Поиск по творчеству и критике
Cлово "PRISON"
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Часть текста: Эдемс. Хорошо говорит: ловкие эпитеты, умные позы, подготовленные неожиданности поддельного импрессионизма. «Сердито отплевывающиеся автомобили» – хорошо! И «словно гонимые души, из тумана в туман перелетают кэбы» – тоже хорошо. «Гайд-Парк – накидка, оброненная деревней в бегстве от объятий города». «Придет шикарная портниха – весна и разошьет ее белым и золотым». Или разве дурно: «Колокола раскрашивают музыкой покров тишины. Моторы кричат, как совы, и подкалывают тишину кинжалами, а вдали замирает звенящая лирика кэба». Или: «За мною влачится по улицам бескрайнее великолепие лавок». Или: репортер – «неведомый Эврипид, воздвигающий шумную драму минуты» – разве дурно? После чтения Эдемса так разрозненными и запоминаются эти хорошо придуманные слова. Выразительно для англичанина: Эдемс воспевает отдельные улицы и отдельные кварталы Лондона. Синтез городского безумства ему чужд. Он индивидуализирует Гайд-Парк, Темпл, Уайтчепел. И еще типично: стихосложение. Статика феодальных традиций доныне не позволяет английскому стиху прорваться в покорный городскому ритму vers libre. Городской поэт Англии в формах песнетворчества скован тесной догмой средневековья. Песни Эдемса предупреждаются интродукцией, разделяются интермедиями, связываются тройственными рифмами. Они лишены прихотливой городской текучести. Они изображают большими буквами средневековых баллад: бледную Юность, томящееся Богатство, убиенное Счастье. Они называют своих героинь Андромедами, Атропами, Эвредиками. Весь каданс стиха средневековый, – тот, который оживлен Чаттертоном, Китсом, Россетти. И Эдемс кокетничает своей устарелой речью о...
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Часть текста: свое отражение в Чукоккале. Кто-то из нас в шутку рассказал Алексею Толстому, будто капитан парохода сообщил под великим секретом, что мы вступили в опасную зону, кишащую германскими минами, и что за нами охотится германская подводная лодка. Алексей Толстой поверил этому вздору и тотчас же, уйдя к себе в каюту, стал писать очередную корреспонденцию о германских минах в Северном море. Писал он не меньше часа. А когда кончил, мы сообщили ему, что он стал жертвой своего легковерия. Это так разгневало его, что он бросился в каюту Василия Ивановича Немировича-Данченко, который не принимал никакого участия в нашей коварной шутке. Старый, семидесятипятилетний писатель мирно почивал в комфортабельной каюте, положив на ближайшую тумбочку свои белоснежные зубы. В ослеплении гнева Толстой схватил эти ни в чем не повинные зубы и хотел бросить их в море. Мы с трудом удержали его. А незлобивый Василий Иванович, чуть получил свою челюсть обратно, мгновенно успокоился и, взяв у меня Чукоккалу, написал в ней стихотворный экспромт — о том, что сталось бы с каждым из нас, если бы и в самом деле мы натолкнулись на немецкую мину. В Северном море между Христианией и Нъю-Кестлем 1 На успокоенные воды, Порой всплывая там и тут, Следы недавней непогоды — Обломки жалкие плывут. Мелькают стаи чаек мимо, Какой-то шум, и плеск, и гул: Останки бедного Ефима 2 В зубах прожорливых акул. И — море жертв уже не просит! Но сколь ужасен этот вид: Оно — Чуковского уносит К забавам страстных нереид... Кого щадили Лодзь и Лович, Избегнув вражьих батарей, Семипудовый Немирович 3 Лежит на дне чужих морей. Но кем оседланы тритоны? Назло и бурям и ветрам, Неутомимые Вилътоны 4 Плывут к родимым берегам. Где ты, без страха и упрека Носивший свой журнальный меч, Финляндский прапорщик Набоков, Кем славны Выборг,...