Поиск по творчеству и критике
Cлово "TERRIBLE"
Входимость: 3. Размер: 78кб.
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Входимость: 1. Размер: 34кб.
Входимость: 1. Размер: 127кб.
Входимость: 1. Размер: 55кб.
Входимость: 1. Размер: 10кб.
Входимость: 1. Размер: 21кб.
Входимость: 1. Размер: 50кб.
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Входимость: 1. Размер: 52кб.
Входимость: 1. Размер: 108кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 3. Размер: 78кб.
Часть текста: по распоряжению Разряда Словесных Искусств. Председатель разряда В. Жирмунский". Книга вышла в издательстве "Academia", обнародовавшем в последние годы целый ряд солидных ученых трудов. Нужно ли говорить, что статья Эйхенбаума была встречена с большим пиететом. "Ценнейший вклад в литературу о Некрасове", - таково было общее мнение. Статья, действительно, весьма замечательная, и пройти мимо нее невозможно. Всякий, кому дорого некрасовское творчество,должен изучить ее с величайшим вниманием. Я, по крайней мере, считаю своим долгом дать о ней самый подробный отчет. *** Но раньше всего - небольшая историко-литературная справка: как относился Тургенев к поэзии Некрасова в сороковых и пятидесятых годах? Все доступные нам документальные данные свидетельствуют, что, несмотря на свое пристрастие к пушкинской школе, Тургенев был одним из самых горячих приверженцев "горькой", как он выражался, "сухой" и "жесткой" поэзии Некрасова. Так, еще в 1847 году Тургенев писал Белинскому: - "Скажите от меня Некрасову, что его стихотворение ["Еду ли ночью по улице темной"] меня совершенно с ума свело: денно и нощно твержу я это удивительное произведение и уже наизусть выучил...". И о другом стихотворении Некрасова Тургенев говорил в письме к поэту: - "Твои стихи "К [Панаевой]" просто пушкински хороши. Я их тотчас наизусть выучил". И вот отзыв Тургенева о черновом наброске знаменитой Некрасовской...
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Часть текста: р-р-ра-скатывающийся. А потом милый голос доброго волшебника Корнея Ивановича поясняет, что это Лев, что он добрый, настоящий, как он утверждает; что он любит детей, но сам очень свирепый. Голос писателя звучит в звукозаписи. Мы в кабинете Корнея Чуковского, в его доме, в Переделкино, под Москвой. Его дом называется музеем, но он нисколько не похож на официальное учреждение с зачехленными экспонатами. Это настоящий дом писателя, в нем живут его книги, вещи, подарки (Как этот свирепый Лев, или музыкальная шкатулка из Японии. На ее внутренней крышке зеркальце. Смотреться в него можно только раз в жизни. Тогда человек получает в дар необыкновенную красоту. На второй раз - волшебство исчезает.), его любимая Британская энциклопедия... Сюда приходят друзья, близкие, дети, гости. Кажется, хозяин на минуточку вышел и вот-вот вернется. И скажет: "Добро пожаловать! Откуда приехали? Я люблю Петербург. Помнится, давно, еще в 1924 году, мы бродили с художником Добужинским по Петербургу и на Бармалеевой улице, что на Петроградской, заспорили, кто такой был этот Бармалей, в честь которого названа улица. Я строил разные предположения, а Добужинский уверял, что он был разбойник. Так я написал сказку про Бармалея. Ярко ли горит ваш "Костер"? Я тоже разжигал свой "Костер" для ребят каждое лето". В маленьком заповедном лесу на заснеженной поляне, к которой ведет утоптанная тропка, у двух высоких сосен вкопан шест с табличкой. "Здесь, на этой площадке, с 1955 по 1969 годы Корней Иванович Чуковский каждое лето устраивал "Костер" - праздник для детей при участии писателей, актеров, фокусников", - написано на доске. "Я буду вас защищать", - эти слова Корней ...
