Поиск по творчеству и критике
Cлово "RING"
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Входимость: 1. Размер: 25кб.
Входимость: 1. Размер: 23кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Часть текста: нашедший свое отражение в Чукоккале. Кто-то из нас в шутку рассказал Алексею Толстому, будто капитан парохода сообщил под великим секретом, что мы вступили в опасную зону, кишащую германскими минами, и что за нами охотится германская подводная лодка. Алексей Толстой поверил этому вздору и тотчас же, уйдя к себе в каюту, стал писать очередную корреспонденцию о германских минах в Северном море. Писал он не меньше часа. А когда кончил, мы сообщили ему, что он стал жертвой своего легковерия. Это так разгневало его, что он бросился в каюту Василия Ивановича Немировича-Данченко, который не принимал никакого участия в нашей коварной шутке. Старый, семидесятипятилетний писатель мирно почивал в комфортабельной каюте, положив на ближайшую тумбочку свои белоснежные зубы. В ослеплении гнева Толстой схватил эти ни в чем не повинные зубы и хотел бросить их в море. Мы с трудом удержали его. А незлобивый Василий Иванович, чуть получил свою челюсть обратно, мгновенно успокоился и, взяв у меня Чукоккалу, написал в ней стихотворный экспромт — о том, что сталось бы с каждым из нас, если бы и в самом деле мы натолкнулись на немецкую мину. В Северном море между Христианией и Нъю-Кестлем 1 На успокоенные воды, Порой всплывая там и тут, Следы недавней непогоды — Обломки жалкие плывут. Мелькают стаи чаек мимо, Какой-то шум, и плеск, и гул: Останки бедного Ефима 2 В зубах прожорливых акул. И — море жертв уже не просит! Но сколь ужасен этот вид: Оно — Чуковского уносит К забавам страстных нереид... Кого щадили Лодзь и...
Входимость: 1. Размер: 25кб.
Часть текста: With Walt Whitman in Camden. Boston: Small, Maynard and Company, 1906, и в этой книге имеется fac-simile документа, который называется: «Last Will and Testament of Walt Whitman in his own handwriting properly witnessed», June 28, 1888, т. е. «Последняя воля и духовное завещание Уота Уитмана, написанное его собственной рукой и законно засвидетельствованное». В этом документе с первой же строчки говорится: «Завещаю тысячу долларов сестре моей миссис Мэри Элизабет Ван Нострэнд, в Гринпорте», а потом снова: «Завещаю тысячу долларов сестре моей миссис Анне Луизе Гейд, в Берлингтоне», а потом еще: «Мой дом и мою землю на Микль-Стрит, в Кэмдене, Нью-Джерси, и всю мою мебель, и все мои деньги в банке и все мое недвижимое имущество и состояние завещаю брату моему Эдуарду Л. Уитману». Документ этот имеет длину больше аршина, но не показывайте его нашей рассудительной, образованной и добросовестной г-же Елене Ц., ибо ей тогда будет стыдно. А ведь Конвея читал и я, и г. Дионео. Г. Дионео даже привел будто бы «от себя» замечание Конвея об Эмерсоне («критик, признававший из современных английских и американских писателей лишь одного Карлейля»). Даже процитировал «по Конвею» отзыв Thoreau об Уитмане. Даже сослался на слова Конвея, ошибочно обозвав его «критиком-старовером, враждебно относящимся к Уитману»: «поэт не задумается притащить к вам в гостиную лохань для доказательства, что и в ней есть своеобразная жизнь». (Ср. Дионео, «Очерки современной Англии», стр. 417 и Forthnightly Review, 1866, p. 539). Даже стихотворение «O, captain!» привел по Конвеевой версии: But O heart! Heart! Heart! Leave you not the little spot Where on the deck the captain lies Fallen cold and...
Входимость: 1. Размер: 23кб.
Часть текста: (мальчик и его мама произносили её имя просто как "дорасоломонна") сама подыскала ребенку этот переделкинский оазис. Она объяснила маме мальчика, что в санатории он сможет учиться по обычной школьной программе, играть с другими ребятами в подвижные игры на свежем воздухе и принимать какие-то волшебные грязевые ванны. И что вековые сосны непременно сделают своё чудесное дело - больной поправится. Так и случилось. Мальчик прожил в этом санатории почти до четвёртого класса, изредка наведываясь в Москву, удивляя столичных одноклассников своими появлениями. И выздоровев, снова стал жить в городе. Первое время он неохотно вспоминал свою "лесную школу", точнее, не любил припоминать печальное: астматические приступы, драки с вновь прибывающими на лечение мальчишками, тоску по дому и маме. Доносившиеся от железной дороги гудки поездов только усиливали все эти печали. Но и хорошее не забывалось: крепкая дружба с другим мальчиком, страстным книгочеем и художником, который по вечерам увлекательно пересказывал прочитанное, трогательная санаторская обезьянка в зарешёченном вольере, пение революционных песен вместе с воспитательницей под рояль, ночные летние костры на берегу самаринского пруда и регулярные походы в Дом-музей Корнея Ивановича Чуковского. …Подобно многим, мальчик произносил имя этого знаменитого детского писателя в одно слово - "корнейчуковский": как и миллионам других детей, сказочные поэмы Корнея Чуковского нашему мальчику когда-то читали вслух. Он, конечно, этого не помнил ("Муху-Цокотуху" и "Бармалея" читают малышам года в два), но волшебные ритмы и удивительные герои прочно осели в какой-то дальней, "запасной" памяти. Дом писателя...