Поиск по творчеству и критике
Cлово "SPECIE"
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Входимость: 1. Размер: 26кб.
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Входимость: 1. Размер: 25кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Часть текста: ломать эту дурацки-жестокую жизнь и устроить себе новую, помягче. Это чувство и сделало Горького — задолго до революции — революционным писателем, потому что всякая революция есть воплощение этого чувства. Горького оно не покидало никогда. — «Смотрите, как по-дурацки и жестоко устроена ваша жизнь» — таково содержание всех его книг. По своей публицистической привычке, Горький повторяет эту фразу почти без изменений во всех своих книгах. — Отчего люди так нехорошо живут? — спрашивает кто-то в его повести «Мать». И в другой повести, «Жизнь ненужного человека», даже полицейский сыщик спрашивает: — Отчего люди так нехорошо живут? И в третьей его повести «По Руси» читаем: — Как же люди-то живут? — Плохо, недостойно себя живут, в безгласии и невежестве, в неисчислимых обидах нищеты и глупости. Для Горького это единственный факт, заслоняющий все остальные. — Уж я бы поискал, как жить лучше! — восклицает юноша Горький, мечтая дойти до самой Богородицы и рассказать ей о наших скорбях. В этом его помешательство. «Если Богородица поверит мне, пусть даст такой ум, чтобы я мог все устроить иначе, получше...
Входимость: 1. Размер: 26кб.
Часть текста: глазом. Когда этот Человек, блюдомый Кем-то в сером, – он Чацкий или Смердяков? Не знаю, не вижу. А декаденты, такая большая и влиятельная группа даровитейших поэтов, новеллистов, драматургов – они волнуют, и радуют, и знают много путей к нашим думам, но где хоть один видимый, живой человек, о котором бы они рассказали, где видимая, живая обстановка, которую они описали бы нам? Брюсов – поэт-созерцатель, Блок поэт-мечтатель, Иванов поэт-мыслитель, – но где же поэт-зритель, смотрящий и видящий? Есть что-то знаменательное в том, что зрячие писатели нашей поры поместились в арьергарде литературы, не характеризуют ее и не влияют на нее: Чириков, Муйжель, Олигер, Лазаревский, Скиталец. Зрячие стали на паперть, а слепые поближе к алтарю! И, что главное, эти слепые гордятся своей слепотой. «Ничего этого не надо, – говорят они, – никакого нет быта и никаких нет нравов, – только вечная разыгрывается мистерия. Никаких нет фабул и интриг, и все завязки давно завязаны, и все развязки давно предсказаны, – и только вечная совершается литургия. Что же все слова и диалоги? – один вечный ведется диалог, и вопрошающий отвечает сам, и жаждет ответа. И какие же темы? – только Любовь, только Смерть». Это я цитирую Федора Сологуба из только что вышедшей (в «Шиповнике») «Книги о новом театре». В этой «Книге» десять статей очень различных авторов, и каждый из них ведет свою линию, но почти все линии имеют точкой пересечения именно эту цитату из Сологуба. Зримого мира не надо! Отказывается ли в этой книге г....
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Часть текста: Маркс и отчасти Ницше были некогда так же влиятельны среди нас. Мюллер идет чему-то «на смену» - и пора бы Боборыкину написать о «мюллерстве» роман. Все стали страшно заботиться о мускулах, растираниях, обливаниях, упражнениях, бицепсах, трицепсах, и всех нас увлекает теперь - « Сгибание корпуса» попеременно назад и далеко вперед с растиранием груди, живота, нижней части спины, поясницы, седалища, и задней и передней сторон ног в указанном, последовательном порядке» (Мюллер, 74). «Культ тела» - даже издательство такое основалось теперь и Москве. О «воздушной шляпе», о «ношении сандалей», о «санитарном белье» и об «искусстве есть» - этом «величайшем искусстве» - буквально создалась теперь литература. «Джю-Джитсу, система физического развития и атлетики у японцев». - «Гигиенические советы». - «Французская (греко-римская) борьба». - «Руководство к развитию силы и наращения мускулов». - «Достижение красоты путем гигиены», - сколько вышло таких книг за последний год. - Если это будет утром, - говорит Иоганн Мюллер, - вон из постели! Надевайте кальсоны и сандалии... Знаю, что многие найдут эту повесть безнравственной и неприличной, тем не менее от всего сердца посвящаю ее матерям и юношеству . Впрочем, это говорит уже не Мюллер, а Куприн. Но не все ли равно? «Яма» Куприна и «Система» Мюллера, - разве вы не чувствуете, что это одно и то же? И там и здесь - советы, заботы, практика: остерегайтесь, берегитесь, примите меры! Я помогу матерям и ...
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Часть текста: себе хлеба и масла. С. А. Венгеров бегает с кошелкой по городу – из лавки в лавку – ищет дешевой картошки, единственное, что ему по карману. Вас. Ив. Немирович-Данченко открыл в каком-то переулке книжную лавку – стоит за прилавком весь день. Я и мой Коля – не раз продавали на улицах и в трамваях газеты". В том же письме он сообщает, что продолжает отдавать дочери Репина Вере Ильиничне деньги в счет долга: «и мне опять стыдно: ведь нынешняя тысяча рублей это не то, что прежняя»; «в последнее время я устроил несколько детских спектаклей и собрал столько денег, что мог бы вручить Вере Ильиничне хоть завтра еще тысячу, но меня смущает нынешний курс: выйдет похоже, будто я получил от Вас золотом, а расплачиваюсь черепками». Через несколько лет в одном из писем Репину появится констатация: «Революция почти меня раздавила». Ветер революции ободрал с Петрограда вывески и рекламу, обнажилась строгая и печальная красота старых построек. Поздняя весна, город плывет в белых ночах, ветер гоняет шелуху от семечек. Поэты и чиновники, старики и старухи дежурят у ворот, неизвестно чего ожидая: должно быть, немцев. «Пришествие немцев – дело нескольких дней», – записывает Блок в мае. Голодные литераторы зарабатывают кто во что горазд – большинство живет одной только продажей своих вещей. Только у Горького на Кронверкском есть еда, тепло, вино, белый хлеб… В воспоминаниях то и дело читаешь: «у Горького топилась ванна», «у Горького был керосин…» У Горького собираются для...
Входимость: 1. Размер: 25кб.
Часть текста: на всех благодать: — Пожалуйста, не угодно ли, будьте любезны,— и пишет рекомендательные письма ко всем, к кому угодно — и на каждом лихо подмахивает: Луначарский. Страшно любит свою подпись, так и тянется к бумаге, как бы подписать. Живет он в доме Армии и Флота — в паршивенькой квартирке — наискосок от дома Мурузи, по гнусной лестнице. На двери бумага (роскошная, английская): «Здесь приема нет. Прием тогда-то от такого-то часа в Зимнем Дворце, тогда-то в Министерстве Просвещения и т. д.». Но публика на бумажку никакого внимания,— так и прет к нему в двери,— и артисты Имп. Театров, и бывш. эмигранты, и прожектеры, и срыватели легкой деньги, и милые поэты из народа, и чиновники, и солдаты — все — к ужасу его сварливой служанки, которая громко бушует при кажд. новом звонке. «Ведь написано». И тут же бегает его сынок Тотоша, избалованный хорошенький крикун, который — ни слова по-русски, все по-французски, и министериабельно-простая мадам Луначарская —...