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Часть текста: меценатов и пр., и пр. Через эту толпу с трудом пробивается высокий, худой, молодой брюнет с небольшими черными усами на ехидно улыбающемся, но старающемся казаться серьезным лице. Прокладывая себе дорогу своими длинными, необычайно длинными, руками, он направляется к кафедре. Публика, самая разношерстная интеллигентная публика, моментально стихает. А высокий, худой брюнет звучным, красивым, ясным и громким, приятно вибрирующим голосом начинает читать свой доклад… И самый тон речи, и форма изложения - оригинальны, интересны. Публика, несмотря на духоту, не утомляется, не скучает, тем более что докладчик пересыпает свое чтение массою остроумных замечаний и неожиданных заключений, вызывающих то сдержанный смех, то громкий хохот… "Такой-то и такой-то писатель, которого вы считаете беллетристом, просто бухгалтер", - читает докладчик и начинает приводить ряд доказательств, что писатель на самом деле бухгалтер. "А вот такие и такие-то - городские поэты, а такой-то - курортный гений и...
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Часть текста: Леонид Андреев это "трактирщик Тюха", который всюду и везде только и видит, что рожи, странные и страшные рожи, а сологубовский Передонов в "Мелком бесе" велик, ибо "это наша общая легенда, наш пафос, наша молитва". "Передонов невинен и свят, и безгрешен, и прекрасен, и простодушен, ибо он также прав и в своей передоновщине, как фиалка в своем благоухании, как Байрон в своих поэмах". Кто он, автор этих изумительно неожиданных определений, этих полубезумных, полукощунственных парадоксов? К. Чуковский как будто и сам чувствует, как трудно огорошенному им читателю поверить во все эти утверждения. Не от этого ли так часто встречается робко-уверяющее "воистину" на страницах книг Чуковского? "Воистину Сологуб поэт сквознячка". "Поистине Зайцев поэт сна". "Воистину Мережковский - тайновидец вещи", - уверяет К. Чуковский. А далее, далее так и идет: "Брюсов - поэт прилагательных", и Юшкевич, "пародист, имитатор чужих стилей, благотворящий из чужого кошелька", и М. Арцыбашев - "импотент, не кто иной, как Юрий Сварожич, который "без всякого желания повалил девушку на траву и, хотя видел, что уже не может и не хочет, а все-таки лез". И, уж конечно, "Осип Дымов трехкопеечный мистик и курортный гений", и, уж конечно, Анатолий Каменский "невинный анекдотист в розовом галстучке в роли бунтовщика, т. е. кувшинное рыло, возмечтавшее себя Байроном, Вольтером, Руссо". В каком странном...
Входимость: 1. Размер: 34кб.
Часть текста: его родина. Книжка была неуклюжая, грубая, первобытная, - и одни признали ее бредом, другие великим, гениальным произведением. Среди этих других были Эмерсон, Россетти, Суинберн, Теннисон, Саймондс, Авраам Линкольн, - они все наперерыв выражали ему свое поклонение, - но лесному зверю было не до литературной славы. Наступила Гражданская Война, - и «добрый, седой поэт» встал в ряды освободительной армии. Он сделался санитаром. Три года провел он на войне и за это время – по словам его биографов – облегчил страдания ста тысячам человек – больных и раненых. Здесь он заболел малярией, и никогда уже не мог оправиться от этого недуга. После войны он поступил на службу, - но власти Вашингтона прогнали его, «как автора неприличной книги». В Массачузете его книга была запрещена. Даже почитатели его предлагали ему смягчить кое-какие места, касающиеся половой любви, но он предпочел отказаться лучше от почитателей, чем хотя бы от одной своей строчки, и перед смертью запретил издавать какие бы то ни было сборники своих стихов без этих инкриминируемых строк. Умер он весною 1892 г. от удара, в большой бедности, поддерживаемый друзьями. Такова декорация. Очень красивая и соблазнительная. И многих увлекала она. И многие писали о Уитмане как о «юной необузданной душе, для которой мироздание началось только сегодня, убедительно только сегодня, заманчиво, ценно только сегодня». Многие писали о Уитмане как о «допотопном грозном и грузном чудовище, которое переносит нас к утру Мироздания»». Заманчиво лелеять в душе такие образы, заманчиво верить в такие возможности. Но нам почему-то чудится за кулисами, за пышными...
