Поиск по творчеству и критике
Cлово "IRELAND"
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Часть текста: лавок». Или: репортер – «неведомый Эврипид, воздвигающий шумную драму минуты» – разве дурно? После чтения Эдемса так разрозненными и запоминаются эти хорошо придуманные слова. Выразительно для англичанина: Эдемс воспевает отдельные улицы и отдельные кварталы Лондона. Синтез городского безумства ему чужд. Он индивидуализирует Гайд-Парк, Темпл, Уайтчепел. И еще типично: стихосложение. Статика феодальных традиций доныне не позволяет английскому стиху прорваться в покорный городскому ритму vers libre. Городской поэт Англии в формах песнетворчества скован тесной догмой средневековья. Песни Эдемса предупреждаются интродукцией, разделяются интермедиями, связываются тройственными рифмами. Они лишены прихотливой городской текучести. Они изображают большими буквами средневековых баллад: бледную Юность, томящееся Богатство, убиенное Счастье. Они называют своих героинь Андромедами, Атропами, Эвредиками. Весь каданс стиха средневековый, – тот, который оживлен Чаттертоном, Китсом, Россетти. И Эдемс кокетничает своей устарелой речью о современном, особую красоту полагая в том, чтобы, например, клерк, влюбленный в переписчицу на ремингтоне, говорил о своей любви словами какого-нибудь древнего сэра Ланселотта или самого Ancient Mariner'a, – соблюдая жесты и улыбки отошедших эпох: I am a clerk in prison held, To a fat ledger mancled. И, зная, что мы при этом вспомним ну хотя бы King's Tragedy (1437): I Catherine am a Douglas born, A name to all Scots dear. Но это кокетство скоро превращается в кокетничание утомительное и одноцветное. Торжественное изложение ничтожных явлений – [нишний] прием английского юмора, затасканный газетчиками, и [дважаль] прелестной книжки Эдемса; жаль, что она, часто глубокая и новая, приобретает этот налет фельетонизма. Тем более...
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Часть текста: - но все же он принимается английской прессой в расчет, отчеты комментируются и обсуждаются с таким жаром, как если бы это был не трафарет, а живое, убежденное слово. Гораздо интереснее те некрологи, которые посвящены газетами скончавшемуся кабинету. Вся печать почти в один голос признает, что покойник был на диво бесцветен и ленив, что он не совершил и десятой дол намеченных трудов, что в нем, как в зеркале, отразилась вся духовная физиономия его премьера - вялая, индифферентная, лишенная всякого политического темперамента. Интересная физиономия! Такая редкая и необычная среди англичан! Скептическая, рефлекторная, гамлетовская душа Бальфура - меньше всего годится для практических вопросов политики. Об отвлеченном направлении его ума свидетельствуют написанные им книги - "Защита философского сомнения" и "Введение в теологию". В этих книгах, так не подходящих к стране Бэкона, Локка и Спенсера, - истинно иезуитские тонкости, налет французского агностицизма и отрицание положительных реальностей бытия - все убеждает вас, что автор скорее годится в сотрудники российских "Проблем идеализма", чем во главу английского кабинета. Но у Бальфура была беда: он - племянник Сольсбери. Традиция указала ему одну дорогу - политику. А натура тянула его в другую сторону. И вот получилось удивительное для англичан и понятное нам раздвоение, о котором наш поэт сказал: Мне борьба мешала быть поэтом, Песни мне мешали быть бойцом. Получился Рудин на английской почве. Получился "двух станов не боец, а только гость случайный" - нечто такое, чего англичане уж совершенно не могли ни ...