Поиск по творчеству и критике
Cлово "WHETHER"
Входимость: 2. Размер: 9кб.
Входимость: 2. Размер: 22кб.
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Входимость: 1. Размер: 126кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 9кб.
Часть текста: up in the market, and some pages at the beginning, where the pronunciation was explained, were torn out: that is why I never learnt to speak English. But I did learn to read. The first book I read was a volume of Swinburne, and I declaimed my favourite lines up there on the roof: From too much love of living. From hope and fear set free, We thank with brief thanksgiving Whatever gods may be. Than no man lives for ever. That dead men rise up never. That even the weariest river Comes somewhere safe to sea. Later I got "The Golden Treasury of English Verse" from a bookbinder friend, and fell in love with William Blake, John Keats, and S. T. Coleridge, with all the passion of my eighteen-year-old heart. If by some miracle an Englishman could have turned up on the roof beside me and heard me spouting 'The Ancient Mariner' or 'Christabel', he would probably not have recognized his own language; for I pronounced English according to my lights - fantastically wrong, of course - and yet I thrilled to the powerful music of English poetry. I had nobody with whom to share my ecstasy since I had not a single friend who knew a word of English. From "The Golden Treasury" I learned by heart - and still remember - 'The Last Ride Together", Tennyson's 'May Queen', and 'Tam O'Shanter'. And in the winter, when the roofs were covered with snow and there was no work for roof-painters, I took Boswell's "Life of Johnson" out of the library and spent three months in the company of Sir Joshua Reynolds, of Garrick, Sheridan and Gibbon, who became more real to me than the people I met every day. If Oliver Goldsmith had appeared at the door of my attic I would have known him instantly and welcomed him as one of my own kin. No wonder that at that time England ...
Входимость: 2. Размер: 22кб.
Часть текста: этому вздору и тотчас же, уйдя к себе в каюту, стал писать очередную корреспонденцию о германских минах в Северном море. Писал он не меньше часа. А когда кончил, мы сообщили ему, что он стал жертвой своего легковерия. Это так разгневало его, что он бросился в каюту Василия Ивановича Немировича-Данченко, который не принимал никакого участия в нашей коварной шутке. Старый, семидесятипятилетний писатель мирно почивал в комфортабельной каюте, положив на ближайшую тумбочку свои белоснежные зубы. В ослеплении гнева Толстой схватил эти ни в чем не повинные зубы и хотел бросить их в море. Мы с трудом удержали его. А незлобивый Василий Иванович, чуть получил свою челюсть обратно, мгновенно успокоился и, взяв у меня Чукоккалу, написал в ней стихотворный экспромт — о том, что сталось бы с каждым из нас, если бы и в самом деле мы натолкнулись на немецкую мину. В Северном море между Христианией и Нъю-Кестлем 1 На успокоенные воды, Порой всплывая там и тут, Следы недавней непогоды — Обломки жалкие плывут. Мелькают стаи чаек мимо, Какой-то шум, и плеск, и гул: Останки бедного Ефима 2 В зубах прожорливых акул. И — море жертв уже не просит! Но сколь ужасен этот вид: Оно — Чуковского уносит К забавам страстных нереид... Кого щадили Лодзь и Лович, Избегнув вражьих батарей, Семипудовый Немирович 3 Лежит на дне чужих морей. Но кем оседланы тритоны? Назло и бурям и ветрам, Неутомимые Вилътоны 4 Плывут к родимым берегам. Где ты, без страха и упрека Носивший свой журнальный меч, Финляндский прапорщик Набоков, Кем славны Выборг, «Право», «Речь» 5 . Почтит героя рамкой черной И типографскою слезой П. Милюков огнеупорный, И станет Гессен сиротой! Игрушка...
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Часть текста: быть, его смерть - следствие фанатизма, возбужденного против всех вообще христиан". Как видите, явная тенденция свести убийство на общее положение вещей: "Всех убивают, ну вот и русский пал жертвой!" Фанатизм направлен против всех вообще, а не только против русских. Стало быть, русским нечего быть в претензии. " Daily Tel." - тот просто уверяет, что "вряд ли часовой знал, в кого он стрелял. Он убивал христианина, а не русского". К тому же газета думает, что "царское правительство, заодно с правительствами других держав, стремится всячески отвратить или хоть задержать на время всякие конфликты на юго-востоке Европы". Она хоть и "сомневается в успехе, но не отчаивается ( "Whether this policy will be successful seems somewhat doubtful, though not yet abandon all hope"). " Daily News", напротив, полагает, что последние события должны сильно повлиять на русскую политику. "Убийство второго русского консула турецким солдатом - не очень-то склонит Россию помочь Турции в ее теперешних трудностях", - говорит газета и - как наиболее солидная из всех - оставляет вопрос открытым. Зато мелкая пресса шумит, предрекает неминуемую войну, в два присеста решает самые сложные политические вопросы… II 28 мая с. г. Чемберлен, предлагая в палате общин хлебную пошлину, связал с нею, как следствие с причиной, повышение заработной платы, выдачу пенсионов на старости, защиту земледельцев от фабрикантов, вознаграждение Ирландии за убытки, которая нанесла ей свободная торговля, и главное - поднятие благоденствия Канады, Ново-Зеландии и Австралии. Месяц спустя, в своей речи к членам Constitutional Club, он уже с большей решительностью заявил, что "система покровительственных тарифов - это единственная система, обеспечивающая единство империи"… Все эти якобы логические "следствия" одно за другим были опровергнуты заинтересованными классами. Одно...
Входимость: 1. Размер: 126кб.
Часть текста: товарищи? — спросил я. — Большевики. — Сволочь! — заорал я на 70-летнюю старуху — и все слышавшие поддержали меня и нашли, что на ее оскорбление я мог ответить только так. И, конечно, мне было больно, что я обругал сволочью старую старуху, писательницу. И вот теперь — она первая подходит ко мне и говорит: «Ну, ну, не сердитесь...» Говорились речи. Каждая речь начиналась: — Уже четыре года... А потом более или менее ясно говорилось, что нам нужна свобода печати. Потом вышел Федин и прочитал о том, что критики напрасно хмурятся, что у рус. лит. есть не только прошлое, но и будущее. Это задело меня, потому что я все время думал почему-то о Блоке, Гумилеве и др. Я вышел и (кажется, слишком неврастенически) сказал о том, что да, у литературы есть будущее, ибо русский народ неиссякаемо даровит, «и уже растет зеленая трава, но эта трава на могилах». И мы молча почтили вставанием умерших. Потом явился Марадудин и спел куплеты — о каждом из нас, причем назвал меня Врид Некрасова (временно исполняющий должность Некрасова), а его жена представила даму, стоящую в очереди кооператива Дома Литераторов,— внучку Пушкина по прямой линии от г-жи NN. Я смеялся — но была тоска. Явился запоздавший Анненков. Стали показываться пьяные лица. <...> Потом пришли из «Дома Искусств» — два шкловитянина: Тынянов и Эйхенбаум. Эйхенбаум печатает обо мне страшно ругательную статью — но все же он мне мил почему-то. Он доказывал мне, что я нервничаю, что моя книжка о Некрасове неправильна, но из его слов я увидел, что многое основано на недоразумении. Напр., фразу «Довольно с нас и сия великия славы, что мы начинаем» 1 он толкует так, будто я желаю считать себя основоположником «формально-научного метода», а между тем эта фраза относится исключительно к Некрасову. Тынянова книжка о Достоевском мне нравится 2 , и сам он — ...