Входимость: 1. Размер: 127кб.
Часть текста: основы "универсальной" критики К. Чуковского Талантливость выступлений К. Чуковского никогда не подвергалась сомнению, однако оппоненты указывали на их поверхностность, отсутствие, по выражению А. Блока, "почвы". Определениями "забавный критик" (С. Либрович) или "критик-нигилист" (З. Гиппиус) зачастую исчерпывалась оценка его критических приемов. Аналитический метод выделения словесных доминант не был оценен по достоинству: "Нанизывать бисерные словечки, забрасывать охапками эластических фраз пустоту содержания - теперь это в состоянии каждый газетный фабрикант", - писал киевский журналист 1 . Подобное отношение аудитории не только провоцировало манеру критика, - на обвинения в "фельетонности" Чуковский отвечал: "Да, я фельетонист, и вы должны были знать, что идете слушать фельетониста" 2 , - но и явилось одной из возможных причин позднего (в 1922 году) выступления с теоретическим обоснованием собственного "универсального" метода. Немногим ранее (в 1920 году)...
Входимость: 1. Размер: 55кб.
Часть текста: всякого рода события, случившиеся в различных странах за эти годы. Мисс Tuchman, после ее первой книги «The Guns of August», приобрела репутацию очень добросовестного историка, пишущего хорошим литературным стилем. Рада, что Ваш «Пастернак» наконец выйдет. Не забудьте меня, пожалуйста! Читали ли Вы переписку Ренаты Швейцер с поэтом? Попутно: Вы писали мне как-то, что у Вас в альбоме есть терцины Набокова. Могли бы Вы послать их мне? Я обещала ему показать их. Конечно, я знаю «Столбцы», первую книгу стихов Заболоцкого. Есть ли у Вас его стихи вроде «Торжества земледелия»? Какой изумительный поэт! Я прочла также недавно статью о нем его сына. Я цитирую: «Россия никогда не берегла своих поэтов». Занимаюсь сейчас чтеньем Гумилева и статей о нем. Мне кажется, что его единственной любовью была А. А. Очень обидно, что она никогда не рассказывает нам своей личной истории. Очевидно был он слишком юн, когда женился на ней. C’est aussi un cadavre de la litterature russe. «Зима. Огромная просторная зима». Весьма холодно! Женя шлет сердечный привет. Почему Вы не хотите подписки на «New York Books Review» на следующий год? Серьезно? С самым теплым чувством, Ваша С. Г. (17) 5 марта (1966) Дорогая Соня. Я весь погружен в Саула Беллоуа. Странное дело: в его «The Victim» ничего не происходит. Ну вторгся в квартиру сукин сын Allbec, ну пачкает пол, пакостит в ванной (где это не бывает, со мной очень часто), да и самый Leventhal совсем казалось бы неинтересный человек, и возраст его неинтересен, и мысли банальные, а вот читаешь и не можешь оторваться. Сила Беллоуза в диалогах – нервных, с большим подтекстом, и в его комментариях к каждой ремарке беседующих. Сейчас у меня на...
Входимость: 1. Размер: 10кб.
