Поиск по творчеству и критике
Cлово "TRUTH"
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Входимость: 1. Размер: 37кб.
Входимость: 1. Размер: 37кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Часть текста: никогда не слыхали таких суетливых возгласов, таких кокетливых вздохов. Депутаты норовят пробраться сторонкой, - политики в юбках шумно набрасываются на них. Сегодня решается торжественный вопрос: потеснятся ли цилиндры на своих скамьях, чтобы уступить место шляпкам, или шляпки по-прежнему должны будут довольствоваться местами простых зрительниц за решеткой, позади спикера? Настроение лобби ежеминутно меняется: тот депутат обещал свой голос, тот отказал, тот многозначительно кивнул головой; все это комментируется, принимается в соображение и вызывает столько разноречивых чувств, что вчуже становится страшно за тех коммонеров, которые будут обсуждать политику вместе с коллегами of gentler sex. Но вот начинается заседание. Дамы усаживаются за спиной спикера, огражденные от публики решеткой. (Кстати, эту решетку устроили после того, как один спикер загляделся на прекрасную слушательницу и запутался в своей речи. Решетка эта служит для многих вещественным доказательством непригодности женщин к употреблению парламентских прав.) Предлагает билль сэр Ч. Лэрин, известный фабианец. Он говорит, что со времени первой петиции женщины далеко ушли вперед. Они уже не "кудахтающие наседки" - они вполне сравнялись с мужчинами. Они обладают уже правами собственности, им доступно высшее образование. Недостает им одного: права участвовать в законодательстве. Он указывает дальше, что просьба женщин об этом праве не пустой каприз, что она выдвинута общим строем жизни. Он напоминает, какую поддержку рабочему классу Австралии оказали женщины-коммонеры, - и это указание значительно ослабляет действие его речи, ибо, как я уже писал, женщины усиленно подчеркивают в своих памфлетах, что они благотворно повлияют на оба класса. Но в общем речь была эффектная, горячая, и не раз вызывала рукоплескания обеих сторон… Против билля высказывается...
Входимость: 1. Размер: 37кб.
Часть текста: лет с золотистой бородой, в очках - насколько я помню, золотых. У Равницкого было множество старинных еврейских книг, и одно время к нему приходил приземистый человек самого обыкновенного вида, про которого говорили, будто он поэт и зовут его Бялик. Лицо у него было сумрачное, глаза озабоченные. Портфели были тогда мало распространены, и он приносил к Равницкому какие-то рукописи, завернутые в газету. Тогда я не знал, что поэты могут быть озабочены, хмуры, бедны, и, признаться, не совсем верил, что Бялик - поэт. Изредка к Полинковскому вместе со мною заходил наш общий приятель Владимир Евгеньевич Жаботинский, печатавший фельетоны в газете "Одесские новости" под псевдонимом Altalena (по-итальянски: качели). Он втянул в газетную работу и меня, писал стихи, переводил итальянских поэтов (он несколько месяцев провел в Италии) и написал пьесу в стихах, из которой я и теперь помню отдельные строки. Он казался мне лучезарным, жизнерадостным, я гордился его дружбой и был уверен, что перед ним широкая литературная дорога. Но вот прогремел в Кишиневе погром. Володя Жаботинский изменился совершенно. Он стал изучать родной язык, порвал со своей прежней средой, вскоре перестал участвовать в общей прессе. Я и прежде смотрел на него снизу вверх: он был самый образованный, самый талантливый из моих знакомых, но теперь я привязался к нему еще сильнее. Прежде мне импонировало то, что он отлично знал английский язык и блистательно перевел "Ворона" Эдгара По, но теперь он посвятил себя родной литературе - и стал переводить Бялика. Вот тогда он стал часто посещать Равницкого, который, если я не ошибаюсь, помогал ему изучать и старинные книги, и древний язык, и разъяснял трудные места в поэзии Бялика. Когда в Вашей книге я увидел "Сиротливую песню", я вспомнил, как читал Жаботинский: И черные волны до горла, До горла ...
Входимость: 1. Размер: 37кб.
Часть текста: стихи, переводил итальянских поэтов (он несколько месяцев провел в Италии) и написал пьесу в стихах, из которой я и теперь помню отдельные строки. Он казался мне лучезарным, жизнерадостным, я гордился его дружбой и был уверен, что перед ним широкая литературная дорога. Но вот прогремел в Кишиневе погром[2]. Володя Жаботинский изменился совершенно. Он стал изучать родной язык, порвал со своей прежней средой, вскоре перестал участвовать в общей прессе. Я и прежде смотрел на него снизу вверх: он был самый образованный, самый талантливый из моих знакомых, но теперь я привязался к нему еще сильнее».[3] В следующем письме от 3 июня Чуковский добавил еще несколько штрихов: «…Я считаю его перерождение вполне естественным. Пока он не столкнулся с жизнью, он был Altalena — что по-итальянски означает качели, он писал забавные романсы. Недаром его фельетоны в „Одесских новостях“ назывались „Вскользь“ — он скользил по жизни, упиваясь ее дарами, и, казалось, был создан для радостей, всегда праздничный, всегда обаятельный. Как-то пришел он в контору „Одесских новостей“ и увидел на видном месте — икону. Оказалось, икону повесили перед подпиской, чтобы внушить подписчикам, что газета отнюдь не еврейская. Он снял свою маленькую круглую черную барашковую шапочку, откуда выбилась густая волна его черных волос, поглядел на икону и мгновенно сказал: Вот висит у нас в конторе Бог-спаситель, наш Христос, Ты прочтешь в печальном взоре: „Черт меня сюда занес!“ И вдруг он преобразился: порвал с теми, с кем дружил, и сдружился с теми, кого чуждался. Остались у него два верных друга: журналист Поляков[4] и студент-хирург Гинзбург[5], которого я впоследствии встречал в...