), где он, между прочим, обращался к трехлетнему младенцу с вопросом: "Мудрое чадо, как сотворены небеса?" (То есть каким образом их создал господь.) [114] Тогдашние детские авторы ненавидели в ребенке - ребенка. Детство казалось им какой-то непристойной болезнью, от которой ребенка необходимо лечить. Они старались возможно скорее овзрослить и осерьезить ребенка. Оттого-то в мировой литературе до...