Часть текста: что, если blackman посмеет явиться к столу, они немедленно берут свои чемоданы и отправляются в последний пансион. Кто-то сантиментально стал доказывать, что у белых и у черных одна и та же душа, но ответом были презрительные улыбки. Негр сказался больным и к лэнчу не вышел. За лэнчем положение стало серьезнее. Мой приятель Робинз, певец из Австралии, свел уже личное знакомство с м-ром Колем и, размахивая руками, заявлял, что у этого негра в голове больше мозга, чем у всех нас взятых вместе, но и такой довод не подействовал. Тогда Робинз сал выбирать аргументы еще решительнее: - Хотя он и черный человек, а он сейчас говорил мне, что самой счастливой минутой в его жизни была та, когда он увидал в Ливерпуле короля Эдуарда… Заинтересованный, я решил повидаться с этим l'enfant terrible нашего дома. Я был очень удивлен, когда вместо униженного и оскорбленного человека увидел самодовольную, спокойно величественную фигуру, с медлительными манерами и полной достоинства улыбкой. Разговор наш передавать,...
Входимость: 1. Размер: 21кб.
Часть текста: трудно. Гораздо легче и проще рассказать, чем и как человек полюбился. Однако, попробую... Как поэта, автора, я знал Чуковского с детства, лет с восьми-девяти. Где-то я уже писал о том, как весной 1917 года, в день, когда за окнами пасхальный колокольный звон сливался с победными звуками "Марсельезы", я получил в подарок от мамы необыкновенную, непохожую на все другие, вытянутую, как нотная тетрадь, книгу с удивительным названием: "Крокодил". На обложке (или на форзаце) книги был изображен длинноносый и длинноногий человек с таким же длинноногим именем: Корней Чуковский. Прошло девять лет, и вот в один прекрасный день, кажется поздней осенью 1926 года, меня и моего соавтора Гришу Белых представляют - живому Чуковскому. Дело происходит на пятом этаже ленинградского дома Книги, всё в том же детском отделе Госиздата, где к тому времени мы уже успели познакомиться и с Маршаком, и с Шварцем, и с Лебедевым, и с Житковым, и с Олейниковым. Надо сказать, что всех этих людей еще полгода назад мы и по именам не знали, А вот Чуковского узнаем сразу даже в лицо - до того он похож на тот полукарикатурный портрет, который нарисовал когда-то художник Ре-ми на обложке "Крокодила". Чуковскому рассказывают о нас, о нашей повести. Редактор "Республики Шкид" Шварц приносит рукопись, разыскивает главу "Крокодил", - где речь идёт как раз о книжке Чуковского, - и, с согласия высокого гостя, читает ему эту главу. Чуковский слушает почему-то стоя, снисходительно улыбается, часто и размашисто кивает головой. А когда Шварц кончает читать, он разводит свои длинные руки и, обращаясь к нам, нараспев, несколько даже театрально и не совсем, как нам кажется, естественно говорит: - Ну, что ж. Нам тлеть, вам цвести!.. Вот тут-то, вероятно, и возникли эти колючки, этот заборчик, надолго отдаливший меня от Чуковского. В словах его и мне, и...
Входимость: 1. Размер: 50кб.
Часть текста: литературных отношений) Со своими литературными критиками Розанов находился в постоянной полемике. "Некоторые из написанных обо мне статей были приятны, - и, конечно, я связан бесконечной благодарностью с лицами, разбиравшими меня. (...) Но в высшей степени было неприятно одно: никакой угадки меня не было у них. То как Байрон 'взлетел куда-то'. То - как 'сатана', черный и в пламени. (...) Ч. был единственный, кто угадал (точнее сумел назвать) 'состав костей' во мне, натуру, кровь, темперамент. Некоторые из его определений - поразительны. (...) Но он не угадал моего интимного. Это - боль, какая-то беспредметная, беспричинная, и почти непрерывная. Мне кажется, это самое поразительное, по крайней мере - необъяснимое" 1 . "Ч." Розанова - это Корней Чуковский, его фамилию легко восстановить, сопоставив с другой записью, идентичной по смыслу, где фамилия называется 2 . Так и сделал в своей книге Голлербах 3 . Если когда-нибудь издадут трилогию Розанова, как он хотел, т. е. расположат на каждой странице по одной записи, страниц, посвященных непосредственно Чуковскому, будет только 4, но они неотделимы от общего контекста всей книги, и за ними стоит недолгая по времени история...